Вот теперь точно все. Остаток сил трачу, чтобы подняться на ноги. Пол качается и стену отпустить страшно.
Пойдем спать, капитан Назо, шепчет мудрец над ухом. А я упрямо не хочу принимать её помощь. Все равно не дотащит, если сам не дойду. Тоже ведь под Шуи, вон и глаза блестят, и губы пересохшие облизывает. Плыву по квартире, тяжело огибая углы мебели и выбирая место, чтобы упасть не на стекло. Меня болтает из стороны в сторону и, падая на кровать в спальне, я почти счастлив, что добрался. Лежа только хуже. Потолок закручивается спиралью, тошнота подступает к горлу. От второй волны точно отключусь, осталось совсем чуть-чуть. Ловлю Поэтессу за руку, когда тянет молнию на комбинезоне вниз.
Тебя как зовут
Поэтесса, ласково отвечает мудрец.
Зовут как.
Вместо языка сплошной отек, не выскажу мысль, но моя соседка по квартире понимает.
Диана.
Хорошее имя.
Закрываю глаза и слушаю шорох ткани. Догадываюсь, что раздевает за мгновение до того, как жар топит меня и уносит в беспамятство.
Глава 9Нельзя терпеть боль
Уснула все-таки в его кровати. Боялась, что Публию станет плохо ночью, а я не услышу из гостиной. Бегала проверить дыхание и пульс. Не помню, как осталась.
Огромная кровать, а капитан лежит на мне, положив голову на плечо и обнимает. Несуществующие боги, проснетсяне о том подумает. Осторожно выбираюсь из-под него, подкладывая вместо себя подушку. Снова трогаю за запястье и считаю удары. Нормально. Пережили эту ночь.
Помню все, будто ни одного глотка Шуи не сделала. Лучше бы я оказалась права и Флора просто ушла, сказав что-нибудь злое на прощание, но не так. Была любовь, была вся жизнь впереди, остались только рисунки и не нужное теперь звание. В работе похоронил своё горе, как я когда-то. Но сейчас нестерпимо стыдно за свою трагедию. Мелочь, ерунда, разрушившая жизнь.
Раздираю пальцами спутанные кудри и поправляю мятую больничную форму. Позже переоденусь, спрятала вчера все подарки, ни до них сейчас, только цветы стоят в стакане с водой. На завтрак яичница, молоко и все те же разогретые ломтики мяса. Ставлю тарелки на стол и слышу плеск воды из ванной комнаты. Проснулся. Приходит в форме, гладко выбритый, с зачесанными назад мокрыми волосами. Только тени под глазами, и поджатые губы выдают как ему после вчерашнего.
Диана, я забыл сказать, что узнал про мудрецов.
Вздрагиваю от собственного имени. Если его помнит, то и остальное тоже. Как раздевала, как поила водой и уснула под боком. Краснеть я не умею, но взгляд не поднимаю. Публий садится за стол и берет вилку.
Мотылек с генералом. Они даже не в нашем секторе.
Прячу улыбку за глотком молока. Не сомневалась, что Его Превосходство из рук Мотылька уже не выпустит. Значит и у неё маленькая сказка о нормальной жизни. А еще о любви. Это хорошо. Юные и трепетные должны любить. И не так важно, что будет потом, нужно наслаждаться своим сейчас.
Конспиролог снова в армии, продолжает рассказывать Публий, а Маятник и Создатель пропали.
Плохие новости, сказанные сухим и будничным тоном, все равно легче не воспринимаются. Теряю аппетит и утешаю себя только тем, что пропалиэто не убиты. Ценные фигуры, без присмотра их не оставят.
Спасибо, Публий. Представляю, как сложно было это узнать.
Военный врач морщится и дергает плечом.
На мудрецах сейчас больше грифов «совершенно секретно», чем на космическом вооружении планетарного поражения. Придется тебе потерпеть меня еще несколько дней, пока не решат, что с вами делать.
Замечаю, что и он в глаза мне не смотрит. Торопливо ест яичницу и залпом выпивает молоко.
Прости, я не должен был выплескивать на тебя
Замолкает, глядя в пустую тарелку. Мужчины не плачут и не делятся своей болью с первым попавшимся мудрецом. Это так же стыдно, как раздеться догола в центральном парке. Даже друг с другом, даже под Шуи они редко откровенны. Закрыты своими правилами как молнией на комбинезоне. Наглухо. Под горло.
