Ну вот, разложила уже, препарировала, нафантазировала, а заодно определениями наградила. Плохо, стыдно, надо прекращать.
Долго сижу, уже спина затекает, в голове туман вместо мыслей и противно тянет затылок. Шепчу про себя, уговариваю, чтобы потерпело, только не сейчас, не здесь, капитан скоро вернется, а я окаменевшая с пустым взглядом и приоткрытым ртом. Но когда с моим мнением считались? Предсказание накатывает волной прибоя, принося с собой удары боли, длинными спицами вонзающиеся в затылок и откатывается, оставляя онемевшие пальцы. Тошнит сильно, в глазах мельтешат обрывки картинок, будто ворох журнальных вырезок, от оглушительного шелеста которых хочется выть. Слепну и глохну, растворяясь в хаосе. Ищу там себя и собираю по частям. Прижимаю к груди полные руки слов и вскакиваю скорее записать, пока не потерялось.
Беспорядочно шарю по сидению, а в пальцы никак не попадают листы. С трудом понимаю, что не в палате, где все рядомчужой кабинет, надо искать. Затылок взрывается болью. Если не выплесну предсказание в стих, доконает до обморока. Сквозь красные и черные пятна в глазах нащупываю ящик стола. Нет. И во втором нет. Третий и наконец-то бумага. Где карандаш? Быстрее, быстрее!
Онхудожник, чертит ласку на холсте нагого тела,
Пальцы-кисти окуная в капли пота как в палитру.
Стоны плачем под мужчиной, этого ведь ты хотела?
Так не прячь лицо в подушку, вспоминая ночь под утро.
Карандаш продавливает последние буквы, а я комкаю лист. Уши краснеютобожжешься. Какой еще художник? Как я его встречу, сидя взаперти? Вселенная придумала новую шутку и дразнит несбыточным. Всему свое время, знаю, но проще поверить в атаку на центр, чем в это. Вранье, что санитары засматриваются на пациенток, не нужны мы им, когда вокруг полно нормальных. А психиатры и за женщин не считают. Набор рефлексов, реакций и сбитых поведенческих шаблонов. Чем глубже заглядывают, тем дальше хотят быть, и дело не в профессионализме. Кто тогда? Еще и художник. Бред.
Замок пищит, запуская в кабинет капитана Назо.
Пойдем, провожу тебя, начинает говорить он и останавливается в двух шагах от порога. Теперь, очнувшись, я тоже вижу вывернутые ящики стола, ворох бумажных листов, рассыпавшиеся скрепки и мятый ком у себя в руках. Просил ничего не трогать, помню.
Я у меня, заикаюсь, не зная, как оправдаться.
Что там? строго спрашивает капитан и тянется к мятому предсказанию. Отдай.
Нет!
Кричу слишком громко, и он инстинктивно отдергивает руку, будто я взбесившаяся собака. Опускаю глаза и повторяю тише.
Нет, можно я оставлю это себе? Пожалуйста.
Как хочешь.
За этот тяжкий вздох медика мне больно. Он молча прибирает устроенный мною бардак, раскладывая по ящикам бумагу, упаковки с чем-то медицинским и медленно, по одной поднимает с ковролина скрепки. Опускаюсь рядом на колени и пытаюсь помочь, но он забирает то, что собрала.
Хватит, дрон-уборщик есть, пойдем.
Прячу мятый комок за спиной, в мыслях нет выбросить в урну. Найдет кто-нибудь и прочтет, я знаю. А потом подумает плохо про капитана. Неприличные стихи на работе читает. Или сам пишет, что намного хуже. Снова лифт и самый последний этаж под крышей. Кнопка на панели держится отдельно, как наказанный за шалости ребенок. Его в угол поставили, и он смотрит украдкой оттуда, как играют и смеются другие дети. В какой угол сейчас поставят меня?
Двери кабины открываются, и на меня обрушивается поток летнего зноя, с которым не справляется климат-система. Прозрачные стекла в металлической паутине оконных рам фасада с легкостью пропускают весь жар светила на полукруглую площадку перед лифтом. Пустую и блестящую металлическими наличниками единственной двери в стене. Что может быть в медицинском центре так высоко? Под самым шпилем.
Проходи, тихо говорит капитан, касаясь ладонью считывателя замка, это моя квартира.
Комок бумаги в кулаке становится влажным от моих нервов. Все еще не верю, думаю, что шутка, но нет. Обычная прихожая обычной квартиры. Форменная куртка на вешалке, высокие армейские ботинки на подставке и зеркало с моим бледным лицом. Внутри так же жарко, а стоит мне переступить через порог, с потолка тянет холодным воздухом.
