Джефферсон наваливается на друга, придавливает его собой к полу, смотрит на меня. Я не понимаю всего того, что сейчас во взгляде мужчины, только качаю головой. Очень медленно, потому что тело не способно на быстрые движения и реакции. Потому что мозг слишком занят.
Еще. Два.
Второй вакутайнер.
Чаще и чаще сокращаются сердце и легкие, разгоняя кровь, все больше и больше адреналина, тестостерона. Андрогены, тироксин, дигидротестостерон. Щитовидка, надпочечники, гипофиз.
Я практически не понимаю, что происходит вне этого всего, ничего не ощущаю и не слышу. Боль проходит так же быстро, как и появляется. Мигает и исчезает вспышкой от хвоста кометы.
Когда-то, лет в тринадцать, мой первый и единственный пубертатный бунт ознаменовался желанием наплевать на «талант» и стать астрономом. Я любила лежать на утесе и в темноте ночи, вглядываясь в созвездия, выискивать падающие звезды. Желание всегда было одним и тем же
Артур рвется сильнее, рычит низко и гулко Марк. И воспоминания о бесконечном, звездном небе растворяются.
Третий вакутайнер.
Я откладываю его и нащупываю тампон. Беру слюну, а потом возвращаю руку на голову Колдера. Его волосы стали жестче, гуще, запах теперь настолько яркий, что мне не надо нагибаться, мне даже можно не вдыхать, он и так просачивается в каждую клетку, забивает собой все, окружает и утягивает за собой.
И будто из-за моего прикосновения Будто оно придает оборотню сил, Артур отшвыривает от себя Марка, потом меня.
Меня протаскивает по полу, впечатывает в ножку долбанной железной полки, опаляет спину, вышибает из груди весь воздух. Спазм диафрагмы.
Я моргаю, поднимаюсь, в голове гудит, какой-то шум, как на лестнице общежития сквозь дверь.
Первое, на что натыкается взглядна развороченный тонометр. Он разбит чуть ли не в крошку, манжета разодрана пополам, валяется на полу дохлой недоразвитой змеей черная трубка.
Я поднимаю взгляд выше, к источнику шума, и
И вижу, как Джефферсон и Артур дерутся.
Арт не похож на себя, глаза меняются каждую секунду: то темнеют, то светлеют, верхняя челюсть изменилась, выдается вперед, наполовину изменились зубы. Руки покрыты частично шерстью, частично кожей и слизью. Праваясовсем как волчья лапа, леваятолько на половину. Сзади из шеи торчат позвонки. Серо-белые тоже в слизи.
Арт скалится, из его горла вместо рыка вырывается какое-то бульканье вперемежку с хриплым свистомгортань все еще перестраивается. Волк нападает на Марка, в его взгляде нет ничего, кроме страха и ярости, желания убивать.
Он передвигается странными скачками. Короткими и мелкими, потому что ноги тоже не полностью изменились. Одежда порвана и висит обрывками. Лицо нарисованного Барта Симпсона измазано кровью, кажется, что в мелькнувшем на миг мультяшном глазу лопнули все сосуды.
Я осторожно поднимаюсь на ноги, стараясь не шуметь, засовываю руку в сумку, не отрывая взгляд от дерущихся.
Маркус не нападает, почти не отмахивается, словно боится ответить, осторожничает, стараясь зайти сбоку, чтобы схватить Колдера, чтобы не подпустить его ко мне. Закрывает меня от Арта своей спиной, отталкивает ближе к лестнице. Джефферсон даже не изменился.
А я наконец-то нахожу нужную ампулу: у нее перфорация на кончике, ее легко опознать. Потом достаю шприц.
Марк что-то кричит Арту, приказывает. И из горла оборотня вырывается скулеж. Тягучий и пронзительный, а потом снова рык.
Смотреть на это гораздо больше чем просто неприятно. Собственный зверь внутри почти в смятении. Волчица готова выть из-за это растерянности и собственной беспомощности. Ей страшно и отчаянно неправильно.
Я слышу их дыхание, слышу глухие звуки ударов, как царапают когти Артура пол.
Ломаю кончик, набираю раствор и сжимаю шприц в руке до побелевших костяшек и впившихся в ладонь когтей
Мне не впервой, в центре чего только не происходит.
и только сейчас замечаю, что мои руки покрыты кровью почти до локтя.
У меня есть только одна попытка. Короткий миг.
Я перехватываю шприц удобнее и жду. Жду, когда Колдер повернется хотя бы боком, когда Маркус немного сдвинется.
