«Комитет по диефикации считает ремонт осветительной сети на заводе преждевременным»
А под этим уничтожающим Локшина текстом стояла его собственноручная подпись.
Следователь продолжал:
А вы знали о существовании вредительской организации?
Тогда Локшин, действительно, ничего не знал. Он не знал о том, что Лопухин был руководителем вредительской организации, которая путем неправильного планирования, консервации наилучше оборудованных заводов, переассигнования средств и неправильного их направления пыталась сорвать работу комитета, сорвать дело диефикации страны. Он не знал, что в эту организацию входили виднейшие работники плановой комиссии, работники технической комиссии, управляющий делами комитета Андрей Михайлович, даже малозаметный Петухов.
И ему, Локшину, поверили. Он был освобожден. Он получил спокойную работу в Госплане. Он мог уже в течение двух лет не думать о делах, связанных с его пребыванием в комитете.
Но зато теперь, сидя в своей комнате в Центральной гостинице за письменным столом, заваленным грудой бумаг бумажек, сохранивших от забвения самые мелкие из мельчайших эпизоды, теперь он знал больше всех, даже больше чем мог узнать в то время сам следователь до особо важным делам товарищ Клаас.
Несколько строк на зеленоватой бумаге, несколько строк, до сих пор не замеченных им, открыли ему все.
Ольга!
Значит приказ об отмене ремонта, подписанный им, был когда-то подсунут ему Ольгой. Паша привез папку с бумагамиона подменила бумаги. Она была хорошо знакома с Лопухиным. Она действовала по заранее обдуманному плану. И она бросила его в тот момент, когда он был уже не нужен делу и, следовательно, не нужен ей. Винклертолько предлог. А может быть, она ушла к Винклеру, чтобы так же мешать его делу, так же срывать его работу, как она срывала работу по диефикации СССР.
Ольга! Так обмануть
Он не простит ей. Он отомстит. Его обязанность сейчас же осведомить об этом. Где товарищ Клаас? Или нет, сначала надо пойти в комитет
Локшин сбросил ненужные теперь бумаги в ящик, захлопнул его вышел из гостиницы.
В комитете шла обычная суета, стучали автоматические пишущие машинки, щелкали арифмометры. Локшин надеялся, что его приходу удивятся будут его расспрашивать, улыбаться, допытываться, не собирается ли он снова работать в комитете, но его окружали незнакомые люди, ни одна улыбка не засветилась ему на встречу и, как это бывает, когда, попав проездом в свой родной город, человек не найдет того, что ему было дорого по поминаниям детства, Локшин почувствовал себя лишним.
Может быть, сюда вовсе не следовало приходить.
Знакомое лицо выглянуло из остекленной кабины и заставило Локшина остановиться.
Паша! вздрогнул он.
Господину диесификатору. попробовал острить Паша, соскользнув с высокого треножника. Александр Сергеевич неужели вы снова сюда
Да нет, Паша, я совершенно случайно, ответил Локшин и сразу же почувствовал неловкость от того, что назвал Пашу по старой памяти просто по имени. А вы что тут делаете теперь? спросил он.
Да вот, гордо ухмыльнулся Паша, управляю всей этой чепухой. Я ведь ведь теперь на месте, которое занимал при вас Андрей Михайлович. И возможно, Паша выпрямился, и тут Локшин заметил, что он, пожалуй, не такого уж маленького роста, как казалось, возможно, что меня скоро назначат ученым секретарем.
Ученым? растерянно повторял Локшин.
Я, тихо ответил Паша, как-никак, а все-таки когда-то получил степень магистра в Кембриджском университете Пойдемте к Кизякинуя проведу вас
Магистр Кембриджского университета? Паша, маленький конторщик, которого Локшин знал столько лет! Нет, тут что-то не совсем ладно, размышлял Локшин, следуя за новоявленным магистром.
В комитете по диефикации теперь было так же трудно отыскать кого-либо, кал прежде в коридорах Госплана на Воздвиженке. Только привычный глаз Паши мог не заблудиться среди стрелок и номеров на бесчисленных кабинетах.
Товарищ Кизякин, мы, наконец, разыскали Александра Сергеевича
Пышные усы Кизякина конскими хвостами нависали над письменным столом.
