Я намазал на тост масло и малиновый джем, залил молоком хлопья и заметил с тоской, что впервые завтракаю здесь в одиночестве. Может, я совсем поехал мозгами, придумываю себе пространственные иллюзии и виртуальных собеседников, только чтобы забыть о том, что Карла ушла? Но зато я теперь свободен. Я взрослый и самостоятельный, могу делать что хочу, поехать куда угодно. Например, попытаться ее вернуть.
Подожди,останавливает меня Мишель.
Она морщит лоб и постукивает накладными ногтями по столешнице.
Карла использовала тебя, чтобы собрать информацию. Сама ввязалась в конфликт с человеком из криминального мира. Знала, что ты вызвался отдать деньги, которых у тебя нет. Она фактически похитила тебя, и две недели пристегивала к батарее. После всего этого, ты решил ее найти?
Я же знал, куда она направлялась.
Не верю. Ты не настолько бесхарактерный. Ты должен был понимать, что совершаешь ошибку.
Я и понимал. К тому же, мне доходчиво объяснили.
Кто?
Да откуда мне знать, как звали тех двоих? Здоровые такие, в черном. Когда я собрался купить билет на поезд, они подошли и сказали, что уехать из городаплохая идея. Сначала, говорят, отдай долг, а потом можешь проваливать. Привет от Жозе, одним словом.
Что же ты сделал?
Нужно было успокоиться и подумать. Я пошел в интернет-кафе, где четыре часа рубился в онлайновую игру со своими парнями. Те еще удивились, куда я пропал, и почему подвожу команду. Хорошо, что некоторые вещи в мире остаются неизменными.
Ближе к вечеру я составил план, точнее, список. Прямо там, у заляпанного чужими пальцами монитора общественного компьютера, я открыл новый файл и выписал в столбик всех людей, кто мог бы одолжить мне несколько сотен баксов. Решил не выпендриваться и собрать сумму законным путем.
Первым я написал Джею, он ответил через пару минут:
«Сволочь ты, Розита! Развлекаешься в Европе, пока я тут жру через трубочку.»
«Мне жаль, чувак.»
«Клал я на твою жалость.»
«Ты хоть девку нашел себе, или все такой же лох?»
«Джей, а помнишь, ты обещал отдать мне деньги? Они мне сейчас очень нужны.»
«Забудь, Розита.»
«У меня проблемы. Серьезные. Помоги, чувак.»
Он долго не отвечал, а потом и вовсе меня заблокировал.
Список потенциальных кредиторов уменьшился на один пункт. Я вышел на улицу и отправился искать телефон.
Странно шататься по вечернему городу огней в одиночку. Замечать разнополые и однополые пары, шелковые шарфики на плечах девиц и темную помаду на губах женщин. Натыкаться на плетеные стулья кафе, читать названия станций метро, выведенные ажурными буквами на чугунных решетках. Встречаться взглядом с собственным неприкаянным отражением в витринах магазинов. Завидовать счастливчикам, живущим в квартирах с высокими потолками и хрустальными люстрами, мерцающими из-за полузадернутых штор. Дышать дымом из полуподвальных баров и слушать арабскую музыку из проезжающих такси. Окунаться в терпкое сладостное отчуждение, чувствуя себя столетним стариком, пресыщенным и беспомощным одновременно.
Здешние девчонки были похожи на милых мерзлявых воробышков. Все, как одна, они носили короткие стрижки, узкие брючки и маечки на бретельках, обнажавшие хрупкие плечи. Пройдя под рекламным щитом с фотками высокомерных длинноногих моделей, я вспомнил Ванессу. В списке ее, разумеется, не было. Но я знал ее номер, настоящий, личный, ревностно оберегаемый ото всех. Она делала хорошие деньги, и полгода назад сама намеревалась меня отблагодарить.
Скользя взглядом по надписям, нацарапанным вокруг уличного телефона, я думал, что надо сказать. Признаться честно и попросить в долг? «Ванесса, слушай, ты меня, конечно, не помнишь, но тут такое дело...» Я ведь отдам, обязательно, никуда не денусь. Или соврать, что удалил из сети не все ее позорные видюхи, и под этим соусом...
Я бросил взгляд на свое отражение в пластиковой перегородке. Кто-то написал на ней фломастером слово, что по-французски означающее «говнюк».
Ванесса помнила мое имя, и ни капельки не сердилась. Ведь я такой милый и наивный. Что делаю в Европе? А просто так приехал, по глупости. Забавно, как в мире экономических интересов, расчета и похоти еще остались люди, способные совершать поступки без смысла.