Жду.
Маркус, слева, вскрикиваю я. И это на удивление работает. Джефферсон отклоняется, я проскальзываю между ним и Артом и всаживаю в бедро Колдера иглу.
Пальцы на миг задевают обнаженную ногу, и меня снова пронзает жаром и чем-то странным, огромным, непонятным, ядовитым. Чем-то чужеродным.
Арт ревет в ярости, снова отшвыривает меня в стену. Глухой звук удара затылка о кирпич, и прежде чем закрыть глаза, я слышу рычание Маркуса, чувствую его зверя, его силу, вижу, как он меняется, как мгновенно впечатывает Арта в пол, бьет. Один удар. Очень страшный удар.
А потом перед глазами все расплывается, и я проваливаюсь в ночное небо. Только в этот раз без звезд.
Как Арт? вопрос сорвался с губ, стоило мне открыть глаза. Я пробыла в отключке не больше десяти минут. Лежала в гостиной на диване, и старые пружины неприятно впивались в задницу. Марк сидел рядом на полу, хмурился и пялился в пустоту перед собой. От звука моего голоса он вздрогнул, но головы так и не повернул.
Затылок немного побаливал, сильнее беспокоили руки. Кровь уже свернулась, и теперь раны от когтей Колдера просто саднило. Сильно саднило. Почти нестерпимо.
Наверху. Без сознания, глухо и отрывисто. Джефферсон странно тянул слова, как будто ему сложно было вспомнить их значения. Как будто их смысл доходил до оборотня в процессе их произношения. Ты пострадала.
Фразахреновая сама по себе, но еще хуже то, как Маркус ее произнес. Он не орет, и это тоже хреново.
Я села, подняла руку к затылку. Крови нет, а вот шишка будет. Уже набухает. Джефферсон не пошевелился, не произнес ни звука. А я не знала, что ему сказать. Да и нужно ли
Злость оборотня ощущалась как тобаско, угодившее в глаз, хотелось умыться и бегать по потолку. А еще хотелось шоколада. Сил на Артура ушло много.
В сумке лежит шоколад, можешь
Маркус резко поднялся, оборвав на полуслове, и прошел на кухню.
принести, договаривала уже в широкую спину.
М-да.
Как-то все не очень получилось проговорила, когда Джефферсон вернулся с плиткой в руке.
Не очень?
но могло быть и хуже, все-таки закончила мысль. Маркус остался стоять надо мной, скрестив на груди руки, глядя, как суровый папочка на дочь, впервые пришедшую домой под утро.
Больше Джефферсон никак не отреагировал, стоял и смотрел, как я разворачиваю и впиваюсь зубами в шоколад. Его злость понемногу стихала, выветривалась, словно запах косяка от сквозняка.
Он большой мальчик, должен справиться с тем, что произошло. Остальные же как-то справлялись. А после того, как я закончила с подзарядкой, вдруг сел рядом на диван.
Волчица, разбуженная и взбудораженная необходимостью изучить Колдера, активно завозилась внутри, выгибая спину и подставляя шею.
Что, милая, ждешь, что он тебя пожалеет и из жалости трахнет?
А потом что с этим делать будешь?
Я с трудом подавила желание прикрыть глаза и вдохнуть поглубже и вздрогнула, когда Маркус вдруг взял меня за руки.
А потом с каким-то абсолютно тупым оцепенением смотрела, как волк наклоняется над правым запястьем.
У меня в сумке есть все Не надо пискнула.
Да? Марк остановился, посмотрел на меня исподлобья. И сколько уйдет времени на заживление с этим твоим «всем»?
Завтра все будет в порядке, кивнула, чувствуя, как вязну во взгляде оборотня. Ощущая, как пальцами он водит по тонкой коже с другой стороны. Просто водит. Медленно, едва касаясь, будто стараясь проследить вены. Осторожными круговыми движениями. А у меня мозг из уха вытекал, и в горле пересохло.
Он же, мать твою, ничего не делает. Вот вообще ничего. Как и сегодня утром.
Вечером ужин в большом доме, и ты обещала заглянуть к Анне, как ты будешь объяснять свои руки?
Обожглась Пролила реагенты
На обе сразу? усмехнулся засранец. Брось, Эм, покачал головой, отрывая взгляд и снова наклоняясь. Пять минут, и к вечеру не останется никаких следов.
И он коснулся языком кожи. А меня прострелило. От чертовой руки, по позвоночнику, в низ живота и в голову. В тот самый гребанный мозг, который, казалось, вытек еще секунду назад.