Он мало изменился, разве крахмальный воротничок, заменивший ситцевую косоворотку и заставлявший держать голову неестественно прямо, разве отличный клетчатый костюм, невольно ассоциирующийся с чемоданом и билетной кассой говорили о том, что секретарь ячейки завода «Красный Путь», безжалостно обыгрывавший в шашки любого слесаря и любого фрезеровщика, уже не играет ни в шашки, ни в городки, ни в «носы».
А, это ты, небрежно сказал Кизякин, словно он расстался о Локшиным только вчера. Ну, ладно, посиди, я тебя чаем угощу.
Кизякин приподнялся. Эбонитовая трубка телефона подхватила его небрежную фразу:
Вахрамеева, чаю!
В дверях показался большой поднос, затем стоптанные подшитые валенки и, наконец, уже сама Вахрамеева. Она сразу же узнала в неурочном посетителе Локшина и хотя лицо ее не выразило ни радости ни смущения, огромный поднос внезапно замер в ее руках. Она как-будто раздумывала, кому первому предложить чаюнеуверенным движением поднос обратился к Кизякину, потом, описав дугу, застыл перед Локшиным и, наконец, снова описав дугу, остановился перед Кизякиным.
Кизякин снял с подноса стакан покрепче и поставил его перед Локшиным.
Ты пей, а я пока делами займусь. Управлюсьперетолкуем.
Напрасно я пришел сюда, подумал Локшин и, пока Кизякин возился с бумагами, так и не допив стакана, незаметно вышел из кабинета.
Товарищ Клаас. Говорит Локшин. Мне нужно вас видеть по весьма срочному делу.
Я могу вас принять сейчас.
Глава десятаяПартия «блиц»
Следователь принял Локшина как старого знакомого. Он расспрашивал о комитете, удивился, узнав, что Локшин два года туда не заходил, вспомнил почему-то о Винклере.
Вы его давно не видали? И теперь не встречаетесь?
Видел на открытии станции
А как вы думаете, действительно опыты Винклера могут удастся. Фантастикаа подумаешь Нет, на самом деле?
Я всегда очень ценил его способности. Винклернезаурядный человек.
Но и дружеский тон, и вопроси, которые принято задавать только очень хорошо знакомым людям, не могли обмануть Локшина. Он сразу же насторожился, вспомнил прежние свои визиты к следователю.
Я сделал неожиданное и очень важное открытие, прервал он следователя. И, не ожидая вопросов, положил на стол конверт с запиской Ольги.
Следователь повертел в руках конверт, прочел записку, осмотрел ее на свет и спросил:
Ну и что же?
Волнуясь, торопясь, сбиваясь, Локшин рассказал все, что передумал за прошлую ночь. Он полагал, что следователь схватится за телефон, что он немедленно сделает распоряжение об аресте Ольги, но следователь принял его рассказ довольно-таки холодно и спокойно.
Ну и что же? переспросил он.
Я думаю, что она возглавляла организацию. Она была связана с заграницей. Она была очень хорошо слишком хорошо знакома с Лопухиным. Лопухин не выдал ее, потому что вместе с нею была бы выдана вся организация.
Вы думаете? сухо спросил следователь. Конечно, бывают случаи
Локшин смутился и попытался взять обратно до сих пор лежавший на столе перед следователем зеленый конверт.
Нет, отчего жепусть останется. У нас не пропадет, улыбнулся он. А вы не встречаетесь больше с гражданкой Редлих? Давно?
Локшин встал, попрощался, неловко подошел к двери и потом что-то вспомнив снова вернулся к столу следователя. Следователь мягко улыбнулся.
А знаете еще что, шёпотом сказал Локшин, у нас в комитете был делопроизводитель Паша Даже фамилии не помню, и он, представьте себе, магистр Кембриджского университета.
Следователь в знак согласия наклонил голову. Локшин еще больше смутился и вышел на улицу.
Чувство неловкости от этого неудачного визита всю дорогу мучило его.
Садясь в трамвай, он опустил гривенник не в автомат, заменяющий теперь кондукторш трамвая, а куда-то мимо щелки, он заблудился, переходя многочисленные мостки, опутывавшие Лубянскую площадь, и, поднимаясь по лестнице гостиницы, вместо второго этажа попал на третий.
