Сванхильд посмотрела тоскливо, но промолчала. Он коснулся ее щеки, окрашенной румянцем и от того неожиданно теплой.
Но не убил. И не убью. Тебя не могу. Ты будешь жить. Не знаю, понимаешь ли ты меня сейчас но тебе не надо бояться смерти. Я тебя не трону.
Она непонимающе моргнула, вздохнула глубокои несмело улыбнулась.
А затем посмотрела на него так, словно увидела в первый раз. Серьезно. Внимательно.
Харальд уже привычно ждал. Пусть осознает услышанное. Хорошо уже то, что она его поняла.
Вроде бы поняла.
Девчонка вдруг отвела взгляд, задумалась.
И вот этого Харальд не понял. Любая из баб, скажи он ей такое, сейчас была бы счастлива. Хотя бы потому, что не надо больше бояться смерти. На шею бы к нему кинулась, начала ласкаться
Девчонка наконец посмотрела на него. Спросила неуверенно:
Ты меня не убить. Из-за этогожена ярла?
С этого все только началось, подумал Харальд. Будь на ее месте та же Кресив, держал бы при себе как наложницу, и все. Зачем жениться, если она и так принадлежит ему?
Но началось-то все с того, что рядом с ней не хотелось никого рвать. И рассеивался красный туман перед глазами.
Да, сказал он.
Сванхильд как-то не слишком радостно покивала головой.
И Харальд нахмурился.
А чего ты Сванхильд, тебе что-то не нравится?
Голос его рыкнул, набирая высотувидимо, бессонная ночь сказалась. Девчонка посмотрела виновато.
Она из чужих краев, молода, неопытна, напомнил себе Харальд. И попадает из одной беды в другую. Тихое зимовье ей нужно даже больше, чем ему. Чтобы привыкнуть, успокоиться, обжиться.
Я думать ты меня жалеть, выдохнула неожиданно девчонка.
Жалеть?
Вот это и значитиз чужих краев, подумал он.
И обнял ее. Еще острее ощутил внутренней поверхностью бедра ее ягодицы, ложбинку между нимивсе ощутил, даже через покрывало.
Это Нартвегр, Сванхильд. Здесь никого не жалеют. Не принято. Это позорно. Разве что женщины могут Но даже они стараются этого не показывать. Жалостьэто слабость. И хуже, чем подлость, потому что подлость, по крайней мере, иногда помогает победить. А жалостьникогда.
Лицо девчонки было совсем близко. Слушала она внимательно. Правда, глядела растерянно.
Если бы я женился из жалости, это было бы недостойно меня. И тебя. В Нартвегре жен из жалости не берут.
Он просунул руку меж краев покрывала, в которое куталась Сванхильд. Потом под рубаху, прикрывавшую ее тело. Движение оказалось быстрым, так что его ладонь уже сжала одну из грудоки только после этого она запоздало вздрогнула. Холмик груди трепыхнулся у него под рукой
Жен берут вот для этого, проворчал Харальд. И тебя я беру для этого дела. Не только потому, что не убить. Только не шей мне шелковых рубахя их не ношу. И лебедей не вышивайженская птица, не для мужчин. Мне только смешков за спиной не хватает, что в лебедях хожу. Ну, поговорили, и хватит.
Рядом в глубокой миске остывала едаздоровенный кусок запеченных ребер и плоский хлеб, только что выпеченный на костре.
Но мягкость груди под ладонью и округлость ягодиц напоминали о другом голоде. Три ночи он ее не трогал. Может, поэтому и заспешил в крепость, заслышав о красивой бабе в кладовой.
Тут Харальд поморщился, осознав, что ищет для себя оправдания. Сделал глупость, так запомни и учти на будущее, а не увиливай, пусть даже мысленно.
И он, рассудив, что мясо уже остыло, поэтому еще немного ожидания ему не повредит, запустил под рубаху Сванхильд и вторую руку. Кожа грудей была прохладной, в зябких пупырышках, соски катались под ладонями гладкими бусинами. Он потянулся к ее губам.
Сванхильд вдруг шевельнулась, спросила застенчиво:
Для этогожена ярла?
И ухватилась за его плечи, сама потянувшись к нему. Между его губами и ее осталось всего ничего.
Не только, пробормотал Харальд.
Кровь злыми частыми толчками уже гуляла по телу, штаны топорщилисьи вздыбившееся мужское копье ощущало мягкость ее бедра.
Я в разных краях бывал, выдохнул он в ее губы. У меня были разные женщины.