Сейчас она в Милане, снимается для каталога нижнего белья. Потом едет в Таиланд делать рекламу для тамошнего рынка. В Париж вернется к выходным. Да, у нее есть парень, но мы же просто друзья, а друзья могут подъезжать в любое время.
Запомнишь адрес?спросила она.
Разумеется!
Я забавен, и жизнь забавна. Полгода назад Ванесса собиралась переспать со мной из благодарности. А сейчас я согласен переспать с ней ради беспроцентного кредита. Только вот я не решился озвучить, для чего звоню.
Я забросил в телефон новую монету, набрал мобильный отца. Прождал десять гудков и собирался дать отбой, когда он ответил резким, нетерпеливым тоном.
Кто это?
А ведь мы так и не помиримся, понял я внезапно. Когда-нибудь он умрет, а я, по законам штата Нью-Джерси, унаследую его имущество, и потрачу на что-нибудь особенно бестолковое. Я не приду на его похороны, как и обещал.
Если это опять насчет повестки, то ну вас в задницу! Я ничего ей не должен,сказал он и отключился.
Отец мог дать мне денег, если бы я пересилил себя и заговорил.
Здравствуй, мама, как у тебя дела?
Не очень. Дом пришлось продать.
Честно говоря, он мне никогда не нравился. И район тоже, и город.
Знаешь,сказала она,вчера я перебирала вещи, и нашла в подвале коробку с твоими игрушками, которые забыла пожертвовать бедным. Гнутая железная дорога, части конструктора, черепашки Ниндзя с обломанными ногами. Глядя на них, я поняла, что никогда не была хорошей матерью.
«Ой»,подумал я,«только не это, только не сейчас!»
Я стремилась избавиться,продолжила она,от одежды, едва ты из нее вырастал, от игрушек, рисунков, даже от фотографий. Все они казались мне неудачными. Ты плакал, когда я выбрасывала вещи, приходилось делать это ночью, втихаря. Казалось, что тебя слишком много, и в доме, и в жизни, что будь у меня девочка, в них царил бы порядок. А потом ты просто закрылся в своей комнате, стал таким тихим и незаметным, что приходя домой невозможно было определить, есть ты или нет. Я поначалу радовалась, затеяла ремонт, навела красоту. И только вчера осознала, что у меня давно уже нет ребенка.
Мама,пытался перебить я,пожалуйста, перестань. Ты нормальная мать, не хуже других. И с девочкой тебе наверняка было бы легче и интереснее. Но никто не виноват. Есть вещи, которые просто происходят. Без связи с нашими проступками, кармой и всем этим дерьмом о добре и зле!
Она не слушала. Она тихо плакала в трубку, а я не знал, что добавить. Получается, виноват я. Но я здесь не причем, вещи происходят, и этому нет объяснения.
Мама, ты можешь перевести мне денег?
Она перестала всхлипывать.
Что-то случилось?
Ничего. Просто я здесь уже две недели и сбережения закончились. Но я найду подработку и все отдам.
Сколько?
Пять тысяч евро.
Она молчала.
Было же наследство деда, которое я должен получить в восемнадцать лет? Нельзя как-то снять эти деньги раньше?
Не знаю, во что ты вляпался,сказала она,но я куплю тебе билет на самолет. Возвращайся, твое место здесь.
Я сел на скамейку, отогнав воркующих голубей. Безумно хотелось снова оказаться рядом с Карлой и рассказать ей, какой я беспросветный неудачник. Хотя нет, лучше ничего не рассказывать, просто посидеть и помолчать. Больше мне ничего не хотелось.
Интернет-кафе у вокзала работало круглосуточно, и казалось подходящим местом, чтобы переночевать. Я вынырнул из игры после полуночи, купил в автомате кофе, ни на секунду не бодрящий и противный на вкус. У меня появилась идея. Из тех, что не спасают из беды, а лишь грозят новыми и удивительными приключениями на мою наивную задницу. Нет, серьезно. Дорога, вымощенная подобными идеями, ведет в никуда.
Я подумал, что Карла, возможно, еще не успела застрелить Ауада Мансури. Если она провалит задание, суффеты не станут менять ее прошлое, и тогда она не забудет меня. Долго еще будет вспоминать нехорошими словами.
А мужика нужно предупредить, и заодно попросить денег. Я знаю адрес его электронной почты, видел цифры на банковском счете. У меня есть компьютер и целая ночь впереди. И черт возьми, почему я не подумал об этом раньше?