Все правильно, говорю, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, хуже, если бы дальше молчал
Останавливаюсь, не идут слова. Мне проще обнять, как ночью, когда понимала, что крепко спит. Слетела броня из резких слов и сдержанность сжатой пружины. Ближе и роднее никого не было. А сейчас я не знаю, кто передо мной: Публий или капитан Назо?
Нельзя терпеть боль, я знаю, глухо отвечает он и прощается кивком головы. Уходит, оставляя меня одну на еще один долгий день шататься по квартире. Предсказания почти не мучают и рифмуют о чем-то далеком и туманном. О полноводном Тарсе под ногами и закате на набережной. Правда, вчерашнее бытовое вот-вот должно исполниться. Предвиделось мне, что буду по локоть и по колено в крови. Испугалась сначала, а потом почувствовала, как тянет поясницу. Период каждый месяц смещается на три дня, но сейчас, кажется, придет еще раньше. Перенервничала, бывает. Плохо то, что я больше не в палате медицинского центра, где в тумбочке лежал запас всего необходимого. У Публия точно нет, можно не искать, а попросить все время было некогда или не вовремя. Особенно вчера. Остается только надеяться, что дотерплю до завтра.
Но к середине дня становится ясно, что мои обстоятельства моё собственное тело не интересуют. Спазмом сводит низ живота, и я спешно бегу в ванную комнату искать хоть что-нибудь. Здесь только полотенца, даже салфеток нет. Выбираю самое маленькое и стараюсь хоть как-то приспособить. Хорошо, что больничная форма свободного кроя и рубашка закрывает бедра.
Пока готовлю ужин, боль усиливается. От мыслей о потери крови во рту становится сухо, голова плывет и накатывает слабость. Не привыкла жаловаться на женскую физиологию, но иногда очень хочется свернуться клубком на кровати под одеялом и чтоб никто не трогал. Публий снова опаздывает. Накрываю на стол, со вздохом смотрю на часы и ухожу в гостиную на диван. Полотенцами закрываю обивку и ложусь. Ноет и болит не только живот и спина. Кажется, что внутри кто-то завязал все органы в узел и продолжает его затягивать. Ворочаюсь с боку на бок, проклиная тот миг, когда родилась женщиной. Я мудрец с психиатрическим диагнозом, трубы перевязаны, регулярный период давно не нужен, а мучиться продолжаю. На мгновение прикрываю глаза, пережидая очередной спазм и слышу.
Тьер, Диана!
Давно меня так не будили. Моргаю, привыкая к свету, и вижу склонившегося надо мной капитана. Злой и взъерошенный как всегда. Только что с работы, так и не переодевается при мне в домашнее, а сейчас расстегивает рукава комбинезона и подкатывает их вверх.
Ложись ровно, ноги вытяни, командует Публий, уже понял, что болит сильно, дай посмотреть.
А я думаю только о том, не видно ли пятен крови на полотенцах, как там мои штаны и все время кажется, что пахнет кровью. Вдыхаю выстуженный климат-системой воздух и шепчу.
Не надо, это пройдет.
Протест слабый и пресекается на корню. Публий молча тянет меня за ноги и опрокидывает на диван, усаживаясь рядом. Хирург. Сразу подозревает худшее. Пока острую хирургию не исключит, не успокоится же. Задирает рубашку вверх и тянет резинку штанов ниже, чтобы освободить живот. А у меня внизу полотенце, пропитанное кровью. И стыдно даже перед врачом. Взрослая женщина, а так бездарно пропустила начало периода. Разлеглась со страданием на лице, будто смертельно ранена. Позор.
Ничего страшного, правда, пытаюсь встать, сбежать, но намучившись за день только падаю от слабости обратно.
Мне решать, страшно или нет.
Военврач хмуро и сосредоточенно пальпирует живот. Стоило скрутиться в узел на диване, как тут же из соседки по квартире превратилась в пациентку. Отрицательно качаю головой в ответ на каждое: «больно?», пока он не добирается до подвздошной области. После первого же стона вопросов становится много. Уже понимаю, что подозревает и стараюсь опровергнуть. Обычное женское недомогание и ничего больше. Глупо это все: опрос, осмотр, беспокойство в глазах капитана. Будто я правда больна.
Спазмолитик поставлю, морщится он, и продолжу.
Пока ходит к сейфу за инъекционным пистолетом, я поправляю под собой полотенца и вешаю на спинку дивана одеяло. Много будет стирки. Сбылось предсказание про море крови.
