Наглеет разведка. Дерзко смотрит мне в глаза и не двигается с места. Кхантор бэй! Двадцать напастей и одно проклятье на голову Гнея! Какого лысого гнароша кто-то опять пытается устроить мою личную жизнь! В бездну!
Решительно шагаю к разведчику, но паршивец даже не моргает. Так и смотрит мне в глаза, даром что ростом ниже.
Капитан Назо, это всего лишь знак внимания. Он ни к чему не обязывает ни вас, ни дариссу, торопится высказаться лейтенант, пока я давлю кулаки от злости, обыкновенный жест вежливости, чтобы поддержать женщину, оставшуюся без крыши над головой.
Закрываю рот, так и не сказав то, что собирался. В порыве гнева забыл, откуда выдернул мудреца. Что ей пришлось пережить во время атаки на центр. Цветами это не исправить, но еще одну мелочь из нормальной жизни подарить можно. Как платье вместо больничной формы, как лимонный пирог вместо сухпайка.
Ладно, оставляй, сдаюсь я, и разведчик снова расцветает улыбкой. Молча и осторожно кладет букет на кресло, будто боится, что я передумаю.
Спасибо, лейтенант, еще тише говорю я.
Рад стараться, Капитан Назо, отвечает разведчик, вкладывая в стандартную фразу столько искренности, что мне неловко за свою вспышку. Киваем друг другу на прощание, он идет к двери, а я вспоминаю странность, царапнувшую меня, как только он переступил порог кабинета. В гражданке, с полными пакетами на этаже с ограниченным доступом и без сопровождения охранника.
Лейтенант Тур, а ты как сюда попал? окликаю его уже в дверях. Разведчик оборачивается и пожимает плечами.
Я же внедренец. Вот и внедрился.
Улыбается и исчезает. У всех есть профессиональные хитрости. Тем более у разведчиков.
Глава 7Я тебя рисую
В пустой квартире хуже, чем в пустой палате психиатрической клиники. Там я хотя бы знала, что за дверью ходят санитары, за стеной воют такие же, как я и психиатр ни за что не оставит в покое. А здесь только квадратная мебель, холод климат-системы и попискивание дронов-уборщиков. Даже у них своя жизнь. Все комнаты я давно измерила шагами, пересчитала трещины на стенах и потолке, снова срезала и пришила пуговицы на двух рубашках и все равно тоскливо. Теперь понимаю отчего Публий на цзыдарийцев бросается. Столько одиночества просто не выдержать.
Часы в гостиной старомодныесо стрелками и циферблатом. Еще вчера заметила во сколько обычно возвращается и военврач уже задерживался. Не приведи несуществующие боги экстренная операция или ночное дежурство, он не придет, а у меня истерика случится. Ненавижу ждать. Так сильно, что дрожь уже дергает пальцы и неприятно шебаршит страхом в животе. Сворачиваюсь на диване эмбрионом и закрываю глаза. Если не смотреть на часы, то время пойдет быстрее. Можно даже уснуть и тогда точно пролетит незаметно. Как один глубокий вдох, второй, десятый, тридцатый Длинная стрелка заканчивает полный оборот, и я слышу писк электронного замка.
Пришел!
Сваливаюсь с дивана и нелепо хромаю на затекшую ногу. Она отходит неприятным покалыванием сотен иголок. Сдуваю с лица упавшую прядь волос и замираю в коридоре, не дойдя до двери нескольких шагов. На пороге капитан Публий Назо с тяжелыми пакетами наперевес и букетом цветов подмышкой. Пурпурные розы, стыдливо прячущие едва распустившиеся бутоны за зеленью листы. Военврач ставит пакеты на пол, опускает букет цветами вниз и молчит. Мрачный, злой и несчастный одновременно. Так вот почему его так долго не было. Продукты, наверное, искал.
Ой, а это все мне? копирую повадки звезд, потому что подаренные мне цветы давно не вызывают ответных чувств. Мудрецыэмоциональные трупы. Разве что Мотылек еще умеет испытывать настоящие яркие эмоции. А я слышу только отголоски прежней бури и помню, как оно было когда-то.
Забираю букет из рук Публия и прячу лицо в пурпурных лепестках. Дурманящий аромат, сложно с чем-то сравнить. Розы пахнут как розы.
Спасибо, капитан Назо.
