На Горе предательницаприз. С нею может быть сделано всё, что угодно.
Мы должны разбить лагерь здесь? осведомился один из вновь прибывших.
Нет, ответил я.
Отряд, высадившийся вчера, не пробыв на берегу и ана, растворился в лесу. Не трудно было догадаться, что их работодатели, кем бы они ни были, не хотеть, чтобы они располагались лагерем на открытом месте. Судя по всему, прибытие этих загадочных вооружённых гостей стремились держать в тайне.
Понятно, что я не мог спросить просто взять и спросить об их делах, ожиданиях и планах. Всё же предполагалось, что я должен был знать об этом едва ли не больше, чем они сами. Я достаточно многое узнал за прошедший ан, но пока ещё оставалось много того, что пока оставалось не выясненным.
Я подошёл к сгрудившемуся, стоявшему на коленях товару, грубо выгруженному прямо в воду, вместе с ящиками, мешками и прочими предметами.
Четверо или пятеро из вновь прибывших последовали за мной.
В колонну, скомандовал я девушкам, лицом ко мне.
Встав на четвереньки, они сформировали линию по направлению ко мне. Как я ранее и предположил, их было пятнадцать, скованных между собой тяжёлой чёрной цепью. Причём эта цепь была намного тяжелее тех цепей, которые обычно используются для таких целей. Ошейники, как я уже отметил, тоже были несколько необычны. Скорее это были ошейники наказания.
С Тассы тянуло прохладным бризом. Этот груз на пляж вовсе не был аккуратно принесён, а дошёл сам, промокнув насквозь. Да и теперь они стояли на четвереньках, омываемые прохладным прибоем. Волна то и дело набегала с моря, кружилась и пенилась вокруг их ног и рук, скрывая их колени и запястья. Тела девушек блестели от воды, солёные капли блестели на их ресницах. Их волосы свисали мокрыми сосульками, у некоторых закрывая лица. Похоже, у нескольких их них волосы были подрезаны, торопливо и неровно. И это притом, что длинные волосы у рабынь обычно одобряются, и не редко девушка выходит на торги с волосами до щиколоток. С другой стороны на Горе свободные женщины зачастую тоже отращивают довольно длинные волосы, порой до колен, которыми они по праву гордятся. Правда, когда их порабощают, то обычно им причёску значительно укорачивают. Насколько я понимаю, тому есть разные причины, например, рабыне дают понять, что отныне она больше не свободная женщина, что её волосы, их длина, причёска и всё прочее, теперь в распоряжении её владельцев, что различие между нею и свободной женщиной должно быть ясно заметно, даже в таком вопросе, как волосы. Рабыне не стоит возбуждать в свободной женщине зависть видом своих волос. Кроме того, остриженные волосы имеют ценность и могут быть использованы многими способами, и не только для париков, шиньонов и чего-то в этом роде. Из них получаются самые лучшие троса для катапульт, значительно превосходящие обычные пеньковые. Так же, как мне кажется, волосы могли быть острижены, если кому-то по неким причинам захотелось бы изменить внешность свободной женщины, или, что более вероятно, бывшей свободной женщины, возможно предоставив ей что-то вроде маскировки.
Тела девушек во многих местах покрывал влажный песок. Цепь и ошейники потемнели от воды. Некоторые из них дрожали и хныкали, от страха или холода.
Все они были раздеты. Именно так обычно перевозят рабынь. Это избавляет от проблем с одеждой, её пачканием, стиркой, ремонтом и так далее. К тому же, так легче поддерживать девушек в чистоте, загнав их в заводь или в ручей, или попросту окатив водой из ведра. На невольничьих судах головы рабынь обычно выбривают наголо, тем самым сокращая до некоторой степени опасность поражения насекомыми-паразитами. Помимо этого, по окончании транспортировки рабыням весьма обычно устраивают дезинсекцию в ваннах со специальным раствором.
Не все заклеймены, констатировал я, исследовав колонну.
Пока не все, прокомментировал один из мужчин пошедших со мной.
Позиция! бросил я.
Три девушки немедленно приняли положенную позу. Остальные принялись озадаченно и испуганно озираться, пытаясь понять, что и как они должны сделать, а может даже в надежде, что никакой «позиции» от них, в действительности, не ожидалось.