Выключаю, когда ухожу на дежурство, рассказывает капитан, не зачем климат-системе впустую молотить. Я один здесь, гостей почти не бывает, никто тебя не найдет и не потревожит. Сухпаек на кухне в нижних шкафах, в холодильнике тоже что-то есть. Располагайся, а мне на работу надо. Я закрою тебя, охрану к дверям нужно ставить? Сбегать собираешься?
Некуда мне бежать, оборачиваюсь к нему и нахожу в себе силы посмотреть в глаза. Обещаю не устраивать погром. На этот раз честно.
Мимика на лице капитана играет, как у хорошего актера. Сначала он недовольно хмурит брови, потом скептически кривит губы, а в завершении морщится, как от горького лекарства.
Надеюсь, что не будет пожара или потопа. В котором часу ты принимаешь препараты?
Вот оно. Списал все на буйство умалишенной. Логично для медика, но мне неприятно.
Я не сижу на препаратах.
Почему?
А в глазах настороженность пополам с удивлением. Как теперь объяснять, что они не нужны? Не поверит же.
Стойкая ремиссия. Только витамины, анальгетики от головной боли и снотворное иногда.
Хорошо, отвечает капитан, а я по тону догадываюсь, что плохо. Важный очень, раз живет в главном медицинском центре, перед таким врачебная тайнане тайна. Залезет в историю болезни, а там вся моя красота с обмороками, припадками и тремя попытками суицида.
Вечером вернусь, обещает Назо, разворачивается и уходит, закрывая за собой дверь. Это что за приказ такой сочинил генерал, чтобы мудрецов по квартирам офицеров прятать? Понимаю, хотел забрать себе Мотылька на законных основаниях, но при чем тут я? Хорошо, что в предсказании художник, а не медик, это успокаивает. Но вторгаться в чужую жизнь страшно даже под принуждением.
Пока я нерешительно мнусь в прихожей, рассматривая через коридор очертания квадратных диванов в гостиной, из-под вешалки с противным попискиванием выкатывается дрон-уборщик. Маленький домашний робот, втягивающий пыль, подметающий грязь и протирающий пол влажным валиком. В центре такие прибирались утром и вечером, а у капитана, кажется, автоматически настроены под его рабочий график. Уборщик тычется в ноги и бесшумно сканирует меня, определяя параметры препятствия, чтобы выбирать алгоритм движения. Ухожу с дороги, чтобы не мешать. Сначала надо найти бумагу и карандаш, а то и правда что-нибудь разобью или сломаю.
Глава 4Лимонный пирог
Тьер, у меня в квартире женщина! Думать не хочется, в какой шкаф она может залезть и что там найти. Нет, расчленённые тела я в холодильнике не прячу, дневников не веду и секретных записей дома не храню, но все равно неуютно. Теперь не раздеться до домашних штанов, не расслабиться и постоянно нужно следить за языком, чтобы не ругаться в её присутствии. Будто я в гостях. Спать ей нужно где-то, продовольственный паек на неё брать, одеть во что-то. Не в больничной же форме она будет сутками. Разделить быт на двоих сложнее, чем посох сломать. Женщина в квартире будет везде. Я уверен, что как бы чисто не убирались дрон, вернувшись, застану её с тряпкой в руках. Словно янечистоплотное животное, а не офицер цзыдарийской армии. Кхантор бэй!
Летум, сдерживая раздражение, бормочу в гарнитуру, перешли мне историю болезни мудреца Поэтессы.
На сколько дней открывать допуск? деловито интересуется главный врач объекта ди два лямбда пять. Спрашивать об этом надо даже не Наилия, а майора Рэма. Сколько он будет искать организатора покушения на Его Превосходство? Мне каждые сутки будут казаться циклом.
На три, дальше посмотрим, отвечаю и через паузу слышу, как капитан Дар подтверждает отправку. Благодарю и прощаюсь, снимая блокировку с экрана планшета. Файл с историей болезни увесистый. Обследования разворачиваются длинным списком. Не с потолка гражданские психиатры взяли диагноз, а военные потом еще раз перепроверили. Видел я уже это, когда читал для Наилия историю про другого мудреца. Шизофрению никому за обыкновенную истерику не ставят, и здоровых цзыдарийцев в психбольницах не держат. Чтобы не сочиняли любители теории заговоров. От неугодных действующему режиму на этой планете избавляются куда проще и быстрее. Мы наемники и в искусстве убивать весьма преуспели.