Следующие два часа ушли на сочинение письма.
«Ты не знаешь, кто я, зато я знаю, кто хочет тебя убить...»Нет, не годится. Пафосно, фальшиво, сразу полетит в корзину.
«Меня зовут Энди, и я могу угадать ключ от любого шифра. Поэтому...»а еще я владыка вселенной и повелитель миров. А значит, место мне подле других владык, в закрытом заведении со строгими санитарками.
Кстати, посылать это электронной почтойбезумие, особенно из интернет-кафе. Каждый дурак может перехватить и прочесть. Ауад не поверит, что великий хакер всех времен и народов настолько туп. Можно использовать шифр, но какой? Даже если он захочет прочесть сообщение, неизвестно, сколько времени на это уйдет. Придется оставить дешевые шпионские затеи.
В четыре утра, силясь не клевать носом в кишащую чужими микробами клавиатуру, я решил, что отправлю, как есть. Шанс, что он поверит, в любом случае невелик. А значит, пошло оно лесом!
Я написал три предложения и, не перечитывая, отослал человеку, которого, возможно, уже нет в живых. Почистил историю посещений в браузере и пошел к автомату за очередной дозой химической отравы. Теперь можно расслабиться и порубить виртуальных врагов. Так или иначе, ни на что другое я сейчас не способен.
Пластиковые стаканы закончились, и мне пришлось наблюдать, как струйка коричневого водянистого напитка уходит в поддон. Я вернулся к экрану, поскреб ногтями заросшую щетиной физиономию, зевнул, потянулся, без особого энтузиазма проверил почту. В ящике, выделенное полужирным шрифтом, лежало новое письмо.
Часть втораяХроника вечной войны
Глава 16
Долина Бекáа, Ливан
Апрель 1983
Если бы лет тридцать спустя у рядового роты «бет», второго пехотного батальона израильской дивизии 252, Ярона Царфáти спросили, было ли ему страшно на войне, он фыркнул бы и развел руками. И вовсе не потому, что страшно не было. Просто за всю свою жизнь Царфати так и не научился отвечать на абстрактные вопросы.
Поначалу затея пересечь границу и лично проучить говнюков, которые стреляли по северу страны ракетами, казалась ему забавной. «Мы им покажем»,говорили все вокруг,«они у нас еще станут шелковыми и сговорчивыми, как элитные проститутки».
На деле оказалось, что войнаэто совсем не весело, а скорее тупо, бессмысленно и тоскливо. Большую часть времени приходилось сидеть и ждать. Приказа о выступлении либо отступлении, новостей, обеда в запаянной пластиковой коробке, посылки с шоколадками, собранной учащимися средней школы в северном Тель-Авиве. Царфати предпочел бы засаленный номер «Плейбоя» и банку пива, но никто не догадался его спросить.
Иногда на войне было страшно, но чащескучно, и всё вокруг раздражало до зубовного скрежета. Особенно сейчас, через год после вторжения, когда уже проиграна битва под Султан-Якубом, убит Башир Жмайель, палестинцы изгнаны в Тунис и подписан мирный договор, подразумевающий вывод войск с территории отныне дружественного государства. Когда пора уже возвращаться домой, но приходится сидеть без дела, прячась за бетонными стенами и мешками с песком, в этой высокогорной дыре, где ничего ровным счетом не происходит. Только древние развалины выше по склону, сонная деревушка у дороги, облака в небе и красные анемоны в зеленой траве, словно капли бесцельно пролитой крови. Только в полдень уже сейчас невыносимое пекло, а ночью такая холодина, что не чувствуешь собственных ног.
Пусть долина Бекаа и кишела, судя по донесениям разведки, обнаглевшими террористами, здесь было пугающе тихо, особенно в сравнении с прочими местами, где Царфати успел побывать.
Он помнил пыльные полуразрушенные поселки, раскиданные вдоль прибрежного шоссе, тянущегося мимо Тира и Сидона на Бейрут, в которых не прекращалась стрельба, ругань, и развеселая хриплая музыка из выставленных на подоконники приемников. На крышах сидели парни в гражданском и с гранатометами, а на обочинах лежали распухшие от жары трупы то ли сирийских солдат, то ли палестинцев, то ли наемников, приехавших за легким, но рискованным заработком со всех концов света.
В лагерях беженцев, через которые было приказано проезжать не останавливаясь, толпились вдоль дороги визжащие старухи в черном, размахивая фотографиями погибших детей. Днями и ночами там голосили сотни раненых, увечных и потерявших рассудок от беспросветно долгой войны.
