Купите, пожалуйста, билет, тихо, но настойчиво повторила девушка, и глаза ее увлажнились, вы можете выиграть целый трактор
Хорошо, ответил Локшин. Я возьму и наверное выиграю. Но что я буду делать с трактором?
Работать, рассеянно ответила девушка, это же выгодно
Локшин расплатился и начал пробираться к выходу.
Человек с птичьим лицом торопливо придвинул недопитую Локшиным кружку и залпом опорожнил ее. Буфетчик угрожающе застучал посудой, затурканный официант с треском открыл последнюю бутылку и сердито сказал:
Граждане, пивная закрыта!
Как же так? недовольно возразил пьяный голос, коли работатьтак всю ночь, а пивнаядо часу?..
Медленно пройдя по Пречистенке, Локшин запутался в узких, спокойных и темных переулках старой дворянской Москвы, вышел на Арбат и по занесенным снегом бульварам доврался до Страстной. Матовый циферблат «Известий» показывал два часа.
Где же ночевать? Может быть, в гостиницу?
Он ощупал в кармане сверток с воротничками и побрел по Петровке. В Столешниковом над раскрытой перед запоздавшим жильцом стеклянной дверью он увидел надпись: «Центральная гостиница».
Номера есть? несмело спросил он у швейцара.
Пожалуйте к дежурному.
В пустынной конторе белесый юноша задумчиво пощелкивал костяшками.
Вы с поезда? недоверчиво осмотрев Локшина, спросил он.
Да То-естьнет Я
Локшин остановился, спохватившись, что чуть было не сказал конторщику, что разошелся с женой.
Мне нужен свободный номер.
Конторщик на этот раз уже враждебно взглянул на Локшина.
Номеров нет.
Локшин минуту топтался у стола, потом огорченно пошел к дверям. По коридору, полураздетый, в лиловых подтяжках поверх расстегнутой ночной рубахи, быстро шагал Миловидов.
Александр Сергеевич, вы?
Понимаете, сокрушенно вздохнул Локшин, номеров нет.
Что? Номер? Сейчас будет!
Обезьяньи руки Миловидова быстро задвигались, он с размаху швырнул ослепительный мяч в голову конторщика, тот сразу обмяк и предупредительно сказал:
Одиннадцатый номер. Шесть с полтиной.
Глава семнадцатаяШоссе энтузиастов
Товарищ Локшин, говорил академик Загородный, ведь это же невозможно. Цех отстроили, а работа стоит
Павел Елисеевич, вы не беспокойтесь Ведь есть ассигновка
А на что мне ассигновка, если денег по ней не дают? Был в госбанке, спрашиваю, почему кредиты закрыты, кипятился Загородный, а они Тут неладно, тут кто-то действует
Да бросьте, вам кажется
Локшин старался говорить как можно увереннее, но уверенности в нем не было. После памятного заседания в МОСПС, которое требовало закрытия общества, после распоряжения ВСНХ, отменившего свой недавний приказ, свернув ночные смены на крупнейших заводах, после ряда мелких неприятностей и неудач, одна за другой валившихся на несчастное ОДС, Локшину казалось, что дело диефикации безнадежно проиграно. Ассигновки задерживают. Мосстрой отказывает в отпуске материалов, Русгерстрой не желает продолжать работы по постройке завода, И тут еще эта статья
Начиная с первого выступления Локшина в Политехническом музее, пресса ни разу не выступала враждебно, и вот сегодняпервая дискредитирующая дело диефикации заметка в «Нашей Газете».
Это был отчет о заседании МОСПС. Но, начиная с заголовка и кончая выводами, анонимный автор статьи всячески старался опорочить и обвинить во всех смертных грехах и ОДС, и самого Локшина, и даже Сибирякова.
Неужели Буглай-Бугаевский? думал Локшин, пропуская мимо ушей настойчивые жалобы и угрозы Загородного, та же развязность, те же хлесткие остроты, то же слишком вольное обращение с фактами
Конечно, газета дрянная, ее никто не читает, но
Александр Сергеевич, Продолжал Загородный, что ж это будет? А ведь я слово дал, что за год закончу. Я, Загородный, дал слово. Я и отвечать буду. Что ж это такое, гоняют, как посыльного, из ВСНХ в госбанк, из госбанка в Малый Совнарком, а там говорят: «Мы этого вопроса не ставили». А кто виноватобщество
Аппарат у нас прекрасно работает, обиделся Локшин.
