Одобрительный и одновременно раболепствующий гул поддержал великого мага. Каждый старался как можно более заметно выказать своё одобрение, и особенно преуспели в этом ближайшие друзья и былые собутыльники короля. Зная за собой немалое количество грешков, пусть и не связанных с убийствами, они очень боялись сейчас за свою свободу и жизнь.
Королевский совет принял решение арестовать короля Конотора и судить его. Но поскольку этот злодей собственноручно убил всех, кто мог бы наследовать ему, мы встали перед сложным вопросомкто достоин сейчас возглавить наше многострадальное королевство? Мы долго обсуждали этот вопрос, спорили, выдвигали самые разные кандидатуры. Поверьте, это было одним из самых непростых решений в моей жизни. Но в конце концов члены Совета проголосовали именно за герцога Вилиодия Пантатега, как человека, чьи великие достоинства я уже расписал ранее.
Вновь раздались здравницы и благословения в честь нового короля, вынуждая Каладиуса сделать паузу.
Вчера вечером по приказу Королевского совета Конотор Тионит был арестован по обвинению в убийствах членов своей семьи, однако мы не сомневались, что вскоре к этому списку добавится ещё очень много имён. Признав свою вину, король подписал отречение от престола в пользу герцога Вилиодия, говоря это, Каладиус поднял над собой лист с отречением. После чего он был отправлен в казематы дворца, где должен был ожидать решения суда. Однако же сегодня утром тюремщики нашли его повесившимся в собственной камере.
Толпа потрясённо затихла, не знаято ли ликовать, то ли скорбеть. Поскольку и сам Каладиус, и члены Совета сохраняли серьёзный вид, даже самые ярые ненавистники сверженного короля сочли за благо сохранить свои восторги при себе.
Король Конотор избежал возмездия со стороны людей, но он наверняка получит его на той стороне Белого Моста! провозгласил великий маг. С нашей стороны будет лучше, если мы как можно скорее постараемся забыть ужасы минувшего царствования, сохранив их в уголках нашей памяти лишь в качестве предостережений, и направим свои взоры в будущее, которое, благодаря милости богов, будет лучше прошлого стараниями нашего нового повелителя!
Придворные поняли, что это был финал речи первого министра и верховного мага, и теперь, уже не сдерживаясь, разразились овациями. Наверное, это было не совсем правильнославить министра в присутствии короля, тем более, что само мероприятие посвящалось именно Вилиодию, но Каладиус не был простым министром. Сейчас в глазах всех этих людей он был скорее воплощением самого Латиона.
После Каладиуса пришлось говорить Вилиодию. Это спустя годы он превратится в настоящего златоуста, умеющего одним словом зажигать сердца, а пока этот напуганный, ещё не пришедший в себя юноша, запинаясь, сумел выдавить лишь несколько фраз. Впрочем, ему попалась весьма благосклонная публика. Жители Латиона были словно опьянены случившимсятак человек, долгое время задыхавшийся в смраде душного подземелья вдруг выходит на благоухающую лесную поляну. В эти дни всем казалось, что испытания, долгое время преследующие их королевство, наконец-то остались в прошлом.
***
Правление Вилиодия, которого уже современники назовут Великим, вполне заслуживает отдельной книги. Однако же на этих страницах мы говорим о другом человеке, и потому можем лишь вскользь упомянуть правление этого славного короля, обязанного короной исключительно Каладиусу. И, надо сказать, что в будущем великий маг ни разу не жалел о своём выборе. Можно даже сказать, что он ни разу не пожалел о той политической авантюре, которую затеял.
Однажды Каладиус пообещал тогда ещё герцогу Вилиодию, что последнее слово всегда будет за ним, и что сам первый министр никогда не станет навязывать ему свою волю. В целом можно сказать, что волшебник сдержал данное словоон был постоянным советчиком и опорой для юного короля в первые годы, но даже тогда никогда не настаивал на собственной точке зрения. Великий маг понимал, что его главная задачавзрастить настоящего государя, обладающего в полной мере чувством ответственности.
