Похоже, он вас раскусил, заулыбался Гвадемальд.
С ним разве угадаешь! согласился Сегур. Но, как бы там ни было, господин Гвадемальд, Мир миром, а честь у нас одна на всех.
Они пожали друг другу руки и отправились в разные концы коридора: Сегур отправился на голубиную почту, писать призывы молодым рыцарям, а Гвадемальд пошёл в казармы собирать своих людей и искать плотников, которые отправятся с ним, и будут работать над строительством осадных орудий, если таковые понадобятся при штурме форта «Врата». Также, надо будет починить третьи ворота, если флаги Вирфалии снова зареют над твердыней на горном перевале Синий Вереск. Рыцарь снова прошёл в коридор с оконцами, выходившими во внутренний дворик. Бросив взгляд на клён, рыцарь как назло увидел именно тот зелёно-жёлтый лист, который никак не хотел поддаваться порывам ветра и падать на влажные камни садика. Тяжёлые воспоминания об отступлении из Дербен, которыми ему пришлось поделиться с королём и сказка нуониэля о листе надежды переплелись в одно целое, явив Гвадемальду новое осознание непостижимости мира. Рыцарю вдруг показалось, что всё, что он знал до сих пор, не имеет никакого значения. Будто все идеи, слышанные им прежде, не более чем выдумки, не имеющие ничего общего с реальным миром. Рыцарь понял, что сам внешний мир, начинающийся на поверхности его тела и не имеющий конца и краяэто не более чем миф, а его внутренний мир, заканчивающийся как раз поверхностью тела, но простирающийся внутрь, в глубину его души до бесконечности, никогда не достигая центраэто совсем не миф. По крайней мере, этот мир внутренний не менее реален мира внешнего, и всякое действие во внешнем мире отражается на мире внутреннем. Гвадемальд шёл мимо окошечек, и видел поочерёдно, то клён, с опадающими листьями, то полосы каменных стен. Рыцарю стало обидно оттого, что часто в его жизни, изменения во внутреннем мире, не отражались на том, что происходило с ним в мире внешнем. Как будто бы внутренний мир был в заключении у мира внешнего, гораздо более крупного и важного. Теперь, когда Гвадемальд пришёл к пониманию, что оба этих мира бесконечно огромны, стало ясно, что один мир не может быть узником другого. Если мир внешний имеет центр, но не имеет края, а мир внутренний имеет край, но не имеет центра, то решить, который мир важнее не представляется возможным. Но сложнее всего для рыцаря оказалось решить, где же он существует на самом делев каком из миров. И в каком из миров ему следует быть по правде: там, на дворике с теряющим листву клёном или тут, в коридоре с бойницами и выцветшими гобеленами? Может быть, когда этот зелёно-жёлтый лист опадёт, мысли проясняться? А если лист не опадёт? Если это и есть тот лист надежды, и в скором времени Гвадемальд, не сорвавший этот лист самостоятельно, как гласит преданиелишиться чего-то очень важного, без чего невозможно существовать?
Утром следующего дня из Идрэна потянулась колонна воинов, обозы, фураж, табуны скакунов, тяжёлые деревянные вагоны, забитые разными людьми и грузами. Армия рыцаря Гвадемальда обретала физическую форму. Рождался живой организм, цель которого определена ещё до рождениясокрушить врага. Этот гигант, непомерно сильный и до безобразия глупый, начинал свою короткую жизнь тихо и радостно, как и всякое дитя. Он был приятным на вид, прилично пах и вызывал у кого восторг, у кого мление. Скоро, этому организму потребуется пища, много пищи. Голод этого чудовища будет неутолимсожранным окажется всё, что попадётся на пути. Этот голод и предопределит короткий век чудовища. Пища рано или поздно кончится, зверь станет дряхлым, слабым, разваливающимся на части вонючим телом. И если он не разложится напрочь, то просто сожрёт сам себя. А пока этого не произошло, необходимо, чтобы зверь выполнил своё предназначениеуничтожил чудовище подобное ему самому. Но в этом случае, ни Гвадемальд, ни воевода Сегур Крестовий, ни сам король Девандин, не предполагали, насколько громадно и свирепо то другое чудовище, поджидающее в конце пути.