А как же партия-блиц? поймал его Миловидов, я давно жду. Что с вами сегодня?
Несмотря на былую вражду, они сдружились за это время. С тех пор Миловидов давно уже не работал в МОСПС, был исключен из партии за неправильную линию, взятую им по отношению к диефикации, и за допущенную им забастовку на «Красном Пути», и сейчас работал в профессиональном отделе «Голоса Рабочего» у неоднократно выруганного им и столько же раз расхваленного Ивана Николаевича.
Что ж, я могу, рассеянно сказал Локшин. Но после второго хода Миловидов развел руками:
Что ж это вы, батенька, разве так играют. Капабланка и то такого хода не допустил бы. Вот вам
Локшин против обыкновения проиграл.
Давайте еще Да что это с вами? Я, признаться, люблю выигрывать, но так играть, как сегодня, выне понимаю
Локшин проиграл бы и вторую партию, если бы не телефонный звонок.
Слушаю. Да. Локшин. Что?
Он словно не понимал, о чем говорит ему телефонная трубка.
Мое мнение о комитете по диефикации? Я не в курсе. Вы говоритевредительство. Не знаю. Впрочем, прошлый опыт, да, да, основное это планирование.
В чём дело? Об вас вспомнили? Я всегда говорилкак удивительно скоро умеют у нас забывать талантливых людей, говорил Миловидов-Локшин! Я-то понимаю ведь, кто такое Локшин, но у нас
Новый телефонный звонок заставил Миловидова замолчать.
Буглай-Бугаевский? удивленно переспросил Локшин:Ну, что вы ну что ты Напиши, что хочешь, мне ли тебя учить.
Несмотря на спокойный тон, Локшин волновался. Неожиданные звонки напомнили ему время былой славы и исполнили сознанием своей силы.
Почему вспомнили? Зачем им нужно знать его мнение? Неужели только потому, что он один из старого состава комитета остался нескомпрометированным. Разговор идёт о каких-то непорядках в комитете, значит «Голос Рабочего» опять начинает кампанию. И опять Буглай-Бугаевский
Открытие теплофикационной станции, встреча с Ольгой, записка, посещение комитета, Паша, следователь, звонки Бугаевского, у Локшина было такое чувство, словно он из затерянной в глуши деревушки снова попал в суетливый, шумный, грохочущий город, в привычную когда-то для него обстановку.
Я больше не буду играть, сказал он Миловидову.
Как хотите, ответил тот, стоило позвонить какому-то репортеру, и вы уже не будете играть.
На маленьком личике Миловидова было такое выражение, какое бывает иногда у оскорбленной комнатной обезьяны.
Не хотите игратьтак я уйду
Локшин ничего не ответил. А когда Миловидов ушел, он закрыл дверь и снял телефонную трубку.
В. Один тридцать шесть восемьдесят четыре.
Он услышал чуть придушенный голос и, повернув рычажок, увидел на небольшом экране смутное, очень далекое в мерцании серого расплывчатого света лицо.
Саша, усталым голосом сказала Ольга, я только-что хотела звонить тебе. Я очень хочу тебя видеть. Мне нужно тебя видеть.
Право, не знаю, нерешительно ответил Локшин. Его испугала встреча с Ольгой.
Неужели ты не можешь вырваться на час, на два?
И, не дожидая его ответа, прибавила:
Я буду ждать тебя черев полчаса у Страстного.
Глава одиннадцатаяОпытное поле
Над матовым призрачным полем реяли искусственные луны. Легкий пар, несмотря на холодный январь, поднимался от черной влажной земли, пересыпанной зелеными стрелками пробивающихся растений.
Всю дорогу Ольга молчала, куталась в беличью шубку, тревожно оглядывала каждого входившего в трамвай. Только здесь, на этом необычном, с теплой, несмотря на зиму, землей доле она немного успокоилась.
Вот мы и одни, сказала она и присела на скамейку.
Вытянувшиеся иссиня-черные тени упали на мерцающие белые стены флигелька, где находилась недавно оборудованная лаборатория Загородного. Привстав на скамье, можно было сквозь цветные стекла увидеть за столом грузную фигуру академика.
Она отыскала теплыми пальцами его руку и погладила ее под рукавом пальто.