Каладиус не ошибся в своём протежеотсутствие опыта тот легко компенсировал жаждой знаний и невероятно работоспособным разумом. Казалось, его мозг впитывает знания, словно губка. При всём этом король никогда не брезговал мнением окружающих и охотно выслушивал своих советников, в числе которых великий маг, особенно поначалу, был на ведущих ролях. В общем, даже если бы Каладиус мог каким-то чудесным образом взрастить идеального короля Латиона в какой-нибудь алхимической ретортетот вряд ли мог быть много лучше Вилиодия.
Каждый в королевстве в то время понимал, что главное сейчас былоналадить хозяйство, поднять экономику, которая нисколько не соответствовала тому статусу сверхдержавы, который всегда подчёркивал за собою Латион. Руководствуясь предложениями значительно обновлённого Королевского совета, Вилиодий провёл весьма грамотную налоговую реформу, которая в значительной степени облегчила положение земледельцев. Это дало эффект уже через несколько летзапущенные прежде поля вновь заколосились хлебами, а житницы чуть ли не до крыш наполнились зерном.
Каладиус всегда сомневался в том, что последовательная череда неурожайных лет была божьим наказанием за грехи Конотора, поскольку был глубоко убеждён в том, что Первосоздатель слишком глобален, чтобы обращать внимания на подобные мелочи. Однако же, словно пытаясь пошатнуть его веру, с воцарением Вилиодия наступили благодатные годы, когда летом было вдоволь и солнца, и дождя, а зимойснега. Однако, осознавая, что вечно так продолжаться не может, король повелел делать запасы зерна на случай повторения новых неурожаев.
Если Увилл Великий был королём-воином, который мечом отвоевал своё право на корону, и мечом же удерживал его всю жизнь, доказывая соседним правителям право на суверенитет своего королевства, то Вилиодий Великий остался в памяти народа как король-миротворец. Не желая понапрасну тратить людей и ресурсы, он отказался от нелепых нападок на Палатий, подписал торговые договоры с Саррассой и Кидуей. Именно он начал строительство Танийского торгового тракта, чтобы сделать торговлю с Пунтом удобнее и проще.
Апофеозом мирной политики Вилиодия стал брак между его сестрой Пелли, которой к тому времени уже исполнилось двадцать шесть, и новым королём Палатия, который по палатийским монархическим меркам был вполне ещё молод (ему едва исполнилось сорок) и уже несколько лет как вдов. Латион долго пытался привязать к себе северное королевство мечом и цепями, и лишь теперь появился кто-то кто решил сделать это при помощи пары брачных венцов.
С подачи Каладиуса, который, похоже, считал это делом чести, в первый же год царствования Вилиодий реабилитировал принца Конотора, а вслед за ними сотни других невинно казнённых или заточённых в тюрьмы. Для последних это было особенно важно, ведь если Белый Мост невозможно перейти обратно, то порог тюремной камерывполне. Эти бледные, истощённые, зачастую полоумные люди, многие из которых сидели годами, если не десятилетиями, выходя впервые под открытое небо, ощущая кожей свежий ветерок, благословляли в первую очередь милосердного государя, и лишь затемБелого Арионна.
Любое государство переживает взлёты и падения. Латион не был исключениемза свою многовековую историю он также и падал, и взлетал. Но смело можно сказать, что возрождение, которое он пережил в эпоху короля Вилиодия, по праву может считаться одним из самых чудесных и выдающихся. Не случайно уже позже, после смерти великого короля, он превратился в героя многочисленных легенд, сказаний и баллад.
В этих сказаниях не так часто упоминалось имя Каладиусанарод словно не хотел пачкать белоснежный облик своего любимого государя упоминанием этого мрачного колдуна, Ассова посланца. Было даже несколько сказок, в которых благородный Вилиодий сражался с коварным и жестоким Каладиусом, и, конечно, всякий раз побеждал, хотя полностью извести с лица земли и не мог.
Древний волшебник не раз слыхал эти сказки, и всякий раз лишь философски усмехался. Ему было совершенно безразлично, что о нём думали простые смертные. Он не чувствовал никакой досады от того, что они неверно понимали его роль в правлении Вилиодия. Каладиус оставался всё тем же мизантропом, презирающим весь человеческий род. Но всё же иной раз в груди его становилось тепло при воспоминании о том, что именно ему мир оказался обязан появлением Вилиодия Великого.
