Что-то не так? У вас жалоба или просьба? Не хватает оборудования?
Нет. Условия для работы созданы идеальные. Мне не понятно, зачем понадобилось запрещать науку?
А вам не все ли равно?удивился Лобов.
Запрет научных исследованийэто преступление. Вы не должны были так поступать.
Послушайте, Пратов, сначала вы говорите, что вам создали идеальные условия для работы, а потом о Запрете, как о преступлении. Не находите, что эти ваши заявления противоречат друг другу? Неужели слова старых ученых больше не подчиняются логике?
И все-таки я хотел бы знать!
О чем? Про идеальные условия или про Запрет? Вы меня запутали. Отвечу так: какая лично вам разница? Мне кажется, что наши планы не должны вас заботить. Точно так же, как меня совершенно не интересует, почему вы изучаете галактики Цвики.
Зачем вы меня вызвали?
Хотелось бы узнать ваше мнение о Зимине.
Я не стукач.
Лобов рассмеялся.
Для ученого вы слишком ограниченный человек. Из всего возможного набора объяснений вы выбрали самое примитивное и бессмысленное. Компромат на Зимина уже собран, без вашей помощи. Это никак не отразится на его судьбе. Мы бы хотели, чтобы он спокойно продолжал свою работу. Ваше мнение на его судьбу не повлияет.
Он будет работать на Коллегию? Хотите поступить с ним так же, как поступили со мной?
Вы, вроде бы, довольны. Будет доволен и он. Это я могу обещать.
Но он больше наукой не занимается.
Да, я знаю, онписатель.
Вам с ним не справиться!
Почему?
Он не будет плясать под вашу дудку.
У нас нет дудки.
У него останется право писать то, что он захочет? Вы не будете заставлять его врать?
Конечно!Лобов улыбнулся.Нас интересует его способность сочинять самостоятельно, без подсказки. Вы считаете, что он справится?
Если вы говорите правду, то вам не найти лучшей кандидатуры. Это все?
Да.
То есть вы вызвали меня на тайную встречу только для того, чтобы поговорить о Зимине?
В общем, да,улыбнулся Лобов.Возвращайтесь к работе. Для счастливого будущего, которое всех нас ожидает, чрезвычайно важно все, что вы делаете.
Неужели?
Нет, конечно, но людям обычно нравится, когда я так говорю.
Лобов раскрывает карты
Полтора часа пролетели незаметно. Наверное, Зимин задремал. Клавдия разбудила его и напоила кофе. «Пора, не расслабляйся». Он почувствовал, как к нему медленно возвращается ощущение реальности, это было приятно. Чтобы проснуться окончательно, он постарался запомнить приснившийся сюжет про Пратова. Часто куски сна или внезапно возникшие яркие образы оказываются важнее для писателя, чем тщательнейшие наблюдения за жизнью реальных людей.
Ты должен быть во всеоружии, Зимин,сказала тетя Клава твердо.От вашей встречи слишком многое зависит, я не могу допустить твоего поражения! Мне не нравится то, что Лобов до сих пор с тобой не поговорил. По-моему, это его бесит.
К чему я должен готовиться? К соревнованию или сражению?
Я бы назвала это испытанием. Твои представления будут разбиты и уничтожены. И тут ничего не поделаешь. Приготовься и смирись.
В моем случае о представлениях следует переживать в последнюю очередь.
Да. Я помню. Ты всегда говорил, что представления штука напускная, главноелогика, факты и причинно-следственные зависимости. Но Лобову от тебя нужно совсем другоеписательское чутье.
Это что за зверь?
Тебе лучше знать.
А вдруг после нашего разговора будут разбиты его представления? Случаются же чудеса.
О, это будет замечательно! Мне кажется, что Лобов ждет от тебя именно новых идей, с которыми бы он смог согласиться или поспорить, чтобы еще раз подтвердить свою правоту. Он относится к стереотипам точно так же, как и тыс презрением. Ваши взгляды различаются сущим пустяком. Тебе принять взгляды Лобова мешает рудиментарная звериная привязанность к морали. Ему согласиться с тобой не дает абсолютное пренебрежение моралью. Но если послушать, говорите вы почти одно и то же. Парадокс.