Удручающая картина заболевания у Поэтессы. Увольнение с работы, разрыв всех связей с друзьями и родственниками. Месяц лежала дома и не выходила из квартиры. С таким дефицитом веса в стационар доставили, что не понятно как вообще выжила. Три попытки суицида в анамнезе, срывы, обострения, обонятельные и слуховые галлюцинации, навязчивые идеи о пророчествах, которые ей спускаются свыше. Последние месяцы отмечены как стойкая ремиссия. Видел я сегодня эту ремиссию. Что там написала, а потом в руках комкала? Ничего не украла, только листы разбросала. Не понимаю, как Луций Квинт решился снять её с препаратов. Без лекарственной поддержки любая мелочь может спровоцировать обострение: внезапный яркий свет, слишком громкий звук, межсезонье и с его сменой ритма жизни и стресс. Такой, как сегодня с нападением на центр и переездом на другое место. Седативные у меня дома есть, надо будет еще снотворного с собой взять. Тьер! Я хирург, а не психиатр! Моё делорезать и шить, а не вдумчиво вести задушевные беседы с пациентами психиатрии.
Прячу планшет с гарнитурой в карман и встаю из-за стола. Рабочий день закончился, пора домой. Не думал, что стану нервничать по этому поводу. Хотя, какая в бездну психиатрия? В моем доме женщина и я не вызывался её лечить, мне жить с ней надо.
Ухожу как всегда последним, выключая свет и сдавая этаж охране. Лифт несет вверх и открывает двери, выпуская на свет огней ночного города. Помню, согласился на переезд только ради этого вида из окон под крышей медицинского сектора. Яркие огни в темноте ночи напоминают космос. Холодный и равнодушный ко всем и ко мне лично. Бездна, как же не хватает одиночества. Тоже что ли закрыться в квартире на месяц и лежать на диване? Замок на двери цел, дымом не тянет, спасательная служба не приезжала, кажется, все в порядке. Толкаю дверь и замираю, почувствовав аромат свежей выпечки. Последний раз в квартире так пахло, когда я слег с пневмонией и Наилий приезжал навестить. У генерала много тайн и одна из нихлюбовь к кулинарии. Печеным пахнет. Булочки или пирог?
Поэтесса?
Пока закрываю дверь и разуваюсь, она прибегает с кухни румяная от жара плиты и счастливая. Буйные кудри завязала на затылке шнурком. Черным. Из ботинок моих вытащила? Вместо фартука обмоталась полотенцем.
Капитан Назо, вы вовремя!
Меня Публий зовут, устало повторяю и тяну вниз молнию комбинезона, останавливаясь на середине груди. Ужинать, видимо, придется в форме.
Я запомнила, улыбается Поэтесса, но привыкнуть за один день сложно. Жду вас на кухне.
Разворачивается и уходит, напевая что-то под нос и дирижируя в воздухе лопаткой для горячего. Бегло осматриваю прихожуювроде все на месте, а на кухню, судя по запахам, заходить надо с осторожностью. Рискую не узнать помещение. В ванной долго мою руки, раздумывая, куда повесить второй комплект полотенец и в ужасе представляя будущее столпотворение тюбиков женской косметики.
Говорят, медика можно отличить не по эмблеме на форме, а по тому, как часто и долго он моет руки, звучит с кухни её голос в насмешливом тоне. Имеет право. Знает, о чем говорит.
Почему ты бросила работу в больнице?
Появляюсь с вопросом на кухне и вижу стол, накрытый на двоих с пирогом в центре. От выпечки поднимается белый пар и на дольках лимона аппетитно блестит карамель. Грамотный заход, но путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию, а вовсе не через желудок.
Какая разница, где тарелки мыть, пожимает плечами мудрец, разрезая круглый пирог на треугольники. Откуда ингредиенты для теста? У меня только сухпайки. Неужели Наилий после себя так много оставил?
Отстранение от практики было временное, ты могла подать прошение на восстановление.
Сажусь за стол и тяну к себе золотистый пирог на белой фарфоровой тарелке. Посуда шумно скользит по ударопрочному стеклу.
Могла, бесцветно отвечает Поэтесса, но не захотела. Знаю, что пациенты иногда умирают. Но на хирургическом столе в критическом состоянии, а не у отоларинголога под наблюдением.
Вот зачем влез с расспросами? Удивился, пока читал документы, как много случайностей и обстоятельств привели её в психиатрический стационар, но таких подробностей в истории болезни не было. Она не стала рассказывать, а я не захотел спрашивать, делая вид, что занят ужином. Но эмоциональную реакцию заметил. Градация между радостью и грустью весьма четкая. С живой мимикой и блеском в глазах. Нет у Поэтессы апатии и других негативных симптомов шизофрении. И это не может не радовать.
Пирог на самом деле очень неплох.
Лимоны свежие, нахожу еще одну странность, где взяла?