А почему у вас баланса нет? Кто виноват? А мне говорятмы не знаем, в каком состоянии ваши дела
Локшин в глубине души сознавал, что Загородный прав. Общество работало не так, как этого хотелось бы Локшину. Баланс действительно не был готов, Андрей Михайлович говорил вежливые фразы, Андрей Михайлович смотрел в глаза, но все-таки не мог сказать, какими средствами общество располагает. Отчеты не представлялись к сроку, докладная записка ЦК и Совету Народных Комиссаров еще не была готова. В редкие минуты просветления Локшину казалось, что в обществе не все ладно, что аппарат всячески тормозит работу. Но когда он пробовал нажимать на Лопухина, Лопухин тремя-четырьмя вежливыми фразами, фразами чрезвычайно точными и обязывающими, заставлял его успокоиться.
Нет, как хотите, а я откажусь, окончательно выведенный из себя, говорил Загородный. Нет, я дальше так не могу работать.
Локшин хотел сказать, что такой способ борьбы неприемлем, что положение общества не безнадежно, что оно должно работать, несмотря на сопротивление и травлю, но Лопухин, как всегда выраставший перед ним в самые неожиданные минуты, остановил его:
Александр Сергеевич, вам сегодня в Кремль. Осталось пятнадцать минут
А списочек-то, списочек, заторопился Загородный, не забудьте Здесь все, что нам требуется на первых порах
Списочек этот занимал обе стороны большого листа и требовал по крайней мере двух часов для полного усвоения. Не желая обидеть академика, Локшин попытался прочесть несколько первых строк, посмотрел на часы и, вдруг вскочив, плачущим голосом сказал:
Павел Елисеевич, судьба решается
И, наскоро пожав руку профессору, готов был выскочить из комнаты.
Александр Сергеевич, вас спрашивают Кажется, бывшая жена
Бывшая жена, повторил Паша зловещим шёпотом, жутко отчеканивая каждое слово так, чтобы слово это пронеслось по всему ОДС.
После разрыва Женя мучила Локшина телефонными звонками, письмами, наполненными истерическими жалобами и упреками, а в последнее время частыми посещениями общества.
Скажите, Паша, что я сейчас выйду Сейчас
У Жени были красные от слез глаза и некрасивое истощенное лицо.
Господи, страдальчески сказал он, чего ты от меня хочешь
Ничего Возьми назад твои деньги. Со злобной решимостью Женя раскрыла ридикюль и бросила пачку кредиток, только сегодня утром посланных ей Локшиным. На, возьми. Мне не нужны твои подачки
Тише, тише, уговаривал ее, Локшин, ведь услышат
Тебе стыдно? Любовница твоя здесьперед ней стыдно, неистовствовала Женя, нарочно выкрикивая отдельные слова, так что голос ее мог слышать не только вездесущий Паша, от которого ничего нельзя было скрыть но и Загородный, и Лопухин, и машинистки.
Небось, когда нищенствовали, ни одной около тебя не было. Троих детей выходила, а теперь
Александр Сергеевич, вас к телефону.
Локшин был рад, что этот случайный звонок может прервать начавшийся очередной скандал. «Все против, думал он, и МОСПС, и ВСНХ, и Госбанк, все травят его. И еще Женя. Женя, которая провела с ним столько лет»
И снова бредовым призраком возник старикашка с брезентовым портфелем и наеденными временем, поросшими редкой седой щетиной лиловыми щеками Все с нимвсе против меня
Звонил Сибиряков.
Ты не забыл о Кремле? Пора!
Константин Степанович, но почему я. Тебе было бы удобнее
Ничего, приучайся, раздалось в телефонной трубке.
Константин Степанович Дядя Костя Но Сибиряков уже повесил трубку. Локшин вышел в приемную. Женя, не дождавшись его, или уже успокоившись, ушла. С улицы настойчиво подавал сигналы автомобиль.
А что, если Женя увидела Ольгу? Ведь Ольга ждет у автомобиля
Тогда Локшин не понимал, зачем понадобилось Ольге сопровождать его в эту поездку. Он привык к ее неожиданным желаниям. То она во что бы то ни стало хотела вместе с ним поехать в Люберцы, то ей хотелось почему-то прийти в комитет и по целым часам рыться в бумагах: если бы Локшин знал тогда, что этоне просто капризы избалованной барыньки, если бы он знал, что это все делается по проверенному до мельчайших подробностей плану, по прямым приказаниям из-за границы, приказаниям, доставляемым тщательно законспирированными людьми на лоскутках материи, на вшитых под тонкую подкладку шифровках
Ольга хотела его сопровождатьи он был благодарен ей и благодарно целовал ее руки.