Глава 49. Орден чернокнижников
Ровно тридцать лет минуло со смерти короля Вилиодия, а правил Латионом он сорок один год. Уже четыре года на престоле восседал его внук, Селедор. Как это часто бывает, боги, одаривая родителей полными пригоршнями, скупятся с их детьми. Ни сын, ни внук и близко не походили на своего предка, хотя король Гериорд, сын Вилиодия, всячески пытался подражать своему блистательному родителю. Увы, зачастую это больше напоминало карикатуру.
Впрочем, Вилиодию удалось создать такой мощный толчок для роста, что и теперь, спустя три десятилетия с тех пор как его не стало, королевство чуть ли не самотёком продолжало крепнуть. Мудрые законы короля, привычка подданных исполнять ихвсё это в значительной степени предопределило дальнейшую судьбу государства, так что даже довольно-таки бездарные правители не могли всё это испортить. Во всяком случае, им достаточно было лишь не вмешиваться.
Если что и оставалось неизменным во всём королевстве, так этоКаладиус. Кажется, он застыл во временилюди, которых он видел ещё в колыбели, старились и умирали, а у него, казалось, не прибавлялось ни единой морщинки. Сейчас, спустя полтысячи лет, на лице великого мага не осталось и намёка на уродливые шрамы от ожогов. Крепкий сухопарый старик с лысой, будто шар, головой, в неизменных тёмных одеждах, которые, казалось, сохранились ещё с тех далёких времён, когда он впервые прибыл в Латионтаков был Каладиус на пороге своего пятисотлетия.
И по веками неизменной традиции он продолжал сохранять за собою два постапост верховного мага, и пост первого министра. Что касается первого, то, наверное, во всей Паэтте до сих пор не родился человек, способный его оспорить. Ну а звание первого министра в Латионе давным-давно уже стало чем-то сакрально-декоративным, и функции этого важного чиновника столетиями исполняли другие министры. Ведьи это тоже казалось почти неизменнымКаладиус почти не проявлял никакого интереса к государственным делам.
Великий маг, словно разочаровавшись в потомках своего короля и едва ли не единственного друга за минувшие несколько сотен лет, начисто игнорировал двор. В последний раз он был в королевском дворце во время коронации Селедора, и с тех пор больше там не появлялся. Более тогои его шикарный особняк в столице пустовал уже около четверти века, а его хозяин перебрался в поместье, находящееся примерно в шести милях от города.
Мрачный нелюдим теперь всё своё время посвящал магии. Если чёрную с красным карету верховного мага и видели в Латионе, так только лишь в Академическом квартале. Его обитатели, многие из которых выглядели куда старше Каладиуса, хотя по возрасту были вчетверо моложе него, были едва ли ни единственными представителями человеческого рода, общение с которыми верховный маг мог ещё выносить.
Каладиусу было тесно в рамках той магической парадигмы, которая в значительной мере уже устоялась среди выпускников Латионской академии. Конечно, сам он во многом выходил за эти рамки, но всё же ощущал, что для перехода на качественно новый уровень ему требуются принципиально другие знания.
Довольно много времени великий маг потратил, пытаясь войти в контакт с лиррами. Конечно же, больше всего ему хотелось бы встретиться с Дайтеллой, ибо не было, наверное, в мире смертного существа могущественнее неё. Однако древняя магиня исчезла столетия назад, и никто не зналкуда. Несколько лет Каладиус занимался её поисками, но нисколько не преуспел в этом. И он отступился, по крайней мере, на время. Великий маг понял, что покуда сама Дайтелла не соблаговолит подать ему какой-то знак, искать её бессмысленноон либо вовсе не найдёт её, либо же найдёт, но великая затворница едва ли захочет с ним говорить.
Надо сказать, что подобная покорность не была в характере Каладиуса, но он прекрасно понимал, что в данном случае столкнулся с силой, ещё более могущественной и древней, чем он сам. И он уважал эту силу.