Почему не сказала? недовольно выговаривает Публий, пока протирает салфеткой с антисептиком место укола. Я врач, меня не надо стесняться. Сейчас в ночь уже ничего не достану, но завтра утром принесу.
Прикусываю язык и отворачиваюсь. Должна сказать, но не знаю как. Язык не повернется предупредить, что тампоны мне нельзя. Тогда в центре Мотылек пошла к старшему санитару отстаивать наше с ней право пережить период без дискомфорта. Молодая совсем девчонка, ей невинность мешала, а мне мышечные спазмы. Те самые непроизвольные и неконтролируемые, превращающие каждый гинекологический осмотр в пытку. От испуга это случилось или от разочарования, но близость для меня теперь крайне болезненна и неприятна, а вместе с ней вообще все, что связано с женской физиологией. Не представляю, с какими словами Мотылек вернула Дециму упаковку, но на следующий день он принес то, что надо.
Кровотечение сильное, пытаюсь найти логичную причину и не рассказывать подробности своей интимной жизни, нужно много
Хорошо, я понял, кивает он и с щелчком делает укол, а про кровотечение на третий или четвертый день поговорим.
Молчу, свой лимит откровений на эту тему я исчерпала. Спазмолитик действует неожиданно быстро, и я расслабляюсь, прикрывая глаза.
Полегчало, довольно сообщает Публий и снова освобождает мой живот от одежды. Давит пальцами легко и осторожно, будто боится навредить, а я думаю, что легенды о невероятной нежности рук хирургов правдивы. Словно на музыкальном инструменте играет, перебирая струны. Согреваюсь теплом прикосновений и забываю о неловкости момента. Хочется, чтобы не отпускал, хоть до утра вот так гладил и постукивал, прислушиваясь к одному ему ведомым ощущениям.
Нет ничего такого, ты права, выносит военврач вердикт, я тебе оставлю таблеток на столе, если снова станет больно, примешь одну, но не больше трех за сутки. И давай без: «потерплю и само пройдет», договорились?
Смотрит внимательно, будто страшную клятву с меня требует. Не удержу своё любопытство при себе.
Публий, а правда, что офицеры отказывают от обезболивающих и даже серьезные ранения переносят молча?
В академии сказок наслушалась? смеется военврач. Впервые с того момента, как я его увидела свободно и легко улыбается. Сидит на краю дивана, положив ногу на ногу и рассказывает.
Когда я учился, сочиняли, что даже операции переносят без наркоза. Настолько натренированы терпеть боль. Можно не мучиться с анестезией, только связать покрепче.
Фыркаю, представив себе это.
Бред, конечно, продолжает Публий, но есть в нем доля правды. Меня всегда эта глупость возмущала. Особый шик переносить ранения молча. Два ножевых, проникающих в брюшную полость, лужа крови, лицо белое, будто уже в саркофаге лежит, а молчит и только зубами скрипит. Терпимо ему.
Капитан замолкает, вспоминая того цзыдарийца. На мгновение снова становится мрачным, а я вздрагиваю от сквозняка, кутаясь в одеяло.
Он выжил?
Да, вздыхает капитан, хотя я до сих пор не понимаю, как ему удается. Наверное, характер настолько скверный, что в бездне никто не ждет.
Шутит, надо же. До чего же приятно видеть Публия таким. Ему идут улыбка и блеск в глазах. Больше не надо пить Шуи, чтобы исчезла броня. Надеюсь, дальше будет еще легче. Неважно, сколько мне предстоит пробыть здесь. Неправильно, что он не чувствует себя дома.
Публий, знаю, переход резкий, но почему ты по квартире ходишь в форме?
И без того большие глаза капитана округляются. Он сглатывает слюну и взволнованно ерошит рукой волосы. Настолько неожиданный вопрос?
Я переоденусь, сдается он, ты ужинала? Уверен, что нет. Лежи, я принесу. Тихо! Без возражений. По крайней мере, до завтра у тебя постельный режим. А дальше на динамику посмотрим. Сама врач, не хуже меня знаешь, когда стоит волноваться.
Меня дергает, как Публия на рисунки. Давно не врач и простилась с прошлым. У каждого есть рана, которую не хочется бередить.
Я мудрец, поправляю его, военная тайна, живущая под присмотром у психиатров.
Больше не тайна, сухо отвечает медик и достает из кармана планшет, Создатель всех вас сдал. Это запись вечернего выпуска новостей, смотри, а я пошел за ужином.
