Нет, холодно возразила бабушка, Дирга не застал в море шторм. Дирг переждал шторм на берегу. Он еще до шторма вышел на берег и заснул. Его искали много часов, а он спал. А когда проснулся, все уже было кончено. Дарлану погиб.
Сердце мое бешено колотилось, и стук его отдавался в висках. Я представила себе, как Дирг методически готовит ловушки братуодну, другую, третью, обдуманные ловушки, быть может, не вполне надежные, зато не бросающие тень на того, кто их подстроил. А Дарлану шел по жизни открыто, свободно, не ожидая и не боясь нападения из-за угла. Дирг не такой. Но зато ему никогда не быть счастливым. Никогда, никогда, никогда!
Бабушка улыбнулась одними губами, и я поняла, что последние несколько фраз я произнесла вслух. Были ли они пророческими? Не знаю. А что такое счастье?
То, о чем я услышала в тот день, не изменило моего мнения о дяде. Иногда мне кажется, что давным-давно, когда я впервые ощутила себя на его месте, когда взвешивала от его лица ситуацию на невидимых весах, я узнала о нем всеи никакое новое сообщение не могло ничего прибавить. Но я не ненавидела дядю. Скорее он вызывал у меня жалость. Взвешивать вместо того, чтобы жить, тяжелое наказание.
Даже к Дарлану не испытывала я уже прежних чувств. Случайно подслушанный разговор объяснил мне причину, по которой брат не был открыто жесток ко мне. Он не мог вести себя так, как хотел, ему не разрешали. Я слишком высоко ценила свободу, чтобы не сочувствовать любому, ее потерявшему. А свободаэто возможность вести себя честно, разве не так? И хватит пока об этом!
Когда мне исполнилось двенадцать, я осуществила свою давнюю мечтуприобрела коня. Причем удивительным образом! Я всегда заглядывалась на дворцовых лошадей, но просить одну из них у дяди не хотела, хоть и не сомневалась, что он не откажет. Я боялась оказаться хоть чем-то ему обязанной. Однако про Гора нельзя сказать, что мне его подарили.
Гора привезли из-за моря. Он был белый и легкий, как облако. Он был больше похож на сон, чем на живого коня. И я полюбила его с первого взгляда. Я стояла у окна и смотрела, как его ведут через двор в конюшню, а он шел, не касаясь копытами земли, свысока поглядывая на людей карими царственными глазами.
Я отвернулась и села на кровать. У меня появилось искушение броситься к дяде и умолять его подарить мне Гораили хотя бы позволить ухаживать за ним. Искушение требовалось поборотьи я, разумеется, поборола. За недостойные богини мысли меня требовалось наказатьи я решила неделю обходиться без сладкого. Это было не самое строгое из придуманных мною наказаний, но и проступок был не так ужасеня ведь быстро подавила мимолетную глупую мысль. Мысль подавила, однако тоска осталась в душе.
Я разыскала Ридди и рассказала ему обо всем. Поделиться с Ридди тоже было своеобразным наказаниемя ведь не любила признаваться в слабостях. Не любила, но считала своим долгом. Только таким путем можно прийти к совершенствуполагала я. Простите меня! Мне было двенадцать лет.
Конечно, Ридди меня не осудил. Он не видел Гора, но моим словам верил подчас больше, чем собственным глазам, и прошептал, заикаясь от волненья, что конь этот создан для меня, для богини. В глубине души я была с ним согласна. И главное, согласна с ним оказалась судьба.
Удивленные громкими криками за стеной, мы прервали беседу и вышли во двор. Там царило смятение. Широким кругом люди обступили конюшню, но близко не подходил никто. А из конюшни доносились громовые удары.
Он безумен! Его надо убить! словно ветер по вершинам деревьев, пронеслись по толпе слова. Я резко выкрикнула:
Нет! а потом тихо добавила:
Я не позволю. Он не безумен.
Он сейчас разнесет конюшню, маленькая богиня, почтительно возразил мне конюх.
Да, было похоже на то. Но я вспомнила Гораи от одной мысли о том, что его могут убить, у меня застучало в висках, закружилась голова, и мир исчез, переменился. Я вдруг почувствовала себя свободной, легкой, сильной. Мне захотелось побежать, весело, неудержимо, быстроно вокруг меня сомкнулись стены, все теснее, уже, даже небо надвигалось, грозя придавить, стало нечем дышать, а стены все сближались, замуровывая меня навсегда, и я бросилась на них с криком ужаса и упала.
Когда я открыла глаза, мир был прежним. Надо мной склонились испуганные лица. Ридди плакал, не таясь. Но зато я понимала теперь Гора.