Я часто думала о тебе. Как глупо, как нелепо мы расстались Ты думаешь о Винклереоставь
Она многозначительно умолкла и пальцы ее крепко сжали его руку.
Дверь флигеля со скрипом отворилась.
Что ж это вы тут молодоженами сидите? добродушно сказал профессор, рады, что тепло?
На опытном поле профессора действительно было тепло, как в безветренный майский вечер. Калориферы Винклера, примененные впервые, здесь, на маленьком участке земли в районе Тимирязевской академии, не только согнали снег, но и поддерживали над землей ровную мягкую температуру.
Вы бы ко мне недельки через две приехалиу меня тут вишни цвести будут. А вы что же, Александр Сергеевич, нос повесили. Молодой человектолько бы радоваться.
Я радуюсь, выходя из теплого оцепенения, ответил Локшин.
Вот, посмотрите, продолжал профессор, показывая залитое бледно-зеленым светом поле, тут новая жизнь начинается. Такая проблемка, что ваша диефикация перед ней щенок Не обижайтесь, не обижайтесь, я пошутил Шутки шутками, а мы тут нацелились все вверх тормашками перевернуть. Диефикация плюс теплофикациявот чем можно горы сдвинуть.
Профессор распахнул полушубок.
Ко мне из Наркомзема ходят. Не терпится.
Теплофицируй им совхозы да колхозы. Даже крестьяне приезжали«на теплую землю». Все о нашей затее знают. Да ведь вы еще огородишка-то моего не видели
Бережно ступая по бороздам, профессор повел их по своему опытному участку. Поле было обнесено высокой бетонной стеной. Ажурные башни искусственных солнц уходили в зимнее небо. На мерцающей от капель дождя, напоминающего о том, что за бетонной оградой идет снег, бурой земле виднелись черные с раскоряченными ветвями деревья. Гряды чередовались с металлическими ящиками, жадная сетка проводов опутывала все поле.
А это что? А это, поминутно спрашивала Ольга, останавливаясь то у продолговатого иллюминатора, то у столь же непонятных жолобов, каналами прорезающих поле.
Профессор словоохотливо объяснял, но большая часть объяснений никак не доходила до Локшина. Понятно было одночто соединение калориферов с искусственным светом даст возможность снимать от восьми до двенадцати урожаев в год, и что отдельные культуры можно довести до гипертрофированных размеров.
Да вот, полюбуйтесь, сказал профессор, нагибаясь к грядке.
Колосящаяся пшеница падала под тяжестью толстых, скорей напоминающих кукурузу колосьев.
Эти головастые карлики, с лаской в голосе произнес профессор, дадут такой урожай, какой никому не снился.
На другой борозде за поблескивающей металлической оградой в синей ползучей листве томились сочные и влажные плоды.
А как вы думаете, что это такое? Клубника? Посмотритеягодка-то чуть не в килограмм весом.
Загородный показал низкорослые вишни, молодые зеленеющие ветви которых, не зная, стремиться ли им к прогретой калориферами земле или к яркому, но холодному солнцу, прихотливо изгибались над грядками, показал карликовую дыню, толстые пальцы спаржи, выкопал из навоза толстенький белый шампиньон и потом, горестно вздохнув, сознался:
Только вы раньше времени не восхищайтесь. Пшеничка-то моя, изволите ли видеть, обходится рублей по пять фунт. Вот тут-то и гвоздь. Над этим бьемся. Вспомните, Александр Сергеевич, во что нам первое солнце обошлось. Помните, как вы за голову хватались. А теперь такое солнце любой уездный откомхоз поставить можетдесятками заказывают
Профессор внезапно оборвал разговор и заторопился:
Вы погуляйте тут, а мне пора. Как бы реакцию не пропустить
Локшин долго следил за грузной фигурой удаляющегося профессора. У флигеля он остановился, обратил к Локшину широкоскулое обросшее за последние годы широкой старообрядческой бородой лицо и шутливо погрозил все еще пребывающим во власти странного очарования гостям.
Слушай, сказала Ольга, я должна рассказать тебе о многом
Неужели она расскажет, вздрогнул Локшин. Он не хотел признанийведь каких-нибудь два часа тому назад
Ты знаешь, что Буглай-Бугаевский не первый мой муж