Многие свободные женщины, кстати, никогда не видели рабыню в «позиции», хотя они могут с отвращением, или восхищением и завистью, слушать описание тех отношений, что бывают между рабынями и мужчинами. Это не столь уж удивительно, как может показаться, ведь свободным женщинам не позволено появляться в пага-тавернах и других подобных местах, так что им редко случается наблюдать то, что происходит между рабыней, особенно рабыней для удовольствий и её господином. К тому же, рабыня хотя и опускается на колени перед свободной женщиной, но, конечно, скромно, вовсе не так, как она стояла бы, и должна стоять, если онарабыня для удовольствий, перед мужчиной.
Я ткнул пальцем в одну из девушек и сообщил остальным:
Вот это и есть «позиция».
Тогда другие девушки, хотя, несомненно, некоторые с дурными предчувствиями, поскольку женщины чувствуют себя чрезвычайно уязвимыми, когда находится в «позиции» перед мужчиной, предприняли попытки в той или иной степени скопировать позу рабыни, к которой я привлёк их внимание.
Я прошёлся вдоль колонны.
Ой! Ох! вскрикивали некоторые из них, когда я пинком раздвигал их колени шире.
Затем я указал стоявшим рядом со мной мужчинам на одну из девушек, на бедре которой не было клейма, и которая теперь, как и все остальные, стояла в правильной позе. Её губы были немного приоткрыты, в глазах застыло немного ошеломлённое выражение, словно она внезапно ощутила некие возможности и эмоции.
У этой, сказал я мужчинам, скоро начнётся течка.
Девушка скосила глаза вниз, но голову не опустила, из-за ошейника и боязни нарушить предписанную позу.
Это точно, согласился со мной один из товарищей.
Девушка задрожала. Уж не от озноба ли? Или всё же причина была в другом, в том, что она внезапно ощутила, с тревогой или любопытством, а может и нетерпеливым ожиданием, давно подозреваемые ею, но до поры скрытые потребности её прекрасного живота?
Очень скоро, поддержал другой парень. Они все быстро загораются.
Я согласно кивнул, нисколько не сомневаясь в этом.
Некоторые из них совсем недавно в ошейнике, заметил я, не говоря уже о том, что не заклеймены. Где Вы их раздобыли?
Они все из Ара, ответил первый из сопровождавших меня. Тех трёх, которые немедленно приняли правильное положение, мы прихватили из одной пага-таверны, купившей их, после того как они были приговорены к ошейнику судом Талены, тогда ещё Убары.
Мне вспомнилось, как в различные дни многих женщин приводили на открытую платформу, установленную около Центральной Башни, для публичного суда Талены. Я предполагал, что ей была дана разнарядка, которую надо было выполнить под предлогом компенсаций, наложенных оккупантами на Ар за его преступления, но как она выполняла поручение, уже в целом зависело от неё самой. Фактически это предоставляло ей удобную возможность расквитаться со многими из неугодных ей свободных женщин, возможно, вызвавших её недовольство, получив от этого не только некоторое удовлетворения или развлечение, но и конфисковав их имущество. Я помнил, как она отправила в ошейник Клавдию Тентию Хинрабию, дочь бывшего администратора Ара, Мина Тэнтия Хинрабия. Клавдия, вечная соперница и критик Талены, была последней из Хинрабиев, и составляла конкуренцию красоте Убары. Однако этих женщин я не помнил. Они были мне не знакомы.
Когда начались бои, и стало ясно, насколько отчаянными они будут, решил объяснить мне один из наёмников, как и то, что город мы уже потеряли, мы решили не терять времени даром и по пути к помериуму прихватить с собой всё, что позволило бы заработать монету другую. Вот во время одного из затиший подобрали этих.
Да, заглянули в пага-таверну под названием «Кеф», там и забрали этот живой трофей, усмехнулся другой, указав на трёх женщин с клеймами на бёдрах, не мешкая принявших позу в соответствии с моей командой.
Я понимающе кивнул. Значит это были женщины, взятые из пага-таверны. Возможно, когда-то они были свободными женщинами Великолепного Ара, но теперь они были девками клейменого бедра, рабынями.
Кстати, все они были весьма привлекательными. Впрочем, это обычное дело, когда речь заходит о гореанских рабынях.