Может, лучше будет, если этих последних слов она не поймет, мелькнула у него мысль. С другой стороны, девчонка не так глупа, чтобы не пониматьбаб у него перебывало немало. С Кресив он и вовсе связался у нее на глазах.
Но ты одна на все края.
Синие глаза смотрели серьезно и доверчиво. Рот чуть приоткрылся.
И другой такой нет. Нигде.
На этом слова у него кончились, и Харальд наконец ее поцеловал. Руки скользнули на спинуузкую, девичью. Одну ладонь он запустил под пояс штанов, погладил ягодицы
Сванхильд слабо трепыхнулась. Он опознал в этом трепете не страсть, а ее вечную застенчивость. Ухмыльнулся, заваливая девчонку на спину.
Но тут же вспомнил о ранеи торопливо заглянул за ворот рубахи, под которым не оказалось повязки.
Нитки слегка впились в опухшие края, но выглядела рана неплохо. Пожалуй, через пару дней можно будет разрезать стежки и повыдергивать обрывки нитей. Осенние раны, в отличие от летних, заживают быстрей и реже гноятся.
Словно и не невесту свою укладываю на спину, подумалось ему вдруг, а воина после боя. Рука, нога
И разум. Рабынь утащили на ее глазах. И ту старуху, к которой она привязалась.
Харальд дернул одно из покрывал, вытаскивая его из-под Сванхильд. Накинул сверху, прикрыв ей плечи и бедра. Нашел завязки у нее на поясе, дернул.
И тут же торопливо стащил штаны, прогулявшись заодно рукой по ее ногам. Сжал озябшие коленки, прошелся по мягкой коже бедер, царапая их мозолями на ладоняхизнутри прошелся, с внутренней стороны, до мягкой поросли между ног. Залез пальцами во влажную плоть под завитками, погладил медленно. Еще раз, и еще. Услышал ее вздох
И взялся за свою одежду.
Харальд, заголив ее до пояса, сам снял только рубаху. Потом улегся рядоми Забава дернула подбитую мехом ткань, натягивая и на него тоже, чтобы укрыть от холодного воздуха. Он тихо фыркнул, опять запуская руки ей под рубаху. Но позволил.
В уме у нее метались разные мысли. Быстро вспыхивали, как искры над костром. Гасли, сменяясь другими.
Значит, он ее не убьет? Раз сам так сказал? И жить она будет долго, да притом не как рабыня, а как его честная жена?
Раньше Забава полагала, что жизни ей отпущено немного. И поэтому не думала о многом. Просто жила рядом с Харальдом, ловила его слова, радовалась его ласкам.
Ну и сердилась на него, когда он делал то, что делал. Была в нем лютостьвон как поступил с Красавой и той рабыней. Да и других баб убивал.
Но его не изменишь, а у нее самой, как полагала прежде Забава, судьба будет такой же, как у тех баб, что приняли смерть от его руки.
И она просто жила напоследок. Ни о чем не загадывая, ничего особо не желая
А теперь, после слов Харальда, все перевернулось и стало другим. У нее впереди не месяц и не двадолгие годы жизни рядом с Харальдом.
На мгновенье Забава даже подумалавысока честь, а по ней ли? Обычаев их она не знает, говорит с трудом. И отец у нее был простым ратником.
А Харальд среди своих чужан зовется ярломчто здесь вроде князя. Она ему не ровня. Вот уж кто ему подошел бы, так это Рагнхильд. Тоже роду не простого, и здешняя, не то что она
Да, но Харальд-то выбрал ее, напомнила себе Забава. Причем не просто выбрал, а сказал, что она для него одна. Что другой такой нет.
И ведь он-то знал, что не убьет ее. Он-то выбирал на года.
Не убьет, подумала вдруг Забава. Суматошная радость налетелаи загорелась жарким огнем внутри. Жить. Она будет жить. И не надо больше гнать от себя мысли, которые ничего хорошего не несут, кроме ужаса и тоски. О смерти, о том, как и когда это произойдет.
Потом на мгновенье вернулось воспоминание о бабке Малене и прочих рабынях. Придавило горестным сожалением. Вот бы бабушка порадовалась за нее. Как она ее жалела
Забава тонула в шквале всех этих мыслейи почти забыла о том, что творилось сейчас с ее телом. А Харальд тем временем снова засунул руки ей под рубаху. Поцеловал плечо рядом с ранойбережно, щекочуще.
И Забава, вдруг очнувшись от своих раздумий, обхватила его за шею. Харальд тут же навалился сверху с поцелуем, а руку запустил уже между ногкак и раньше, с тяжелой и требовательной лаской. Косицы погладили ей висок, защекотали ухо.