Я встала и пошла к конюшне.
Не надо! жалобно попросил Ридди, однако только протянул ко мне руку, не решаясь всерьез задержать меня.
Я распахнула двери и позвала:
Гор! Гор!
Трудно сказать, откуда я взяла это имя. Просто я знала, что коня зовут Гор.
Все ринулись в разные стороны, один Ридди, как зачарованный, стоял на месте. Он стоял и смотрел, как Гор выбегает из конюшни, как глядит вокруг, словно не веря своему счастью, своей свободе, как поднимает голову к небу и радостно, спокойно ржет.
Я погладила Гора за ушами, подозвала Ридди:
Иди сюда! Он не страшный. Просто боится замкнутого пространства.
Ридди приблизился к нам и тихонько тронул коня, потом засмеялся. Я засмеялась тоже. Вот так я получила Гора.
Мы с Ридди сами построили ему навес на случай дождябез стен, разумеется. Однако в основном Гор гулял на свободе. Он любил свободу не меньше, чем я, хотя и понимал ее несколько иначе. Но на мой зов он прибегал всегда.
Теперь мои прогулки стали еще более дальними. Я и пешком-то могла пройти за день не меньше самого сильного мужчины, а на коне успевала доехать аж до города богов и потом вернуться. Город богов был заброшен и разрушен, он считался опасным местом, но я ж не имела права бояться хоть чего-то, связанного с богами, ведь я сама была богиня!
Впрочем, город богов наводил на меня тоску. Он был безнадежно мертв. А вот картина в подземелье казалась мне живой, и я часто любовалась ею. Живыми мне казались и свитки, хранящиесявернее, спрятанныетам. Я искала в них ответа на один вопрос: почему я такая, какая есть? Я остро и болезненно ощущала свое отличие от окружающих. Не без гордости, конечно, но болезненно и остро. Мне чудилось, что меня никто не понимает, не может понятьдаже Ридди. Он восхищается мноюно не понимает. И я вроде бы делюсь с ним своими чувствами, мыслями, однако это не приносит мне облегчения, я не перекладываю на него часть тяготящего меня груза моей души, наоборот, словно бы несу ответственность еще и за его душу, да и не только за его, за души всех, кого неожиданно, и часто против моей воли, ощущаю собоюГора, Дирга, моря, чайкивсех, всех!
Иногда мне чудилось, будто душа моя так переполнена, что раздавит меня, взорвет. Мне хотелось найти кого-то, на меня похожего, от этого стало бы легче. Ни картины, ни свитки не заменят людей. И ни картины, ни свитки не ответили мне, чувствовали ли и боги то же самое, несу ли я на себе печать божественного происхождения или личное, только мне предназначенное проклятие? Я часто думала о том, КАК жила бы, если бы, кроме меня, вокруг были другие боги, существа моей природы. И мне чудилось, что я была бы счастлива и проклятие обернулось бы благословением. Впрочем, я и теперь считала его проклятием лишь в особо тягостные минуты бесконечного, безграничного одиночества, когда мне хотелось сбросить божественность и влиться в толпу, стать такой, как все, смеяться, когда вокруг смеются, и плакать, когда плачут, забыть внешнюю невозмутимость богини. Но я быстро подавляла свою слабость и наказывала себя за нее. Слабость проходила, однако боль оставаласькуда ж ей деваться? Впрочем, возможно, я была счастлива этой болью и жила ею.
Не удивлюсь, если вы ничего не поняли в моем странном излиянии. Я и сама не вполне понимала. Мне удавалось выглядеть спокойной и уравновешенной, а что там внутри, наверное, не описать? Я лучше расскажу о другом. Я расскажу о тайне Дирга.
Нередко, притаившись в подземелье, я слышала его шаги. Я пугалась их, потому что хотела остаться незамеченной, и собственный испуг раздражал меня и смущал. Настолько, что я даже не сразу заинтересовалась: а что дяде-то надо в подземелье? Вернее, дяде и брату. Они бывали там оба.
Наконец, я задумалась-таки и решила их выследить. Конечно, странно, что я, столь упорно не желающая в свое время подслушивать дядю, теперь без малейших колебаний собралась подглядывать за ним. Но тогда, представьте себе, мне подобная аналогия и в голову не приходила. Одно делоподслушивать, что, разумеется, богине не пристало, а другоеразгадать тайну. Боги должны знать все тайны, разве нет?