Утром, перед тем, как встретиться с королём, Гвадемальд посетил внутренний дворик. Садовники не появлялись; всё вокруг мирно спало в осеннем забытьи. Три листа оставалось на клёне: два сухих, коричневых и один тот самый зелёно-жёлтый, крепкий, всё ещё полный жизненных соков. В душе рыцаря ещё теплилась надежда на то, что все три листа опадут, или же все три листа останутся на дереве, а он уедет обратно в Дербены. И всё же нет да нет, а рыцарь постоянно возвращался к мыслям о том, что же это важное в его жизни, что он потеряет, если перед ним действительно лист надежды, который ни один человек в здравом уме не осмелится сорвать.
На этот раз короля Девандина он встретил в королевской кузне. В холощёных штанах с голым торсом, потный король качал меха, раздувая угли. Подмастерьев и кузнецов нигде не было. Король в одиночку занимался созданием какой-то оковки для щита.
Видишь, Буртуазье, какое дело ты устроил? спросил у рыцаря король, напряжённо качая меха и не давая своему собеседнику помогать себе. Забрал у меня армию. Теперь вот самостоятельно готовлюсь защищать град стольный! Шучу я! А ты людей береги! Сегур уже доложил, что рыцарям отправлен мой приказ. Они нагонят тебя на марше. Ты по реке скорее дойдёшь до форта. Все остальные, по моим разумениям, догонят тебя за три-четыре дня.
Король отложил своё занятие, подошёл ближе к Гвадемальду и стал вытирать руки о старую грязную тряпку.
Все эти разбойники и тьма за третьими вратами, конечно, очень меня волнуют, продолжал король, но скажу прямо, рыцарьты всё исправишь. Я в тебя верю.
Служу верой и правдой! вытянувшись по струнке, отрапортовал Гвадемальд, но король тут же хлестнул его по груди грязной тряпкой.
Перестань! рявкнул Девандин. Знаешь ведь, что не по нраву мне такое. Не для того я сказ начал, чтобы ты мне рвение своё выказывал. Я это говорю к тому, чтобы ты одно дело делал, а другого не портил. Понимаешь, о чём я толкую?
Чего же здесь испортить можно, ваше величество? удивился Гвадемальд.
Ломпатри! Смекаешь теперь, милый друг? ответил король. Разговор наш вспомни: ты обмолвился, что не хотел ухода рыцаря Ломпатри из Дербен. Конечно, чем больше рыцарей в провинции, тем хлопотнее разбойникам. Но разве в этом истинная причина твоих желаний держать этого атарийца поближе? Ты чувствовал, что это правильный шаг, но не знал, почему. А я тебе скажу, почему. Ломпатри разыскивается за убийство рыцаря Гастия. Если он не объявится в ближайшее время, отношения с Атарией ухудшатся. Я не хочу войны, король Хорад тоже. А хочет ли войны Варалусия?
Рыцари Варалусии не уступают в чести нашим рыцарям, ответил Гвадемальд. На самом деле, он не знал, что ответить своему королю, и поэтому сделал это странное, но справедливое заявление.
Но рыцари Варалусии должны считаться с тем, что их земли граничат с Местифалией и Сарварией. А когда в тамошних землях узнают, что Атария лишилась своего главного воеводы, что придёт им на ум?
За Местифалию и Сарварию я не ручаюсь, ваше величество. Там нет рыцарей, ответил Гвадемальд.
Последний раз Ломпатри видели в наших землях. И если он умрёт, вину за его смерть повесят на нас. Тогда уже никто не усомниться в том, что рыцари начали резать друг друга. А это, мой друг Буртуазье, конец Троецарствия. Война. Приведи мне Ломпатри и его сказочное существо. Здесь, в моём дворце атариец заявит, что не убивал Гастия, а сказочное существо, если оно так благородно, как ты говоришь, сознается в содеянном.
Но этот нуониэль потерял память, сказал Гвадемальд.
Не родился ещё тот счастливчик, которому довелось убить, а потом забыть это на веки вечные, ответил король. Память вернётся, и он сознается. Мы отпустим Ломпатри к королю Хораду, а это полено казним прилюдно. Он всё равно сказочный, и ему положено отрубить голову. Так вот пусть ценою жизни своей сохранит мир в Троецарствии.
Похоже, мир в Троецарствии настолько важная вещь для вас, что без этого невозможно существовать, подумав, сказал рыцарь.
Существовать? А война, по-твоему, это существование? тихо спросил король.
Господин Ломпатри считает делом чести оберегать господина нуониэля. Он уверен, что это создание спасло ему жизнь. Не думаю, что смогу уговорить господина Ломпатри привезти сказочное существо на казнь.