Поцелуй оказался долгим, и для Забавы все начало течь как-то урывками.
Холодок на губах, когда он от нее оторвался, оставив во рту привкус соликак напоминание о хозяйской ласке его языка.
Губы Харальда на ее шее, вторжение пальцев в тело под животомпоначалу бывшее жестким, а потом ставшее почему-то нежным и скользким.
Жар его тела рядом. Следомтяжесть его тела. Хриплое дыханье, прошедшееся по щеке
Забава обвила Харальда руками, ощутила, как в нее вдавливается его мужское орудиежердиной. Прогнулась, вскидывая колени и встречая его.
Сердце застучало заполошно. Тело меж ног обдувало жаром от того, как он входил в нее, частыми рывками, скользко раздвигавшими вход. А еще от мягкой судороги, уже начинавшей трепетать под животомтонким кольцом, нанизанным на его плоть, золотой нитью
Перед глазами было плечо Харальда, в сеточке едва заметных шрамов, светлая поросль на его груди. Забава только и могла, что ухватится за его плечи и потеряться в своем счастье.
Она будет жить. Да не просто жить, а с ним. Ласку его принимать, в глаза ему смотреть
Чего еще надо-то? Разве что детишек.
А потом все кончилось. Дробной капелью отстучала в низу живота сладкая судорога, заставившая Забаву то ли громко выдохнуть, то ли простонать. Следом пришло теплои слабость, волной текущая по телу. И Харальд вошел в нее последний раз, вжался, пригвоздив к покрывалам, на которых она лежала
И только потом у нее вдруг мелькнула страшная мысль. Уже тогда, когда нежилась после всего, купалась в счастье.
Лет Харальду немало. Уже не юнец, а взрослый мужик. Но в поместье, где он раньше жил, в Хааленсваге, детей она не видела. Ни одного, на кого бы он смотрел с отцовским вниманием. Только пара детишек рабынь, прижитых, как бабка Маленя сказала, от кого-то из воинов.
Хотя бабы у него былиа как иначе? С ней он вон, каждую ночь этим делом занимается. Только в этот раз, когда она плыла на другом корабле, не приходил.
Выходит, он детей зачинать не может?
Ей вдруг стало так жаль Харальда, замершего на ней, с рукой, запущенной ей в волосы, что она потянулась и крепко обняла его, притискивая к себе.
Харальд почему-то усмехнулсявыдох погладил ей пряди надо лбом. Пробормотал:
Сначалапоесть, Сванхильд. Потомснова
И Забава зарделась. Выходит, он ее жалость за срамное желание принял?
Все-то у этих чужан не так, все по-другому, думала она, глядя на Харальда, уже вставшего с нее и натягивавшего штаны. У них в Ладоге всякий знаетесли мужик женится на бесприданнице, значит, жалеет ее.
Жалеет, стало быть, и любит.
Про жалость Забава ему сказала, но про любовь и заикнуться не посмела. Да и слова этого на чужанском не знала. Такого ни у Рагнхильд, ни у бабки Малени не спросишь.
А тут, в Нартвегре, жалость не в чести, как сказал Харальд. И сам он ее не жалеет. В жены берет как одну-единственную
Что вроде бы тоже хорошо, но как-то непривычно. Онада одна на все края? Чудно.
Забава задумалась. Может, на чужанском это и значитлюбит?
Есть, Сванхильд, Харальд подтолкнул к ней глубокую миску.
И потянулся в сторону, к отброшенному поясу. Вытащил нож.
Забава скрылась под покрывалом, отыскивая штаны. Натянула их, чувствуя, как вытекает из нее семя Харальда.
Бесплодное семя-то. Мысль об этом отозвалась в ней грустью. И Харальда стало еще жальче. Ей-то ладно, она ко всему привычная, как-нибудь перетерпит а ему каково? И ведь воин, каких малоно ни сынка, ни дочки
Харальд уже отрезал здоровенный кусок мяса, с двух сторон в коричневой запеченной корке, с трещинами, где проступало розовое мясо. Протянул ей.
Меньше? нерешительно попросила Забава.
И Харальд, помедлив, уполовинил кусок. Лезвие скрежетнуло, разъединяя ребра.
Смешная, думал Харальд, посматривая на девчонку, которая задумчиво, чуть ли не осторожно, обкусывала ребро, которое он ей дал.
На зубах у него хрустнула кость. Он догрыз хрящик, подумал удовлетворенното, что она разговаривает, это хорошо. Но ест мало, это плохо.
Ты должна больше есть, Сванхильд, сообщил Харальд.