Автомобиль остановился у приземистой башни, теперь, как и три века назад, охраняющей вход на мост через несуществующую уже речку Неглинную. Локшин на ходу спрыгнул на землю, подбежал к окошечку дежурного коменданта и назвал себя. Его ждал заранее приготовленный пропуск.
Знакомый до мелочей по фотографиям, несмотря на громадные постройки казавшийся игрушечным, Кремль развернулся перед его рассеянным взглядом. Странным показался контраст: покорно отливающий синеватым блеском снег на грузном, веками отлеживающемся колоколе, игрушечная распухшая пушка и рядом, тут за стеной, строящаяся, разворачивающаяся Москва. По ту сторонутяжелые автобусы сотрясают асфальтовые мостовые, по ту сторонустрелы экскаваторов вздергивают гигантские ковши, выплевывая зачерпнутый утрамбованный неведомыми костями суглинок, по ту сторону уже воплощается, лихорадочная мечта о ночи, превращеной в ослепительный день.
По эту сторонубезмолвные переулки времен Олеария, призраки сторожевых, ощетинившихся псов, узорчатые стены дворцов, неуклюжие башни, золотые луковицы церквей и казалось, вот-вот разбойные опричники пронесут мимо него с ночной баррикады безвестное тело неосторожного путника.
Локшин прошел заснеженным двором, обогнул угол огромного здания, поднялся по лестнице, миновал длинный низкий коридор и очутился у цели.
Человек, лицо которого он знал по бесчисленным портретам, и который был не похож ни на один из этих портретов, ибо самого главного, основногонеумолимой, нечеловеческой воли не передавал ни один портрет, не торопясь выслушал Локшина, задал ему несколько неожиданных вопросов, заставил повторить некоторые, не вполне ясные ответы и сказал:
Я проведу этот вопрос через Совнарком. Я думаю, все будет сделано до осени.
Локшину странно было, что, разговаривая с этим человеком, он чувствует себя непринужденно и просто.
Значит, мы можем рассчитывать на благоприятное решение? Этот вопрос не может быть отложен? совершенно так, как если бы он говорил у себя в совете ОДС, спросил, поднимаясь, Локшин.
Работайте, мариновать не будем.
Локшин пожал протянутую ему руку, поспешно миновал коридор, перешел через мост и тут только понял, что правительственный комитет по диефикации из мечтаний становится реальностью, что с этого часа можно говорить о бессонной, взметенной победной музыкой непрерывно действующих станков Москве, можно говорить о Москве будущего, как о Москве настоящего.
Он думал, что Ольга спросит его о подробностях свидания, но она не проронила ни звука. Только рука ее, теплая и нежная, нашла его руку, и это рукопожатие сказало ему, что Ольга, не расспрашивая, знает все.
Автомобиль пронесся мимо манежа, взлетел на Красную площадь, запутался, в снежных сугробах набережной, перемахнул Устинский мост и свернул на Таганскую площадь.
К новостройке? спросил шофер, показывая через окошечко облепленное снегом лицо.
Снежный буран внезапно обрушился на брезентовый кузов и сталактитами повис на усах шофера. Автомобиль ехал теперь по прямому и ровному шоссе Энтузиастов. Именно на нем шли те строительные работы, из-за которых академик Загородный чуть не заставил Локшина опоздать в Кремль.
Стройка шла в пяти километрах от завода Русскабель. Еще недавно безрадостный, кое-где застроенный засыпушками и бараками, пустырь ныне чернел от лесов. Жилищная кооперация возводила на этой далекой окраине целые кварталы семиэтажных стандартных домов. Строились не только дома, но и универмаги, и бани с бассейнами для плавания, амбулатории, ясли и клубы.
Ольга, наконец вышел из радостного оцепенения Локшин, ты знаешь, мы едем по шоссе Энтузиастов.
Какое изумительное название, ответила Ольга. Как странно, что завод «Вите-гляс» строится именно на этом шоссе
Локшин приподнялся в автомобиле и поглядел на оставшуюся позади Москву. Вся в бесчисленных церквах, занесенная снегом внезапной вьюги, она темнела вдали.