«Кеф», кстати, это первая буква в слове кейджера, что в гореанском языке является наиболее распространённым словом для рабыни. Пага-таверн с таким названием пруд пруди в любом гореанском городе, хотя, конечно, не на одной и той же улице. Я точно знал о таком заведении на Тэйбане, ещё по одному «Кефу» имелось на Венатика и на Эмеральд. Кроме того, маленький курсивный «Кеф» это ещё и наиболее распространенное на Горе клеймо для рабынь. Каждая из этих трёх рабынь носила такое на левом бедре чуть ниже ягодицы.
Они охотно пошли с нами, добавил наёмник.
И даже более чем охотно, засмеялся другой.
Неудивительно, кивнул я.
Незнакомые с традициями Гора могли бы подумать, что неизбежным следствием освобождения города станет и освобождение определённых рабынь, скажем, тех из них, что прежде были гражданками этого города, но были обращены в неволю. Однако гореанин смотрит на такие вещи несколько иначе. Многие из гореанфаталисты, они полагают, что любая женщина попадав в неволю, принадлежит этой неволе, и даже уверены, что раз уж её горло должно было быть окружено прекрасным символом рабства, то таково было желание Царствующих Жрецов. Однако ещё важнее то, и это надо понимать, что, если женщина носила ошейник, то более чем вероятно, что она, в своём сердце, даже будучи освобождённой, будет носить его всегда. Она будет нуждаться в господине и жаждать его. Она понимает себя как что-то, что, принадлежит мужчине, идеально и полностью. В своём сердце и животе, она всегда будет дорожить своим ошейником. Тщеславие и пустота свободной женщины, её лицемерие и претензии, больше не доставят ей удовольствия. Она никогда не сможет забыть, каково это было, стоять на коленях, быть связанной и любить. Она всегда будет помнить цельность и красоту своей жизни в рабстве и о восторгах ошейника. Она будет, как говорится, «испорчена для свободы». Кроме того, в эти вопросы вовлечена гореанская честь. Скажем, если чья-то дочь окажется в рабстве, то это будет воспринято не в качестве прискорбной трагедии, как это могло бы быть в некоторых культурах, а как невыносимое оскорбление для чести семьи. Гореане, в конце концов, хорошо знают о множестве замечательных аспектов женской неволи, поскольку они могут иметь невольниц в своей собственности. У них нет никаких сомнений в том, что их порабощённая дочь будет хорошо служить своему владельцу. В действительности, если с ней такое случится, то лучше бы ей именно так и поступить. В конечном итоге, она теперь считается животным и расценивается как потерянная, причём полностью, для её семьи и для Домашнего Камня. Ведь нет же Домашних Камней у тарсков, верров, кайил и других животных. Таким образом, семья перестаёт даже думать о ней, поскольку она теперь рабыня. И, конечно, чтобы не бередить честь семьи её оставят рабыней. Безусловно, женщина, порабощённая в родном городе, обычно продаётся за пределы своего бывшего города. Работорговцы, например, крайне редко повезут продавать женщину туда, где когда-то было её родное место. Так что я не был удивлён тем, что эти три пага-рабыни, бывшие свободные женщины Ара, охотно и даже нетерпеливо сопровождали наёмников. Это было намного предпочтительнее того, чтобы быть привязанной голой к позорному столбу, и подвергаться ударам и издевательствам возмущённых горожан, а потом быть публично, церемониально выпоротой и под насмешки свободных граждан вывезенной из города, в открытом рабском фургоне, стоя в нём голой с привязанными к верхним дугам запястьями. Считается, что таким способом, по крайней мере, до некоторой степени мог бы быть стёрт позор, который она причинила городу своим рабством.
Вы знали этих женщин? поинтересовался я.
Они частенько приносили нам пагу, кивнул наёмник.
Понятно, хмыкнул я.
Мы можем сдавать их внаём, сообщил он. На мехах они принесут хорошие деньги.
Что, такие горячие? полюбопытствовал я.
Заводятся с одного прикосновения, заверил меня другой товарищ.
Отличные штучки, похвалил я и, окинув взглядом остальных женщин, спросил:А этих других тоже Талена к ошейнику приговорила?