Медик хмуро смотрит исподлобья, и пока его оборона не включила режим агрессии, подхватываю ближайший пакет и убегаю на кухню. Глупо искать вазунет её здесь. А в стакане, тарелке или кастрюле букет не удержится. Графин хотя бы, жалко цветы. Красивые, нежные и не виноватые в том, что для нас с Публием ничего не значат. Обнимаю букет, в последний раз заглянув во все шкафчики. Нет ничего, придется беспокоить хозяина. Откладываю их на стол и возвращаюсь за другими пакетами. Капитан уже в гостиной, вижу из коридора, как сидит на диване, уткнувшись в планшет. Голодный, уставший, злой, а я бегаю с цветами и ничего кроме разогретого пайка на стол поставить не могу. Горько и солоно.
Бумага громко шуршит, сопровождая каждый вынутый из пакета продукт. Молоко, десяток куриных яиц, масло, мукавсе как просила. Пир сегодня будет, только приготовить быстро ничего не успею. Все-таки сухпаек и свежие фрукты на десерт. Спешу слишком, роняю сетку с яблоками и она опрокидывает на пол другой пакет. Из него выпадают две коробочки, перевязанные атласными лентами. Конфеты? Давлюсь слюной, вспоминая вкус сладостей и как давно их не ела. Радость поднимается волной тепла от живота к груди. Обняла бы Публия и расцеловала, но такой порыв он точно не оценит. Распускаю ленту, скидываю крышку и открываю рот, увидев уложенное спиралью золотое колье, плетеное ажурной цепью. Догадка стреляет болью в затылок, не церемонясь, переворачиваю пакет, роняя на пол облако голубого шифона и туфли на высоком каблуке. Вот так продукты из списка! Несуществующие боги, да это же платье!
В шоке опускаюсь на стул, чуть было мимо него не промахнувшись. К радости щедро примешивается удивление. То, что я положила в холодильник, мы потом оба съедим, а платье только для меня. Любимого голубого цвета. И туфли, и колье, и букет цветов. Сказка настолько прекрасная, что я в неё верю. И не важно, что говорил или не говорил Публий все это время. Думать он умеет не только о себе.
Вспоминаю утреннюю встречу и улыбаюсь. Сбежал в такой спешке, будто обнаженной груди никогда не видел. Странная реакция для врача, хотя моя не лучше. Устыдиться обязана, а мне приятно. Смотрел на меня как на женщину, а не на пациента. Теперь я снова в белой больничной форме. Может быть, поэтому платье принес? Ну, пусть смотрит, мне не жалко. Мечусь между необходимостью накрывать на стол, искать вазу для цветов и переодеваться в платье. Решаю, что первое важнее и разогреваю ужин. Если переложить еду из контейнеров и пакетиков в тарелки, то родится иллюзия домашней пищи. На аромат еды приходит капитан, а я растерянно прижимаю к груди букет.
У тебя есть ваза? Нужно поставить цветы в воду.
Военврач шумно вздыхает и закатывает глаза. Прячу розы за спину, пока он не посоветовал их выбросить. В стакан поставлю, если больше ничего не найду!
Есть большая колба где-то на шкафу в гостиной.
Сообщает радостную новость и уходит. Я закрываю в тумбу пакеты с одеждой, подождет переодевание, и слышу грохот. Бездна! Упал?
В самой большой комнате квартиры хаос. Публий стоит на стуле, держась за верх высокого шкафа, а на паркете рассыпаны листы бумаги. Вместо графиков, цифр и рабочего текстарисунки. Цветные и черно-белые, карандашом и пастелью, маленькие наброски и большие плакаты. Опускаюсь на колени, не в силах оторваться. На вершине кучиреалистичные рисунки костей и мышц. Настолько талантливые и совершенные, что пророчество сбывается.
Публий, ты художник?
Я хирург, мрачно отвечает капитан, спускаясь со стула, в академии рисовал, чтобы развить мелкую моторику.
Конечно в академии, улыбаюсь, перебирая листы, скелет в полный рост, отдельно череп, мускулатура шеи. Невероятно!
Уровень исполнения такой, что мастерство давно вышло за пределы полезного развлечения. Мышцы как на макетес филигранной точность прорисованы. Публий наклоняется, чтобы забрать у меня стопку.
Нет, пожалуйста, прошу его, заглядывая в глаза, можно я посмотрю?
Капитан зло поджимает губы, но потом кивает, уступая. Садится рядом на пол, пока я раскладываю листы. Анатомия заканчивается и теперь у меня в руках прозрачные акварели пейзажей, легкая пастель высоких зданий Равэнны. Узнаю генеральный штаб, обласканный лучами светила и утопающий в летней зелени. С высокой точки рисовал, но ракурс другойне из квартиры.