В общем, однажды вечером, услышав шаги, я оторвалась от созерцания прекрасных нездешних лиц, тихо глядящих на меня со стен, и осторожно покралась по коридорам, стараясь не терять из виду две столь обыденные, столь небожественные фигурыфигуры моих ближайших родичей. Впрочем, кое-что божественное в этих фигурах было: очень светлые волосы, хорошо заметные в полумраке.
Наконец, Дирг с Дарлану свернули в одну из комнат и закрыли за собой дверь. Дверь была толстая, и из-за нее не доносилось ни звука. Вышли дядя с братом часа через два, как мне показалось, уставшие, быть может, даже вспотевшие. Они проскользнули мимо меня, а я, немного подождав, вошла в покинутое ими помещение.
Комната как комната, самая обычная для этого подземелья. Когда-то в ней были окна, но сейчас они заделаны, поскольку дворец сильно ушел вниз и смысла в них уже нет. На стенах никаких рисунков, просто хорошо обработанный камень. Мебели немногопара табуретов, скамья, стол, шкафвсе очень грубое, прочное и явно не древней выделки. В шкафу набор сосудов разной формы и разного размера, от маленького флакончика до того, что можно принять, например, за тазик. Одни сосуды пусты, в других жидкости или порошки. Да, еще на гвоздике полотенце, довольно мокрое. Странно!
Я огляделась повнимательней и заметила что-то вроде затычки в одной из стен. Я вынула эту затычкутоненькой струйкой потекла вода. Я поспешно вставила затычку обратно и села на табурет. Загадочная история! Что делали здесь дядя с братом? Единственный ответ, который пришел мне в голову, что они изготовляли какое-нибудь колдовское зелье. Или, например, яд. Я аж похолодела от подобной мыслихотя не представляла себе, кого мои родственнички собираются околдовать или отравить. Меня, что ли?
Нет, не сходится. Чтобы меня отравить, достаточно одной порции яда, а они бегают в подземелье чуть ни каждую неделю. Наверное, колдовство требует постоянного возобновления? Это уже более правдоподобно. Но в чем оно состоит и против кого направлено?
Любопытство мое было возбуждено. На занятиях я незаметно вглядывалась в Дарлану, но не могла прочесть на его лице никаких тайн. Лицо как лицо, Дарлану как Дарлану. На Энтина смотреть куда приятнее, хоть он и старый. Энтин умный, и он, скорее всего, сумел бы разрешить мою загадку. Спросить у него потихоньку? Ну уж, нет! Нечего втягивать его в неприятности. Свои проблемы надо решать самой.
Впрочем, я, разумеется, рассказала все Ридди. Я не считала это втягиванием его в неприятности. Я ему всегда все рассказывала и не представляла, что можно иначе. У нас не было друг от друга секретов. Ридди словно бы жил не своей, а моей жизнью, и порой мне казалось, что, не делись я с ним, он бы просто тихо умер, исчез. Он был моей тенью, моим отражением, что не мешало мне любить и ценить его. Наоборотя чувствовала за него ответственность, как мать за ребенка, хоть он и был на два года меня старше. Но я не о том. Я же начала про тайну Дирга.
Когда я в следующий раз застала дядю и брата в подземелье и они зашли в свое странное убежище, я приложила ухо к двериоднако не услышала ничего, кроме журчания воды. После их ухода я снова исследовала комнату, но не обнаружила в ней никаких перемен. Одним словом, тупик. Спрятаться, что ли, в шкаф? Да они первым делом его откроют, когда полезут за склянками. А больше спрятаться негде. Комната почти пуста. Шкаф, стол, лавка. Окна забиты досками.
Меня осенила догадка. Я бросилась в соседний зал, оторвала доску от окна и начала руками рыть твердую землю. Нет, тут нужна лопата! А еще нужен Ридди.
Вдвоем мы за три дня создали симпатичный проход, кончающийся у окна заветной комнаты. В щелочку все было прекрасно видно. Остается только подкараулить добычу. Я примерно знаю, во сколько они обычно приходят.
Правда, я вдруг сообразила, что, даже увидев процесс приготовления зелья, мы вполне можем не догадаться, для чего и для кого оно предназначено, но эту мысль я постаралась отогнать. Можем не догадаться, а можем ведь и догадаться, правда?
Нам с Ридди понравилось сидеть, скрючившись, в уютной темной норе, тем более, сидели мы там не подолгу. Мы придумывали всякие таинственные истории и рассказывали друг другу. А на четвертый день ожидания в комнате появились Дирг и Дарлану.