Ничуть, ответил один из моих собеседников. Они были наперсницами и даже соучастницами Убары, женщины из высших каст, богатые, занимавшие хорошее положение, сторонницы политики оккупации. Эти из тех, кто не только попустительствовали, но и участвовали в грабежах Тироса и Коса. Некоторые из них даже разбогатели.
Коллаборационистки? уточнил я.
Они самые, подтвердил мужчина.
Некоторые из них узнали о том, что попали в проскрипционные списки, копии которых были расклеены по всему городу, сообщил другой.
Они поняли, что оказались в ужасной опасности, сказал третий.
И как только увидели нас, бросились в ноги, и принялись умолять о защите и разрешении сопровождать нас в нашем прорыве.
Нам признаться, было не до них, усмехнулся четвёртый, самим бы ноги унести. Можешь себе представить нашу ситуацию. Вокруг враги, рыскают в зданиях, обыскивают мосты, прочёсывают башни, и всё ближе подбираются к нам. Тут о своих головах надо было думать. Всё чего мы хотели в тот момент, прихватить то, что могло представлять хоть какую-то ценность и бежать, спасая свои жизни. А тут эти пристали: «Возьмите, говорят, нас с собой!». Ну, мы от них, конечно, отмахнулись: «Оставайтесь, говорим, здесь, как заслужили своими преступлениями». «Нет! Милосердия!»наперебой закричали они. «Вонючие самки уртов, мерзкие спекулянтки и предательницы, обругали мы их, оставайтесь здесь, посмотрите на город, который предали с высоты кольев, на которые вас посадят, а может, накормите угрей или кусты-пиявки!». Ну, они конечно, зарыдали и взмолились: «Нет, пожалуйста! Окажите нам милосердие!» «Какой интерес могут представлять для нас свободные женщины?»спросили мы. «Свободные женщины?»удивились они. «Никакого», сообщили им мы. К тому времени мы уже могли слышать крики врагов, приближавшихся к нашему укрытию. Но и мы уже собрали всё, что смогли бы унести. «Возьмите нас с собой!»заплакали они, стоя на коленях и протягивая к нам руки. Времени у нас почти не оставалось, и мы уже собрались уходить, когда они опять завопили: «Заберите нас с собой!». «Зачем вы нам?»поинтересовались мы.
Они даже не поняли этого вопроса, засмеялся один из наёмников.
Свободные женщины такие глупые, заметил другой.
«Пожалуйста, пожалуйста!»закричали они, сказал третий, и тогда Торгус, вон тот здоровяк, приказал им: «Снимайте свои вуали».
Они, конечно, опешили, и заверещали, что мол никогда, усмехаясь, вспомнил Торгус.
Ну, а мы повернулись, чтобы уходить, продолжил рассказчик, и сразу же услышали: «Подождите! Пожалуйста, подождите!». Короче, когда мы оглянулись, они начали просить, чтобы мы сами сорвали с них вуали. Но мы в гневе и презрении отказались это сделать и потребовали, чтобы они сами, своими собственными руками снимали свои вуали. Они сначала принялись умолять: «Не позорьте нас!», но стоило нам шагнуть к выходу, и они тут же обнажили свои лица перед мужчинам, которые не были ни членами их семей, ни компаньонами.
Вот-вот, своими собственными руками раздели свои лица, подчеркнул один из товарищей рассказчика.
В этот момент три или четыре девушки из прикованных к цепи разрыдались.
Возможно, для тех, кто не знаком с Гором будет трудно понять данную ситуацию, но это вопрос культуры, особенно в высоких городах. Лицо свободной женщины, в особенности представительницы высшей касты, должно оставаться секретом, её личным и того перед кем она могла бы захотеть его обнажить. Это же не лицо какой-то рабыни, выставленное любому пастуху или коробейнику, любому прохожему, который мог бы захотеть мимоходом полюбоваться на него.
Некоторые из девушек заплакали, но при этом тщательно стараясь сохранить позу, в которой они стояли, по-видимому, обоснованно опасаясь, что их могли ударить. Похоже, они не забыли того момента. Позже острота того оскорбления исчезнет, и они будут радоваться тому, что освобождены от неудобства вуалей, и упиваться ощущением свежего воздуха на их лицах, и тем, что их мягкие, соблазнительные, уязвимые губы теперь открыты взглядам и поцелуям мужчин.