После свиста и рокота, сопровождающих ночные обстрелы, после запаха свежей и закисшей крови, гари и едкой пыли, оставшейся от некогда благополучного чужого быта, после вони немытых тел, испражнений и гниющего месяцами мусора, долина Бекаа казалась частью другого мира. Она пахла свежестью, пряными травами и ветром с гор.
Здесь можно было часами наблюдать, как пчелы собирают нектар. Или слушать песни на магнитофоне, украденном в брошенном коттедже в пригороде Бейрута. Или курить добытые там же сигареты Мальборо, стоившие дурных денег дома, но легко доступные здесь.
Больше всего Царфати ненавидел ночные бдения, когда нужно вылезать из спального мешка и торчать на холоде, рискуя простудиться или получить снайперскую пулю. А еще сильнее ненавидел он умников, с которыми невозможно нормально поговорить.
Вот например, Ройтман. Через тридцать лет и не вспомнить уже, как его звали: то ли Натанэль, то ли Михаэль... Сынок богатых родителей, уважающих европейское кино, фаршированную рыбу и растворимый кофе со сливками. Отпрыск сотрудников министерства, куда мать Царфати не взяли бы уборщицей. Впрочем, она и не пыталась. Какой смысл, если пособие по бедности ненамного ниже зарплаты? В Израиле такие, как Ройтман, не общаются с такими, как Царфати. Зато в Ливане этот ноль без палки стал называть его братишкой и лицемерно хлопать по плечу. Дескать, чем войнане плавильный котел? А уж в прицеле снайпера да в форме все будут на одно лицо.
Знаешь,сказал Ройтман,странное здесь место. Деревня всего в двух километрах, а они не приходят.
«Есть в этом что-то»,подумал Царфати, глядя на мерцающие в прозрачном горном воздухе огни дальних селений. Всегда и везде они приходили, эти так называемые «мирные жители». Дети, старики, реже женщины в платках. Иногда приносили кофе с кардамоном, настоящий, черный и сладкий, в стеклянных пиалах на мятом медном подносе. Командование предупреждало, что могут и отравить, но все пили. Парни лет десяти-двенадцати подтягивались стайками, иногда стояли поодаль и наблюдали, иногда что-то клянчили. Никто из солдат уже не разбирался, где чужие, а где союзники. Все гражданские были в одинаковой степени дружелюбны, и все они могли бросить камень, а то и просигналить снайперам.
А здесь, в долине, и впрямь было слишком тихо для шумного, чумазого, одуревшего от войны Ливана. Будто весь форпост, вместе с колючей проволокой, кухней, спальными мешками, сортиром, пулеметами и командиром взвода Авнéри, провалился в трещину меж миров. Так мог бы подумать Царфати, если бы умел мыслить абстрактными понятиями. Вместо этого он достал из-под бронежилета красную пачку и закурил.
Меж синих ночных облаков, плывущих вдоль края бетонного козырька, показался тонкий месяц, похожий на спусковой крючок автомата. Когда-то в это время года ханаанеи отмечали весеннее равноденствие дарами богам и распитием молодого вина из глиняных кувшинов с остроконечным дном, которые они втыкали прямо в мягкую красноватую землю, уже тогда знавшую вкус и запах человеческой крови. Жрицы, охваченные религиозным пылом, отдавались жрецам на глазах у толпы, оракулы предсказывали грядущее, на зеленых склонах холмов расцветали красные анемоны.
В середине весны в этих краях праздновали мистерию Адониса, погибшего и воскрешенного Астартой. Воспевали завершение еще одного цикла жизни и смерти, еще одного витка на спирали вечного чередования нулей и единиц.
Но рядовой Царфати ничего об этом не знал. Даже если бы он чуть прилежнее учился в школе, запомнил бы лишь идола Ханаанского, да идола Финикийского, порицаемых ветхозаветными пророками. Да фанатика Илию, вознесшегося на небеса. Да стенание Иеремии о скором крахе Сидона.
Царфати думал о том, что прекрасно понимает ливанских детишек, норовящих что-нибудь стащить, улюлюкающих и бегущих за колонной в надежде на горсть конфет в цветных фантиках. Понимал он и палестинцев, лезущих всюду, куда их пускают и не пускают, с напором пубертатных первобытных захватчиков. Понимал даже обкуренных, вонючих фалангистов, кичившихся своими крестами на толстых золотых цепях и пинавших ногами мертвых женщин.