Это инстинкты, это идиотские инстинкты.
Глуши их, Бартон!
А губы Джефферсона двигались, его язык осторожно прошелся по краям царапин, и боль смешалась с удовольствием, шарахнув так, что я все-таки застонала-зашипела, сквозь плотно сжатые зубы, длинно, на выдохе.
Джефферсон вздрогнул, напряглась шея.
Потерпи, Эм, прохрипел он, длинно слизывая каплю крови.
О, Господи
Я откинула голову на продавленную, истертую спинку дивана и все-таки закрыла глаза, стараясь контролировать дыхание, желание и теперь уже собственные гормоны.
Давай, Эм, это просто чертовы эндорфины, эстроген, тестостерон, адреналин, окситоцин, дофамин и
Я не могла вспомнить. Я не могла заставить себя вспомнить, потому что язык Марка подобрался к сгибу локтя, потому что губы клеймили и обжигали, потому что тупая волчица
пролактин и серотонин.
Сосредоточься, Эмили. Прекрати сопеть, как боксер со сломанным носом.
Я закусила губы.
Горячий язык, боль и удовольствие, запах Джефферсона.
Да, дьявол!
Всего этого было для меня слишком много, слишком остро, его движения растягивались в бесконечность удовольствия, опуская невидимые рубильники в голове. Щелк, щелк, щелк. И все. Свет везде потушен, только интимная темнота и желания собственного тела.
Я вжалась в спинку дивана, пытаясь отстраниться от Марка, стиснула ноги и с трудом, но все-таки вытащила на поверхность воспоминания о Стэф и Брайане, вынудила себя вспомнить их показатели, последние данные, результаты анализов, видео с камер в палатах.
Невероятно, невозможно сложно оказалось думать о них и не реагировать на прикосновения Марка.
А он перешел к другой руке, освободив из плена правую, и я тут же вцепилась пальцами в посеревшую от времени обивку. Губы Джефферсона были в крови, походило на след от помады после поцелуя. И почему-то от этой мысли стало совсем невыносимо. Возможно, потому что помаду именно такого оттенканемного засохшей крови, «Velour» по мнению производителейя предпочитала.
Тело покрылось мурашками, тянуло и скручивалось в узел внизу живота, каждой клеткой, каждым участком своего тела я ощущала Маркуса. Его дыхание, запах, жар. Шорох одежды казался криком, рокотом бас гитары, пожарной сиреной. Собственное сердце бухало в горле и висках, частил сошедший с ума пульс, выдавая с головой.
Боль почти не воспринималась, будто Джефферсон просто отшвырнул ее, как баскетбольный мяч. И этот мячбольше вне игры, попал на трибуны, в руки фанатам.
Я даже не поняла, в какой момент все закончилось, просто потому что не смотрела, не могла смотреть.
Из кататонии вырвал голос Марка.
Все. Прости, если сделал больно.
Больно ты мне сделал пять лет назад, Джефферсон, прохрипела я, поднимая тяжелую и гудящую голову со спинки дивана и открывая глаза.
Эм, я кажется, великий, самоуверенный самец только что получил по морде. Как непослушный щенок мокрой тряпкой.
И мы не будем это обсуждать. Спасибо за руки, я старалась говорить уверенно и отстраненно, надеясь, что запах моего возбуждения перебивают остальные: шоколада и крови. А теперь пошли к Арту, я хочу выпить из него еще немного крови и разбудить.
Артур опасен, упрямо покачал оборотень головой.
Не опаснее тебя, усмехнулась. Не опаснее моих чуть не назвала их кроликами, пациентов. Тем более сейчас.
Эмили
Пошли, я встала, постаралась побыстрее отойти, чтобы оказаться на безопасном расстоянии и поскорее полностью прийти в себя.
Ты чертов трудоголик, нахмурился Маркус, поднимаясь на ноги следом за мной.
Нет. Я ленивец, прижатый к стенке жизненными обстоятельствами, пожала плечами, проходя на кухню, открывая кран.
Запах Джефферсона нужно было смыть. Чем быстрее, тем лучше.
Глава 5
Маркус Джефферсон
Я шел вслед за Эмили по скрипучим, ободранным ступенькам дома, нес ее чертову сумку и старался найти выход из сложившейся ситуации.
Сегодня я чуть навсегда не покалечил лучшего друга. Сегодня я в полной мере осознал, насколько Артур может быть опасен.