Достаю из вороха карандашные наброски. Горожане в теплых куртках прячут от ветра лица в воротники. Сутулые, будто сломанные фигуры, зачерненные углем и пятна рыжей сангины на ветвях деревьев. Поздняя осень с изорванной непогодой листвой. Пикаранта уносит под снег алые гроздья. Публий снова пытается забрать рисунки, но я не даю, поворачиваясь к нему спиной.
Дальше совсем чернотазлые резкие полосы сто раз прочерченного силуэта. Кромсал углем бумагу, и он до сих пор пачкает пальцы. Поспешно вытираю руки об штаны и достаю с самого низа портреты. Их много, а дарисса одна. Улыбка эхом с листа на лист, озорной блеск голубых глаз и длинные белые волосы. Не назвала бы её красавицей, но нарисована с большой нежностью. Застывшее мгновение, когда обернулась на художника. Не нужно быть пророком, телепатом, видеть привязки и читать прошлое. Любил её Публий, а сейчас в квартире пусто и холодно. Поднимаю глаза на капитана и замечаю судорогу боли на лице. Это хотел спрятать. От себя. А я отмотала время назад, достала из бездны сожжённое. Сколько циклов на этих листах?
Публий
Убери! дергается он. И больше никогда не суй свою любопытный нос куда не просят! Не будет колбы! Ничего не будет!
Толкает рисунки и они взлетают вверх, пряча от меня его спину, когда уходит в спальню. Обидно очень. Что я сделала? Если смотреть на рисунки невыносимо, надо было их сжечь! И тогда никто даже случайно не влез бы в тайну. Публий хлопает дверью со звуком пощечины. Я тоже умею срываться. Долблю кулаком в закрытую дверь и выговариваю.
Прошлое должно оставаться в прошлом! Нельзя бесконечно страдать из-за женщины, разбившей твоё сердце.
Последний удар проваливается в пустоту. Публий стоит на пороге. Губы в нитку, в глазах пламя.
Это её сердце разбилось о перила моста! Грузовик тащил по ограждению, в саркофаг еле нашли, что положить! Никого время не лечит!
Меня сметает его криком, как ураганом. Закрываю лицо руками и наклоняюсь вперед, как пережидают сильный порыв ветра, но громовые раскаты голоса Публия затихают. Слышу, как тяжело дышит над моей головой, а потом разворачивается и уходит в спальню. Хуже и представить невозможно. Он прав, ничего больше не будет. Ни ужинов, ни пришивания пуговиц, ни тихого молчания на двоих. Мне сейчас нужно развернуться и уйти спать на диван. Так поступил бы понимающий ремесленник. Звезда, закатив истерику, выскочила бы из квартиры. Правитель устроил допрос, расковыривая душу и внушая, что проблемы нужно решать. А я мудрец.
Жаль, что нет Шуи, тихо говорю сидящему на кровати Публию.
У меня есть, вздыхает он. Свежая. Могу заварить напиток. Будешь?
Буду.
Глава 8Шуи развязывает язык
Флора, тебя нет, а светило все так же поднимается над горизонтом, Тарс несет воды в океан и Равэнна царапает шпилями раненое небо.
Тебя нет, а я жив. Дышу пустым воздухом и пью безвкусную воду. Каждое утро застегиваю комбинезон на молнию под горло и считаю шаги до лифта. Каждый вечер стою на галерее за стеклом и смотрю вниз. Бесконечно долго смотрю на чужие жизни, мелькающие огнями города. Зачем нужны миллионы, если среди них больше не будет тебя?
Синяя ягода падает в кипяток, распускаясь алым цветком. Придавливаю лопаткой ко дну колбы, разрывая кожуру. Сколько не пей, а легче не становится. Не зашить эти раны ни одной иглой.
На столе разрезанный на дольки апельсин. Неприлично оранжевый и жизнерадостный на моей кухне. Наилий приносил апельсины и долго чистил, закручивая кожуру серпантином. Запах цитрусовых для меня навсегда запах утраты.
Её звали Флора, говорю Поэтессе, садясь за стол, легкая была, звонкая. В кафе работала официанткой, и приносила цветные шарики мороженого. Ты любишь мороженое?
Мудрец трогает вилкой кусочки мяса, размазывая соус по тарелке. Отвечает, не поднимая на меня глаз.
Любила когда-то сливочное с кусочками мармелада и печеньем.
А я фисташковое. Жаркое было лето, на улицу выходил согреться после ледяной операционной. Садился за столик кафе и просил порцию мороженного. А Флора улыбалась и спрашивала, не заболит ли у меня горло.