Мне нужен этот Ломпатри здесь в Идрэне! нахмурившись, зарычал король Девандин, Он великий человек, и его слóва о том, что не он убил Гастия, будет достаточно для предотвращения войны. А на это ходячее полено, на это недоразумение природы мне наплевать! И на Ломпатри тоже! Не хочу об этом больше слышать! Реши проблему!
Король выкинул грязную тряпку прямо на раскалённые угли, снял фартук и направился прочь.
И не потеряй мои торговые корабли! бросил Девандин напоследок.
Гвадемальд не двигался с места. Он дождался, пока тряпка на углях не исчезнет в языках пламени, и только после этого направился к выходу.
Рыцарь быстро прошёл по внутреннему дворику к той самой двери, что ведёт в тёмный коридор, по которому можно добраться до подсобных помещений. Там и находился чёрный ход, через который Гвадемальд и попадал во дворец. Перед дверью рыцарь замешкал. За стенами дворца его ждал верный конь и воины из личной охраны. Гвадемальд мысленно уже сидел верхом, обдумывал приказы, которые отдаст своим людям, рассчитывал путь до ближайшего лагеря. И всё же, стоя перед дубовой дверью, Гвадемальд ещё раз обернулся на клён. Дерево стояло совершенно нагим. И лишь один зелёно-жёлтый лист всё ещё крепко держался за свою ветвь.
«Мир в Троецарствии? подумал Гвадемальд. Неужели это то самое важное, что я потеряю, и без чего не смогу существовать? Нет, нет! Это жизненно важно для короля Девандина. А для такого рыцаря как я войнаэто кузня чести и имени».
На дворик обрушились порывы холодного осеннего ветра. Собранные в кучки листья взвились вихрями и разлетелись по влажным дорожкам, по подстриженным кустам и по сникшей траве.
«Давай, приятель, говорил Гвадемальд клёну, сбрасывай его. Закончим эти игры. Не заставишь же ты меня всю дорогу до Дербен биться над тем, что же в моей жизни есть такого важно, чего мне нельзя терять».
Господин Гвадемальд! послышалось вдруг из тёмного коридора, в который всё никак не решался войти рыцарь. Господин, это вы?
Вдруг из темноты выглянул верховный маг Байсен одетый в тяжёлый кожаный походный плащ.
Слава свету, что я вас встретил! залепетал улыбчивый маг. Я уж думал, что совсем отстал от вас. Я ведь с вами отправляюсь! Мы будем вместе! Как хорошо, что вы ещё здесь! Вы ведь отправляетесь по реке? Знаете, я уже ходил по нашей Дикой до самого озера Аин. Чудесные, красивые места!
Гвадемальд смолчал. Он приветствовал мага поклоном и снова глянул на лист надежды. Убедившись, что тот всё ещё на своём месте, рыцарь юркнул за магом в тёмный проход за дубовой дверью.
Глава 17 «В тени Скола»
Ледяные горы с жёсткой непогодой остались позади, но здесь внизу, на пригорьи, путникам легче не стало: холодный ветер всё так же пробирал до костей. Спасало только движение и надежда на то, что вечером разрешат погреться у костра. И когда впереди показался тонкий столбик дыма, возвышающийся над мёртвой луговой травой, люди приободрились. Пожелтевшая, сникшая трава намочила всех по пояс. Не спасли ни кожаные штаны, ни сапоги, ни хитрые крестьянские лапти на все случаи жизни. Путники буквально утопали в этой траве, пробираясь через снопы, как сквозь застывшие волны. Глядели больше под ноги, не замечая ни высокого неба, подёрнутого перистыми облаками, напоминающими скелет какого-то большого, невиданного чудища, ни гор позади, пугающих своим величием, ни верхушки Скола, видневшейся впереди в синеватой дымке за холмами, озарёнными косыми солнечными лучами. Ночной спуск с гор дался нелегко, и появившийся ниоткуда дымок, чьим бы он ни оказался, манил к себе воспоминаниями о тепле.
Подойдя ближе, путники увидели человека. Он поднялся из травы прямо возле серого дымового столба. Это оказался крестьянин Мот. Признав своих, он ринулся навстречу. Сошлись посреди луга.
Здорóво сходили? поинтересовался Мот.
Уж не зазря, ответил ему Навой.
Маловато вас, заметил крестьянин.
Огоньэто хорошо, сказал Ломпатри. Сейчас обогреемся и в лагерь. Вы где встали?
Под холмом, ответил Мот, махнув рукою в ту сторону, где луг забирал вверх, скрывая тёмную полоску леса справа и горную гряду слева. О детях разузнали?