Девайс ложится мне в руки, вспыхивает экран и Публий запускает с главного виджета файл с роликом. Играет до зубовного скрежета знакомая заставка, диктор поставленным голосом приветствует аудиторию, а рядом с ним в студии сидят два пропавших мудреца. Маятник и Создатель. И мой мир в очередной раз переворачивается.
Глава 10Призвание лечить
Захожу на кухню и вижу накрытый стол. Сам бы никогда не стал доставать столько посуды, заворачивать салфетки, готовить мясо с овощами. Пахнет вкусно, выглядит красиво, тьер, так и привыкнуть можно. Еда не тронута, не стала Диана одна ужинать. Я не расстроился, когда сегодня не вышла встречать, глупо это. Не обязана ждать меня со службы, готовить, прибираться, делить со мной постель. Не моя женщина. Не моя.
Разжимаю кулак только когда чувствую спазм. Смятая салфетка падает на стол. Повторяю про себя снова и снова: «Глупо. Не обязана», а на ладонях воспоминанием тепло женского тела, доверчиво прижавшегося ко мне ночью. Запах мыла от тугих кудрей, тонкие пальцы на запястье. Боялась, что умру? Еще одна глупость. Такая же, как выслушать чужого тебе цзыдарица. Или привести к себе в дом женщину, а потом раздражаться, что она не твоя.
Ставлю тарелку на поднос и несу в гостиную. Диана сидит, цепляясь за спинку дивана и, побледнев, слушает запись. Уже знаю, что там. Разоблачений такого масштаба давно не было, представляю, что творится сейчас у Рэма в службе безопасности. Такие как этот мудрец Создатель всегда всплывают эффектно. Слушаю прощальные слова ведущего и забираю планшет.
Ешь, остыло уже все.
А ты? задумчиво спрашивает Диана, забирая поднос.
Я не голоден, потом.
Сажусь на край дивана и жду, но мудрец не притрагивается к мясу. Шокирована, пропал аппетит, а может слабость мешает. Да, женщины намного выносливее мужчин и способны долго терпеть боль, но жалеть их и беспокоиться мне это никогда не мешало.
Переживаешь, что теперь с вами будет? под тяжестью молчания сдаюсь первым.
Да, Создатель может быть и докажет, что нормальный, а остальные? А единички? Их всех обратно по клиникам отправят?
Говорит тихо, будто выдавливает из себя слова. Не представляю, только пытаюсь понять, как же сильно не хочет обратно. В измененном состоянии сознания все равно где и как, а она вполне здорова психически. Насколько я могу судить. Мне еще у Мотылька диагноз показался надуманным, но там хотя бы слуховые и зрительные галлюцинации, а у Дианы ничего кроме стихов, депрессии и попыток суицида.
Может быть, не отправят, так же тихо отвечаю я, скоро Совет генералов, там будут решать, как поступить.
Вилка со звоном падает на тарелку, с неё на диван и на пол. Диана наклоняется за ней, и я едва успеваю выхватить поднос с едой.
Извини, бормочет она, сама не своя. И предсказаний нет, когда они так нужны.
Нервничает мудрец, разглаживая руками складки одеяла, и не смотрит на меня.
Генералы нарешают. Правители, вздыхает мудрец. С них станется тихо нас удавить. Нет мудрецовнет проблем.
Как же надо было их всех запугать, чтобы появились такие мысли? Хотя и слов не нужно. Закрытый военный центр на пустыре, забор под напряжением, санитары с военной выправкой, камеры на каждом шагу. Тотальный контроль угнетает психику не хуже препаратов. Паранойя и мания преследования развиваются сами собой. А здесь нападение, похищение, откровения эти с экрана телевизионной панели. Хочу успокоить, но не знаю как. Наилий прислал запись молча с единственной просьбой показать Поэтессе. Хотел бы удавить, по-другому себя повел.
Не будет этого, начинаю твердо и замолкаю на середине мысли. Скрываю свою дружбу с генералом, как могу. В голову не придет обсуждать его личную жизнь или рассказывать то, чем делится со мной вопреки всем Инструкциям. Но смотрю на белую, как одеяло Диану и понимаю, что иначе никак. Накрутит себя завтра мыслями до истерики, а меня рядом не будет.
Не причинят вам вреда, поверь мне, гаснет уверенность, слишком хорошо знаю Наилия, на многое способен генерал, Его Превосходство сам с мудрецом живет, разве сможет