В гостиной.
Следующим куском давлюсь, кашляю и запиваю водой.
Это декоративный лимон!
Возмущаюсь зло и резко, забыв, что нужно сдерживаться, а в зеленых глазах мудреца вместо испуга, паники или другой защитной реакции только озорство.
Дерево маленькое, а плоды на нем настоящие. И два почти перезрели. Лучше их съесть, чем выбросить.
Не поспоришь, но кусок все равно в горло не лезет. Я почти сдружился с этим лимоном, поливал его по графику и подрезал, как положено. А теперь сижу и ем. Странное чувство.
Ладно, но больше его не трогай.
Хорошо, не буду, вздыхает Поэтесса, подумала, что сухпайками всегда успеем наесться, хотелось чего-нибудь другого.
«Из нормальной жизни»приходит мне мысль и колет укоризной. Питание у пациентов сбалансированное, четко выверенное и такое же однообразное, как состав сухпайка. А здесь настоящее чудо. Горячее, ароматное. Из той другой жизни.
Я редко здесь ем, пытаюсь оправдаться, потому и не храню ничего скоропортящегося. Если хочешь, я достану продуктов. Молоко, яйца, кефир
Муку и сахар, расцветает она улыбкой, а еще сливочное масло, крупу и овощей с фруктами.
Подожди, это надо записывать, прошу я и тянусь за планшетом. Красиво она улыбается, заразительно. Открываю заметки и быстро составляю список. Хочет готовитьпусть. Сидеть без дела в четырех стенах та еще пытка. Прячу планшет и доедаю пирог.
Спасибо за ужин, Поэтесса.
Не за что, она делает паузу, а потом пробует моё имя на вкус, привыкая, Публий.
Меня царапает эта разница. Все равно, что обращаясь ко мне говорить: «медик» или «офицер».
Кто придумал вам прозвища? Зачем?
Создатель так решил, отвечает мудрец, и мне Поэтесса больше нравится, чем пациент тау три эпсилон ноль двадцать семьдесят.
Теперь понимаю, и картина складывается. Тау три эпсилон ноль двадцать семьдесятномер, позволяющий шифровать в системе истории болезни. Помню, что объявлена мертвой и личные данные стерты. А персонал военного центра, видимо, не придумал ничего лучше, как именовать всех по номерам. В итоге мудрецы создали свою систему, стараясь одним словом выразить суть своих способностей. О видениях в стихах в истории болезни больше всего информации, но я просматривал бегло, не вдаваясь в подробности навязчивых идей.
А почему не Провидица?
Мудрец снова улыбается легко и открыто.
Потому что иногда я пишу стихи просто так, ради собственного удовольствия. Не вкладывая в них предсказание будущего. Моя личная терапия. Очень эффективная.
Поэтесса расслабленно сидит на стуле, не боясь встречаться со мной взглядом. Легкая, воздушная. Верю, что пишет стихи, и не верю в диагноз. Ошибки бывают даже у дотошных психиатров в погонах и без. Так же как нервные срывы, апатия и необдуманные поступки у любых цзыдарийцев. Сломать жизнь слишком просто. Настолько, что потом её невозможно вернуть.
Глава 5Тихий семейный вечер
Обмываю тарелку и ставлю в шкаф на решетчатый держатель. Посуда белая, без рисунка, рельефа и другого декора. По-военному простая и лаконичная. Тарелки четко рассортированы по размеру и стоят как солдаты в строю. В доме все так. Порядок идеальный, если не сказать педантичный. В плательном шкафу длинный ряд одинаковых белых рубашек и черных комбинезонов. Увлечение монохромом сводит с ума. У Публия все или белое или черное. Я бы взвыла, не будь на диване бирюзовых подушек, бледно-голубого ковролина в спальне и столешниц из бледно-зеленого стекла. Да, я слонялась по квартире, не зная, чем заняться. Совала любопытный нос в шкафы и тут же закрывала дверцы, стыдясь порыва. Ничего необычного или скандального не нашла. Однако создалось ощущение, что здесь живут только дроны-уборщики. Пусто, стерильно и холодно. Пирог затеяла только для того, чтобы согреться, а потом втянулась. Давно не готовила, соскучилась. Продуктов мало, тесто вышло не таким, как хотела, завтра попробую по-другому. Приятно, что капитан не возмутился и не запретил. Значит, вкусно получилось. И бездна с ним, с этим лимоном. Молчаливый член семьи с жесткими зелеными листьями. Я бы поняла рыб в аквариуме, кота, хотя бы механического, но дерево? Кажется, воображаемая обидчица перестаралась. Разбила сердце капитану основательно. Никого там нет.