Это выводило из себя настолько, что хотелось по старой памяти завалиться в «Берлогу», нажраться и подраться с кем-нибудь из отбросов Макклина, лучше всего, конечно, с самим Макклином Но мысль разочаровывала, потому что теперь у нас чертов нейтралитет, потому что теперь мы даже здороваемся при встрече.
Дерьмо.
На самом деле, решение могло быть только одно. И на самом деле, я его уже принял. Принял в тот момент, когда укладывал бессознательную Эм на вонючий диван, когда тащил Колдера до его комнаты. И сообщить об этом решении Бартон я собирался сегодня после ужина в большом доме. Колдерузавтра с утра, как только он немного оклемается.
Я зашел в комнату первым, оттеснив от двери зануду, повернул ручку.
Арт выглядел как обычный оборотень после хорошей драки.
Морда в синяках, сломанный нос, раны на плече и правом боку от моих когтей.
Я шагнул к кровати, собираясь привести друга в чувство, но зануда сжала мой локоть, вынуждая остановиться.
Давай я сначала вылечу его, покачала она головой. Колдер без сознания более сговорчивый пациент, чем Колдер в сознании.
Ты ела шоколад, нахмурился в ответ. Значит уже потратила на него достаточно сил, его сломанный нос и царапины затянутся к завтрашнему вечеру.
Марк, это действительно просто сломанный нос и царапины, они не стоят того, чтобы о них говорить. Десять минут, и он как новенький.
Вот это-то мне и не нравится больше всего. Артур опасен, Эмили.
Я сделаю так, что в ближайшие три дня он будет не опаснее обычного человека. Не стой над душой только, передернула Бартон плечами.
Нет. Буди его, бери кровь и спускайся вниз, я сверлил взглядом сиреневый затылок, непонятно как оказавшейся впереди, у самой кровати, волчицы.
Останови меня, бросила она через плечо и опустилась на колени у кровати, беря за руку Артура. Все произошло так быстро, что я и правда не успел ничего сделать.
Бартон и в этом осталась верна себе: упрямая и почти безрассудная в своем желании помочь. До своего отъезда из стаи она поступала точно так же. Будто ей в черепушку вшита какая-то программа: сдохну, но помогу. Отец часто этим пользовался. Да чего уж там, этим пользовалась вся стая.
У вины вкус аптечной микстуры.
Вздернуть бы сейчас Эм за шкирку, как нашкодившего котенка, и отправить в машину, но она уже работает: вижу по напряженной позе, напрягшимся спине и шее, чуть нахмуренным бровям. А значит, нельзя. Уже поздно. Сделаю, и Бартон будет плющить, как от дрянной дури, до завтрашнего полудня.
После ее отъезда я погрузился, мать его, в тему, узнал достаточно о лекарях и их способностях, изучил, как мог, жалея стократно, что не сделал этого раньше.
Ну да кто ж мне, придурку, виноват?
Я развернулся и тихо вышел из комнаты.
Надо было сделать несколько звонков и принести Колдеру воды. После этого этих приступов он мог выпить ведро и даже больше, и лучше, чтобы это самое ведро стояло рядом с кроватью, когда он оклемается.
Когда я снова оказался в комнате, Эмили как раз заканчивала, возвращалась понемногу в реальность: почти нормальным стало дыхание, расслабились плечи, рука уже так крепко не сжимала запястье оборотня на кровати.
Да и Арт выглядеть стал лучшене как бомж, оказавшийся в ночлежке впервые за три года.
Колдер, вот серьезно, тебе же будет лучше, если ты с этим справишься, чем бы оно ни было.
Бартон полностью отпустила руку Арта и повернулась ко мне, взгляд был все еще затуманен, я молча протянул ей выуженную из сумки плитку шоколада.
Шоколад, кстати, тоже остался прежнимАеро.
Эта попытка обернуться его сильно ослабила, прохрипела Эмили, благодарно кивнув. Много разрывов в мышцах, кортизол зашкаливает, его нервная система как у жертвы катастрофы. Если приступы случаются так часто, как он говорит, я удивлена, почему Арт все еще жив.
Они истощают его, кивнул, подтверждая слова Эмили. Он по полдня с кровати подняться обычно не может.
Мне надо взять у него спинномозговую жидкость, вздохнула Эмили, повернувшись полностью ко мне, но все еще сидя на полу. Она разворачивала плитку шоколада и не смотрела мне в глаза, бормотала почти под нос. Не из-за неуверенности, скорее складывалось чувство, что она просто не хочет объяснять. Но я не могу это сделать здесь. Артура надо либо отвезти в стаю, либо в городскую больницу. Процедура неприятная, даже более чем.