Как известно, дьявол прячется в деталях! Странные вещи ты говоришь, тетя. Я даже немного разволновался, словно должен участвовать в философском диспуте на неизвестную тему. Боюсь, что без подготовки буду выглядеть бледно, стану мальчиком для битья. Как бы ты во мне не разочаровалась.
Так я и поверила! У тебя по любому поводу есть свое мнение. Мне ли не знать!
* * *
Раздался шум подъезжающего автомобиля, и вскоре Зимин уже пожимал руку Лобову. Один из руководителей Временной Коллегии по нормализации выглядел вполне пристойно. Самоуверенный сорокапятилетний мужчина, знающий себе цену. Удивительно, но в его присутствии не оставалось места грусти, тревогам и сомнениям. Зимин почувствовал, как его накрывает противоестественная волна спокойствия и умиротворения. Гипноз? Или это был природный магнетизм? Образ небожителя, вождя и руководителя всех-всех, без исключения, свободолюбивых людей нарушали лишь предательски насмешливые глаза. Ирония слишком плохо сочетается с абсолютной властью, поскольку ничто человеческое не может претендовать на непогрешимость. Это Зимин хорошо знал. Но, видимо, человеческого в Лобове осталось слишком мало, а может, он научился неплохо скрывать его проявления, поскольку предполагаемая ирония, если и была свойственна этому человеку, была глубоко спрятана внутри его, вне всякого сомнения, могучего интеллекта. Легко читалась лишь одна ироничная мысль, которую Лобов даже не пытался скрывать: «Расслабьтесь, я буду хорошо вами управлять». Впрочем, не исключено, что Лобов на самом деле так считал. Зимин подумал, что ему всегда было трудно отличить смешливого человека от ироничного. Тем более, что от такого знания нет никакого проку.
Я вам не нравлюсь?спросил Лобов и улыбнулся, словно дал возможность обратить внимание на смешную сторону их встречи.
Простите?
Нам предстоит непростой разговор. Должен сказать, что наши взаимные симпатии или антипатии совершенно не важны. Проблема настолько серьезна, что никуда не денется, даже если мы не сумеем договориться. Мы с вами можем не прийти к согласию, но проблема останется. Ее придется решать кому-то еще. Пройдет немного времени и два других человека, один от Коллегии, второй, умный одиночка, способный понять то, что скрыто от остальных, обязательно встретятся, чтобы продолжить разговор. Вот только, они могут достигнуть согласия слишком поздно. Давайте, мы уж с вами сами
Если я правильно понял, вы собираетесь рассказать мне правду о предстоящем обретении бессмертия, но вам безразлично, поверю ли я вам?спросил Зимин.
Абсолютно безразлично,подтвердил Лобов.
Может быть, тогда не стоит и начинать?
Я должен. Меня всегда удивляли люди, которые после того, как им расскажешь про что-нибудь, заявляют: «Я об этом ничего не знаю»! Меня бесит это «не знаю». Можно было бы понять, если бы они говорили: «Я не знал». Но им рассказали, следовательно, они знают. Теперь они могут сказать лишь: «Я не согласен. Не верю. Белиберда». Их «не знаю» звучит оскорбительно.
Вы сейчас что-то расскажете, я смогу не поверить и вынести вердикт: «Белиберда»? А вам будет наплевать на мое мнение, потому что вам важно, чтобы я выслушал вас, чтобы потом не смог сказать: «Я не знаю»?
Да,кивнул Лобов.
Должен предупредить, что ячеловек несерьезный. Не исключено, что я отнесусь к вашей важной истории без должного уважения. Вас может расстроить, если однажды вы встретите свою историю в моем тексте, искаженную самым непочтительным образом, и представленную в юмористическом свете, грубо говоря, не удивляйтесь, если я высмею ваши самые высокие устремления.