В Латионе хватало и других достаточно сильных магинь, и именно Каладиус настоял на том, чтобы некоторые из них могли получить придворные должности. Далеко не все представительницы древнейшего народа стремились стать активной частью королевства людейв большинстве своём лирры жили довольно обособленно на юго-западе Латиона. Но в конечном итоге некоторые из них соблазнились обещанным влиянием и роскошью, и так при латионском дворе появились первые магини.
Но и здесь Каладиуса ждало разочарование. Лиррийские волшебницы ни в какую не хотели делиться своими секретами. Они готовы были принести свою магию на службу королю, но вот посвящать людей в тонкости лиррийской волшбы не хотели ни при каких обстоятельствах. Также никто из них не соглашался сделаться преподавателями в Академии. У лирр существовала собственная академия неподалёку от Варса, которая называлась Наэлирров переводе с лиррийского, «школа лиррийской магии». Там они готовили магинь, и человеческим профессорам даже не снились те сложности, которые вынуждены были преодолевать лиррийские наставники.
Впрочем, лиррийская магия, насколько сумел понять Каладиус, не являлась универсальной и строилась на природной предрасположенности к волшебству некоторых лирр. В этом смысле она уступала человеческой магии, хотя в целом была куда более могучей. Хотя у лирр всё же было чему поучитьсянесмотря на то, что процесс манипуляции возмущением у них и людей был различным, но вот в создании артефактов древний народ мог соперничать с самими гномами.
Нам известно, какой интерес Каладиус питал к магическим артефактам и их созданию. Он в совершенстве овладел работой с драгоценными камнями и кристаллами, умел точно рассчитывать количество и размеры граней, их взаимное расположение, углы плоскостей. Всё это позволяло как бы запирать возмущение внутри камня, и при этом не давать ему ни вырваться наружу, ни разрушить своё узилище.
У лиррийских магинь было довольно много артефактов, вызывавших неподдельный интерес Каладиуса, но лирры весьма неохотно давали их в руки людям даже на время, крайне редко соглашались продать или обменять, и совсем никогдаобъяснить принцип работы.
В общем, в какой-то момент времени великий маг осознал, что данное направление деятельности пока что не является перспективным. Возможно, когда-то люди и лирры отбросят предрассудки, копившиеся тысячелетиями, и между народами не останется ни вражды, ни тайн, но даже отличающийся легендарным долголетием Каладиус понимал, что вряд ли ему суждено дожить до тех времён.
Оставалось лишь развивать магическое искусство в том русле, которое было ему доступно. Каладиус не был столь самонадеян, чтобы полагать, что он достиг в этом предельных вершин. Понимание глубин и структуры возмущения могло бы дать ему ещё очень много. И вот во время одного из подобных озарений великий маг велел спешно заложить карету, хотя на дворе была ночь, и отправился в Академию. Он знал, что даже несмотря на столь поздний час, найдёт там нужного ему человека.
Возможно, читатель помнит, что когда-то очень давно, когда Каладиус только начал своё восхождение при дворе, в Академии была создана кафедра по изучению структуры возмущения, почётным профессором которой сделался сам великий маг. Поскольку Латионская академия высоких наук была глубоко консервативна, как и все подобные научные заведения, эта кафедра существовала до сих пор. За всё это время она так и не выпустила ни одного студиозуса, но штат её неизменно составлял несколько человек.
Как правило, это были чудаки, считавшиеся отщепенцами среди «уважаемых» членов Академии. По мнению большинства, они занимались совершенно нелепыми вещами, недостойными именоваться научными трудами. Авторитетные учёные маги полагали, что Каладиуснекая неповторяющаяся аномалия, и что подобные умения недоступны ни для кого, кроме него, а потому все те чисто теоретические изыскания, которые проводили на его кафедре, были сродни вычислениям возможностей полёта дождевыми червями.
Сам великий маг десятилетиями до этого не бывал на собственной кафедре, уже и позабыв о её существовании. Каково же было его удивление, когда пару лет назад к нему пришёл вдруг странного вида старик с целым мешком каких-то свитков и бумаг, и начал расспрашивать что-то о «сетчатой или канатной структуре возмущения».