В поселении у Скола они.
Хвала вам, господин Ломпатри! радостно воскликнул Мот.
Маленький костерок больше коптил сырым хворостом, нежели обогревал дозорную стоянку Мота. Но путникам и такой привал вполне подошёл; они рухнули на подмятую траву, охая и вздыхая от усталости. Только нуониэль Тимбер Линггер спокойно сел у костра, скрестив ноги, и стал греть руки над робкими языками пламени. Мот предложил путникам воды и сушёного мяса. Напились вдоволь, но мяса никто не взял: устали все настолько, что, несмотря на голод, есть уже не хотелось. Стали потихоньку проваливаться в сон. Мот устроился у костра напротив нуониэля и подозрительно глянул на сказочное существо.
Чёй-то ты сменился, а? обратился он к Тимберу. Нуониэль в ответ слегка улыбнулся и кивнул. Ну, молви тады!
Тимбер коснулся указательным пальцем своего виска, а потом сделал жест кистями рук, напоминающий то ли распускание цветка, то ли медленный всплеск воды, когда в неё кидают камень.
Брешешь! удивлённо воскликнул Мот, догадавшись, что хотел сказать ему нуониэль. Вот радость-то! Совсем, значит, оправился. Эка невидаль, Закич мастервыходил как тебя. А вот, слышал я, ты в деле ратном шибко хорош. Это тоже вспомнил?
Нуониэль отмахнулся и прилёг, закрыв глаза. Мот не стал его больше беспокоить. Крестьянин подложил в костёр хворосту и стал ждать, когда путники проснуться. Он обрадовался и тому, что они целы и невредимы, и тому, что теперь все снова вместе. Новость о том, что господин нуониэль вылечился, привела крестьянина в состояние тихого внутреннего восторга. Как и все из Степков, Мот относился к Тимберу Линггеру с подозрением; он не мог понять, что же на уме у этого существа, но в то же время крестьянин жалел этого раненного и немого члена отряда. Что до отсутствия бандита Акоша, Мот и спрашивать не хотел, куда делся этот негодяй: без него уж точно лучше. Смутил радужный настрой Мота старый, грязный мешок, который тащил за собой старый слуга Воська. Видывал он такие мешки, пропитанные снизу запёкшейся кровью.
Проспали не более двух часов. Затем компания выдвинулась к основному лагерю в холмах. Когда они поднимались на первый из холмов, разделяющий плоский луг от той местности, где земля то там, то тут встала на дыбы, перед путниками ещё раз открылся Скол от самых своих корней до теряющейся в небесной вышине верхушки. Но теперь это был не далёкий Скол, который они видели с откосов горной цепи, а настоящий, ощутимый и громадный. Подходя всё ближе и ближе, уже различая разломы и трещины в его каменных склонах, Ломпатри, Воська, Тимбер Линггер и Навой постепенно осознавали непостижимость размеров этой глыбы.
Добравшись до стоянки, нуониэль первым делом кинулся к раненому Вандегрифу. Закич в это время обрабатывал рану. Нуониэль достал одну из своих бутылочек с отваром Идеминеля и передал Закичу. Коневод недовольно что-то буркнул в ответ и сразу же принялся наносить чудодейственное средство на раны.
Успешно? поинтересовался Вандегриф у Ломпатри, пока тот осматривал колья с насаженными на них волчьими головами, выставленными вокруг стоянки для отпугивания хищников.
Вполне, господин Вандегриф, ответил Ломпатри и, подсев к Закичу, стал заглядывать ему через плечо на рану рыцаря.
Шёл бы ты, рыцарь! рявкнул на него Закич, перестав врачевать. Шёл бы ты, да присел поодаль!
Ломпатри, не отвечая на грубость, отодвинулся и обратился к Вандегрифу:
Верхом ехать сможете, господин?
Я и без коня хоть сейчас в бой, господин Ломпатри, ответил Вандегриф.
Да, снова забурчал Закич, а через неделю я тебе ногу с мертвянкой отпиливать буду.
Ломпатри хотел ответить Закичу, но не успел. Рыцарь Вандегриф заговорил вперёд него:
Вижу, вы с нашим другом Акошем разминулись, заметил рыцарь, глядя на крестьян, обнимающихся друг с другом на радостях встречи.
Пёс с ним! ответил Ломпатри. Нашему Великому Господину стоит переживать не из-за какого-то главаря шайки, а из-за потери одного из своих Белых Саванов.