О, это было бы просто замечательно!
Вот даже как! Вы меня заинтриговали, начинайте свой рассказ.
Собственно, ничего нового о наступающей эпохе Лобов не рассказал. Разве что Зимин окончательно убедился, что сплетни о практическом бессмертии не пустая болтовня. Отменить принятое решение уже нельзя. Согласие людей больше не имеет значения. Вот так однажды изобрели телевидение. Его не было, потом оно появилось. Назад отыграть нельзя. Люди вынуждены покупать телевизоры или отказываться от их покупки, обрекая себя на жизнь, лишенную движущихся картинок и говорящих голов. Вот и весь выбор.
С возможным бессмертием дело обстояло еще хуже, в аптеки еще не успели завести таблетки, а проблемы уже возникли. К сожалению, никто не знает, как их решать.
Мы должны осознать, что внедрение практического бессмертия кардинально отличается от технологического прорыва, в обычном понимании этого термина,сказал Лобов проникновенно, его голос едва заметно дрожал, он говорил об очень серьезных вещах.
Почему?спросил Зимин вовсе не для того, чтобы позлить Лобова, ему на самом деле было интересно.
Это очевидно. Поведение людей, соглашаемся мы с этим или нет, строится на удовлетворении трех основных потребностей. Это поиск пропитания, продолжение рода и жажда доминирования. До сих пор развитие технологий способствовало решению этих задач. Сейчас эта триада оказалась поколеблена. Потребности в продолжении рода больше не существует. Точнее сказать, она ослабла самым прискорбным образом.
Чего это вдруг? С какого перепугу?
Сами подумайте. Слова «я не пожил, как следует, так пусть дети мои поживут», потеряли актуальность. Отныне человек сам для себя становится и предком, и потомком. Немедленно перестает работать механизм наследования. Люди больше не обязаны заботиться о своих потомках, необходимость передавать детям накопленное состояние отомрет естественным путем. Отныне вновь рожденные больше не продолжатели рода и семейных традиций, а конкуренты. Из человеческой практики исчезнет даже, казалось бы, извечное желание хвастаться достижениями своих детей. Да и дети быстро излечатся от любви к своим родителям. Легко догадаться, что относиться они будут к ним, как к злейшим врагам, поскольку старики будут занимать их рабочие и общественные места, которые обязательно достались бы им, если бы не практическое бессмертие. Привычные социальные лифты, которые и без того загибаются, окончательно перестанут работать, что естественным образом приведет общество к еще большему расслоению.
Грустно!сказал Зимин.
Это одна из множества проблем. Надо понимать, что как только мы расправимся с одной из трех человеческих потребностей, немедленно рухнут и две остальных. Люди перестанут быть людьми.
Об этом стоит написать.
Ловлю вас на слове.
Писать по заказу Зимин не любил, точнее, не умел. Но сюжет показался интересным. Был у него один знакомый пареньФедор Лагров. Очень серьезный и практичный человек. Он наверняка добьется карьерного роста в новой науке. Про него и следовало написать.
Папа, ты меня достал
Дело шло к вечеру. Лагров читал «Интеллектуальный листок». Отыскался интересный текст. Агент Временной Комиссии по нормализации пытался объяснить с точки зрения новой науки для чего необходимо вкладывать деньги в схоластический анализ темной энергии. У Лагрова появилось подозрение, что автор скрывает что-то важное, но это, скорее всего, было не так, просто он не научился внятно излагать свои мысли.
Хочу ребенка,сказала Лариса.
Прости, не расслышал.
Я хочу ребенка.
А-а Хоти. Хотеть не вредно. Психоаналитики утверждают, что в некоторых случаях это даже полезно,сказал Лагров, смысл слов подруги до него дошел не сразу. Есть вещи, о которых думать нехорошо.
Не юродствуй.
Нет, в самом деле Чего это вдруг? Что за странное желание посетило тебя ни с того ни с сего? Ты поняла причину?