Я замерла, уставившись в щель. Все-таки магическое слово"тайна". Сейчас откроется тайна, сейчас, сейчас! Дядя вытаскивает из шкафа флакон, высыпает из него в ванночку порошок, льет из пузырька прозрачную жидкость, хорошенько размешивает. Брат в это время набирает в тазик водыи, к моему безмерному удивлению, вдруг опускает туда голову, потом слегка вытирает голову полотенцем, потом садится на табурет. Дядя подходит и начинает аккуратно наносить клейкую массу на волосы сына, ближе к корням. Теперь Дарлану и Дирг меняются местами, и уже сын колдует над волосами отца.
Будь внимательней, тихо напоминает Дирг. В прошлый раз ты пропустил прядь, и у меня остались черные корни.
Никто не заметил, возражает Дарлану.
Не хватало еще, чтобы заметили. Не должно быть и тени подозрения.
Как я устал от всего этого! Как мне все это надоело! на лице брата я читаю настоящее, бездонное страдание.
А ты считаешь, Я не устал? дядя потер руками виски. У нас такая судьба, Дарлану. Быть может, твоему сыну будет легче. Он будет Дарлану, сын Дарлану, и ему простят темные волосы. А тыДарлану, сын Дирга.
Никто об этом не задумывается.
Я делаю все, чтобы никто об этом не задумывался. Делай я чуть меньшеи неизвестно еще, как повернулась бы жизнь. Я давно стараюсь не для себя. Я думаю о тебе, сын.
А мне, Дарлану глубоко вздохнул, а мне иногда так хочется сделать что-нибудь не то! Так хочется, что плюнул бы на все да и высказал, что я о них думаю!
Ты действительно считаешь, что этого не делаешь? дядя усмехнулся. Иногда я завидую тебе, сын.
Больше они не произнесли ни слова. Молча отсидели положенное время и тихо ушли.
Дверь едва успела захлопнуться за ними, а Ридди уже шептал, заикаясь:
Я чувствовал, чувствовал, что они совсем не боги! Совсем, совсем! Они обманщики!
Я кивнула, а он горячо продолжил:
Мы разоблачим их, разоблачим перед народом!
И вдруг сник, угас:
Почему ты молчишь, Райтэла? Я я неправ?
Не знаю, неуверенно ответила я. Зачем?
Что что зачем?
Разоблачать их, пояснила я и снова задумалась.
Честно говоря, меня не очень-то удивило то, что мои родственники оказались темноволосыми. Я и без того знала, что они не боги. Меня потрясло другоечто они всю жизнь скрывали свой истинный облик. Не боги, но тем не менее Владыкии такое безмерное, безграничное унижение: каждую неделю крадучись пробираться в подземелье, красить волосы, а потом трястись от страха, опасаясь, что кто-нибудь заметит неровность или неестественность цвета. Унижение я считала самой страшной вещью на свете, я ощущала его болезненней, чем любую боль, настолько болезненно, что даже чужое унижение рикошетом ударяло всегда по мне. Я не рада была, что узнала тайну дяди. Эта тайна терзала меня, и презрение, которое не могло не возникнуть после ее разоблачения, почти заглушалось жалостью и, пожалуй, невольным восхищениемвосхищением выдержкой. Я уважала людей, умеющих что-то делать лучше других.
Я повернулась к Ридди, испуганно изучающему выражение моего лица:
А что будет, если мы все расскажем, как ты думаешь?
Ну люди узнают, что они обманщики.
Те люди, которые нам поверят.
Ридди засмеялся:
Хотел бы я посмотреть на того, кто не поверит ТЕБЕ!
Страна состоит не только из замка и близлежащей деревни, возразила я. Впрочем, это даже и неважно. Пусть поверят. Что дальше?
Не знаю.
Прогонять их, что ли, с трона, а сажать кого-то другого? Так другие тоже не боги. Настоящая богиня только я, а я не умею управлять государством. А дядя Дирг умеет. И хорошо умеет. Настолько хорошо, что, я думаю, разоблачение не слишком сильно ему повредит. Понимаешь? Да, будут какие-то неприятности, но он устоит. Казнит мятежников, как когда-то, но устоит. Хотя бы потому, что его некем заменить.
Не знаю, кого я убеждала, Ридди или себя самое. Мне претила ложь. Я никогда не лгала, а сокрытие правды равносильно лжи, у меня уже не было иллюзий на сей счет. Но когда я представляла, как мы разоблачаем дядю и брата, все переворачивалось у меня внутри. Есть на свете вещи, которых не пожелаешь и злейшему врагу. В общем, мне трудно объяснить свои тогдашние чувства. Я не смогла объяснить их даже Ридди. Пыталась, но не смогла. Впрочем, он в этом и не нуждался. Он просто поверил. Раз я сказала, что надо молчать, значит, действительно надо. И мы молчали.