Мудрец тоже улыбается и прячется от меня, промакивая губы салфеткой. Шуи остывает в мерных емкостях, но мне и без неё рассказывается.
Не знаю, сколько съел мороженого, пока решился пригласить Флору погулять в парке. Она отказалась. Боялась, что нас увидят вместе. Мать запрещала встречаться с мужчинами, потому что от нас одни беды.
И дети, шепчет Поэтесса, моя тоже так говорила.
Мудрец поднимает стаканчик Шуи и мы пьем одновременно. Первый глоток растекается пламенем по телу. Злым, болезненным. Туман застилает кухню, размазывая очертания как пастель пальцами. На языке терпкий привкус с кислинкой, не доложил сахара. Глаза Поэтессы блестят, от жара над губой выступают капельки пота. Кудри пружинят на плечах, прикрытых белой тканью.
О фотографиях не было и речи, продолжаю рассказ, мать утверждала, что раз я военный, то обязательно буду хвастаться сослуживцам, а она не позволит трепать честное имя своей дочери. Тогда я и решил нарисовать Флору. Столько бумаги извел, пока не поймал тот самый взгляд. Все стены комнаты в офицерском общежитии как картинная галерея с портретами. И каждыймоё признание в любви.
Флора, я так хотел, чтобы ты их увидела. Пришла в мой дом. Осталась. Они жгут, как неотправленные письма, не сказанные слова. Зачем теперь кричать, если никто не слышит?
Молчу так долго, что приходит вторая волна. А вместе с ней воспоминания из бездны. Они пахнут луговыми травами и кровью. Все залито нестерпимо алой кровью. Покореженные перила, тротуар, белая простынь и тонкая рука. Уже холодная. Мне не дали поднять ткань, оттащили в сторону. Не помню кто. Втроем еле удержали. Дальше укол в шею и темнота, как бездна, в которую хотел упасть вслед за Флорой. Три дня умирал и выжил. Потом только Шуи и Наилий. Бесконечные разговоры и такое же молчание. Тишина как сейчас, когда встаю, а Поэтесса поднимается следом. Так следят за буйными пациентами, стоит им затихнуть на мгновение.
Еще глоток, тихо говорю мудрецу и тянусь за колбой. Шуи льется по языку в глотку, но эйфории нет, только опустошение и слабость. Отдаю емкость Поэтессе и она пьет так же как я прямо из горлышка.
Все-таки пересилил себя, взял цветы и пошел к матери Флоры просить разрешения встречаться с её дочерью. В дом меня не пустили, оставили на крыльце. Из-за спины дариссы Цецелии выглядывали её сестры. А она все выспрашивала меня, где служу, велико ли довольствие, когда стану капитаном? Что я мог ответить? Лейтенантом был, полевым хирургом. В капитанских погонах сидят в кабинетах, а на меня рапорты, доклады, сметы, планы всегда тоску нагоняли. Со скальпелем в руках от меня больше толку. Дарисса выслушала и заявила, что не позволит дочери тратить жизнь на оборванца без перспектив.
Последнее слово еле выговариваю заплетающимся языком. Надо или остановиться или пить еще, чтобы стало все равно, как говорю.
Публий, мудрец хватает за руку, не давая поднести горлышко колбы к губам, второй волны еще не было
Боишься, что упаду?
Боюсь, кивает Поэтесса и толкает к столу обратно, лучше сядь.
Права мудрец, в самом деле, уже много Шуи, но все еще не достаточно. Сквозь туман снова рисуются воспоминания. Никогда ничего не просил для себя, но случай особый. Сидел и бледнел в кабинете у Наилия, долго не мог заговорить. Генерал клещами вытянул и про Флору и про погоны, а потом провалился в раздумья. «Будешь капитаном», сказал мне, «главой медицинской службы моего легиона. Давно стоило придумать эту должность».
Я стал капитаном, хотел обрадовать Флору, но не успел, говорю, перетерпев вторую волну, и делаю еще глоток, ждал её в кафе. Мороженое растаяло в приторную лужицу, дневной перерыв давно закончился, а она не пришла. Мне с диспетчерской позвонили и сказали, что на мосту серьезная авария. У грузовика тормоза отказали, и он пробил ограждение пешеходной зоны. Гражданские медики помощи просили. Я подтвердил наше участие и сказал, что рядом, сам туда пойду.
Не знаю, сказал ли все вслух или замолчал на середине. Жар бьет в голову, вышибая сознание. Тьма обнимает и не отпускает, пока сквозь черноту не чувствую холодное прикосновение ко лбу. Поэтесса обтирает мокрым платком и зовет по имени.