Нет.
Будь добра, соберись, возьми себя в руки.
На свете есть вещи, которые не имеют логического объяснения.
Постой, не хочешь ли ты сказать, что подала заявку?
Лариса молча протянула Лагрову вскрытый конверт.
Не буду читать.
Это ничего не поменяет, ты уже знаешь.
Пришлось взять. Было очень страшно. Руки дрожали. Но Лагров заставил себя прочитать резолюцию: «Ваша просьба удовлетворена. Разрешение действительно до 25 мая». Ужасу, охватившего его, не было предела.
Надеюсь, это еще можно переиграть?
Нельзя.
Ты уже подумала, как убьешь человека?
Да. Я поручу это сделать тебе.
* * *
В успешных обществах, где гражданам гарантированы практическое бессмертие и вечная молодость, неизбежно должны быть приняты законы, контролирующие текущую численность населения, в частности, понятное и разумное ограничение рождаемости. Специалисты рассчитали, что для равномерного наделения неотчуждаемым счастьем и прочими удобствами нужно поддерживать численность населения на постоянном уровне. Проще говоря, если вы собираетесь завести ребенка, то должны дождаться, когда кто-нибудь из ваших знакомых умрет. Понятно, что среди людей, обладающих практическим бессмертием, обычная смертьсобытие не частое. Приходится стоять в очереди лет пятьдесят, если не больше. Оставалось надеяться, что кто-нибудь из родственников добровольно откажется от собственной жизни в пользу не рожденного еще ребенка. Редко, но такое случается.
В семье Лагрова сроду дураков не было. Единственным человеком, которого можно было развести на совершение этого благородного, но безрассудного поступка, был отец Лагрова. Он был идеалист и моралист. Лагров подумал, что уговорить его будет не трудно. Нужно будет только подобрать логически непротиворечивые доказательства, которые бы заставили отца сделать правильный выбор. Намечался диспут, забавная интеллектуальная игра, от подобных забав отец был без ума.
В переносном смысле, конечно. Лагров понимал, что это всего лишь красивый оборот речи. У отца ума было много, пожалуй, даже излишне много. Понятно было, что согласиться передать право вечной жизни не рожденному ребенку, может только человек или начисто лишенный ума, или, наоборот, излишне ответственный, наделенный изощренным интеллектом, обостренной совестью и болезненным чувством справедливости. Про отца было известно, что к некоторым вещам он относится «без ума». Можно было попробовать использовать этот недостаток. Если вдруг интеллект подскажет ему, что пора отказаться от здравого смысла и довериться инстинктам, то он может дрогнуть и согласиться. Такой уж он был человек.
Давненько они не виделись. Пришлось Лагрову заранее предупредить о своем визите. Отец привык считать себя чрезвычайно занятым человеком. Наверное, он таковым и был, но знали об этом немногие. Сам Лагров считал его старым бесполезным чудаком. Отец называл себя ученым. Не новым и не старым, а настоящим. Он неоднократно пытался объяснить сыну, что это за зверь такойученый настоящий, но Лагров так ничего и не понял. Он честно пытался уловить внутреннюю логику в скучных лозунгах о принципах познания мира, которые каждый раз повторял отец, но проникнуться давно забытыми идеалами так и не сумел. Лагров отцовской наукой заниматься не собирался. Принципы новой науки его устраивали. Они позволяли без лишних усилий делать научную карьеру и получать весомые результаты своей деятельности, что для молодого ученого немаловажно. Лагров и сам не понимал, почему исследования его коллег, новых ученых, складываются так удачно, но его это мало заботило. Отцу он рассказывал, что все дело в преимуществе, которое дает новой науке адаптированная магия. Отец не верил, ворчал, но другого объяснения неоспоримым успехам современных ученых предложить не мог. Это можно было считать признанием поражения и позволяло Лагрову относиться к отцу, как к жалкому неудачнику. Естественно, о своем сыновнем долге он не забывал. Нашел отцу работу по силам и по уму.