Москва, сказал Локшин. Шоссе Энтузиастов, повторил он. Да, да, обрадовался он, наконец, найдя давно уже мучивший его образ. Из города Кремля она сделается городом энтузиастов!..
Часть вторая
Глава перваяПоворот
Левый угол чуть подернутого влажной пылью зеркала занимали перевернутое окно, изломанная, словно отраженная в бегущей воде витрина комиссионного магазина, уменьшенная до карликовых размеров фигура зазевавшегося прохожего. Справа в пышной расплеснувшейся пене намыленных щек сверкала трижды изломанная и удвоенная отражением безопасная бритва. Притупившееся лезвие нудно царапало кожу, никак не задергивающаяся штора мешала пробрить оставшийся в тени подбородок.
Резкий стук в дверь заставил Локшина нехотя оторваться от зеркала. В номер, не ожидая ответа, ворвался Миловидов.
Читали, с порога спросил он, весь город
«Правда о диефикации»прочел Локшин жирный, бросающийся в глаза заголовок. «Рабочие завода Красный Путь о диефикации», «Барская затея буржуазного профессора».
Что такое? Неужели опять?.. И этопосле постановления Цека?
Локшин отбросил бритву и развернул газету.
Уже не бестиражная «Наша Газета», а популярный в рабочих массах «Голос Рабочего» подымал кампанию. Подымал кампанию в тот момент, когда после свидания в Кремле идея диефикации из спорной проблемы стала категорической директивой партий и воплотилась, наконец, в ряде законов республики.
На смену добровольному обществу постановлением Совнаркома создан был правительственный комитет но диефикации СССР, облеченный широкими полномочиями, призванный в жестоком календарном порядке проводить плановую диефикацию промышленных центров.
Сопротивление, казалось, было сломленои вдруг
Локшин попробовал вчитаться в прыгающие перед глазами строчки, дочитав до середины, посмотрел на подпись и увидел пышную фамилию Буглай-Бугаевского. Чрезвычайно развязно, с нарастающим ехидством Бугаевский облекал в короткие газетные строчки всю ту ненависть к идее диефикации, с которой столкнулся Локшин полгода назад у лесов строящегося маяка, в комитете, на собрании МОСПС, на улице и дома.
Нравится, с усмешкой спросил Миловидов, ну и арап! А хорошо написано. Ну, скажите, что это плохо.
После постановления Цека и Совнаркома Миловидов ни разу открыто не выступал против Локшина или против комитета, но враждебное отношение к диефикации у него оставалось до сих пор.
Как хорошо. Ну скажите же сами, что хорошо, настаивал он.
Локшин, не слушая Миловидова и не отвечая на его вопросы, надел пиджак и бросился в коридор к телефону. У Сибирякова на звонок никто не отозвался.
«Голос Рабочего». Иван Николаевич. Говорит Локшин. Поймите, что в такое время
Иван Николаевич сухо ответил:
Если вы не согласны, можете написать опровержение.
Да поймите же, наконец, ведь это
В трубке раздался характерный звук отбоя. Локшин ожесточенно постучал по рычажку. Очередная радиопередача заполнила мембрану заглушенными звуками музыки. Он швырнул трубку и побежал на третий этаж к другому аппарату.
В-1 тридцать шесть восемьдесят четыре. Да, Ольга, ты читала? с трудом переводя дух, сказал он.
Не удивляйся, успокаивающим тоном сказала Ольга, я знала, что он это сделает. Он воспользовался первым поводом, чтобы сделать нам гадость
Это «нам», которое Локшин слышал от Ольги впервые, заставило его на минуту забыть горечь и обиду от наглой статьи Бугаевского.
Ты приедешь? скорей приглашая, чем спрашивая, сказала Ольга.
Я сейчас Только повидаюсь с Сибиряковым. Никак не мог дозвониться.
Вечером буду ждать
Сибирякова не было ни дома, ни в наркомате. Локшин приказал шоферу ехать в Госплан на Воздвиженку.
Найти Константина Степановича в бесконечных коридорах Госплана было нелегко: услужливые стрелки направляли Локшина от двери к двери, таблицы с многозначными номерами окончательно запутали его.
Кажется, товарищ Сибиряков пошел к машинисткам, деликатно доложил один из служащих с модными бакенами, похожими на бакены Лопухина. Локшин пошел к машинисткам, и, блуждая в несчетных, совершенно одинаковых дверях, с трудом отыскал металлическую доску, на которой было четко выгравировано: машинное отделение Госплана.