И, отложив кость в угол у выхода, чтобы выбросить, когда будет выходить, отломил себе кусок хлеба. Лениво пожевал. Сказал, глянув в сторону кожаных занавесей, в щели между которыми виднелся фьорд:
У нас края холодные. Дуют сырые ветры женщина, которая мало ест, много болеет. Так что это тебе. Доешь до конца.
Он подтолкнул к ней миску, где еще оставалась пара ребер, взялся за баклагу с элем. Девчонка покосилась на мясо, помотала головой.
Нет, Харальд.
Да, непререкаемым тоном сказал он.
И вытянулся на кожах, укрывавших дно палатки. Не глядя, цапнул собственный плащ, лежавший под скатом крыши, накинул на плечи. Разрешил:
Но можешь не торопиться.
После чего заметил, не удержавшись:
А вообще-то тебе надо быть послушней, Сванхильд. Слушаться, понимаешь?
Хорошо, смиренно согласилась она.
Харальд едва заметно улыбнулся. Ну, посмотрим, надолго ли хватит этого смирения
Он дождался, пока она закончит обкусывать свиное ребро, протянул баклагу с элем.
Пей.
Сванхильд сделала один глоток и тут же отставила баклагу.
Харальд шевельнул бровями, подумалтак не пойдет. В другое время он бы не настаивал, но после того, что она видела, после краке, после смерти старухи
Он поднялся, придвинулся к ней. Сказал, глядя в глаза:
Пей. Тебе это нужно.
И поднес узкое горлышко сосуда к ее губам. Заставил чуть ли не силком сделать несколько больших глотков, заметил:
Так будет лучше. Заодно и согреешься.
Затем отставил баклагу, притянул ее к себе. Сванхильд забавно моргала, часто дышала
Но почему-то увернулась от его губ. Сказала, прижавшись щекой к его плечу:
Локибог. Ермо
Ермунгард. Помог он закончить.
Ермунгардбог?
Харальд кивнул. Сванхильд положила ладонь на его грудь, у основания шеи. Вскинула брови, облизнула губы. Он отследил движение ее языка, подумалзахмелела. Интересно, что скажет.
Харальдбог?
Он качнул головой.
Нет, я человек. Мне нравится быть человеком, Сванхильд.
Это ночь, корабль, Грит, чу тут она сбилась и замолчала.
Харальд опять завершил за нее:
Чудовище. Краке.
Девчонка вдруг двинулась, уткнулась лицом ему в плечо. Пробормотала, не глядя на него:
Зачем, Харальд? Краке, Грит, рабынизачем? Из-за я?
В голосе звучала тоска.
Винит себя, подумал Харальд. И сказал, помолчав:
Нет. Из-за меня.
Зачем?
Он со вздохом запустил пальцы в ее волосы, все еще влажные после мытья. Вдохнул запах, который от нее исходилхолодной свежести и теплой женской кожи.
Подумалвот и попробуй объяснить ей все, когда она даже говорить толком не может. Но сказать правду необходимо.
Иначе она и дальше будет винить во всем себя. И неизвестно, куда зайдет в своих рассуждениях.
Тебя хотели утащить в море. Море, понимаешь? Чтобы я ушел следом за тобой. В море. В воду. К моему отцу, к Ермунгарду.
Девчонка вскинула голову, растерянно оглянулась на занавеси, в щели которых виднелся фьорд.
Вода? Как
Нужного слова она, похоже, не зналаи подышала, изображая задыхающегося. Еще и глаза округлила. Под конец выпалила:
Там умереть.
Я не умереть, медленно сообщил Харальд. Я сын Ермунгарда. Думаю, для меня, если перестану быть человеком, все пойдет по-другому. Но ты ты дышать не сможешь. Ты умереть. Поэтому тебе туда нельзя. Будешь утопленницеймертвой, но живой.
Или чем-то еще худшим, подумал он. Все-таки Ермунгарду слишком доверять нельзя.
Сванхильд прижалась щекой к его руке, там, где она переходила в плечо. Помолчала, глядя на него снизу вверхсерьезно, задумчиво.
И обронила:
Ты не уходить, если я умереть. Не надо. Пожалуйста.
Ты мне еще прикажи, насмешливо бросил Харальд.
Золотистые брови дрогнули.
Ты говоритья приказываю, ты убить. Собака, Грит
Она еще и это вспомнила, недовольно подумал он. Сказал твердо, неторопливо выговаривая слова:
Хватит об этом. Я поговорил с Ермунгардом, краке больше не вернется. Все кончилось. Забудь все то, что видела.
Все будет хорошо? спросила вдруг Сванхильд.