Простите, говорит она, когда мы окружаем ее. В уголке ее рта желтоватая, пахнущая чем-то кислым корочка. Наверное, от одной из язв, которыми их с директрисой наградила токс. Были небольшие проблемы. Ну что, кто первый?
Раньше еду получали по старшинству, как в других школах, как было до токс. А потом мы сообразили, что старшие всегда будут старшими. Никто из нас не мог покинуть школу. Теперь мы каждый день меняемся по годам, и сегодня первыми идут младшие, вот почему Лэндри отправила за едой Эмми. Она безошибочно выбирает, кого прислать, поэтому всегда ест первой. Мы с Кэтближе к середине, за нами Джулия и несколько девушек, одноклассниц Карсон.
Когда очередь доходит до меня, я ныряю под притолоку в кладовую и отхожу в сторону, пропуская внутрь Кэт. Сегодня она выглядит неплохо, кожа почти зажила. Первый год мы думали, что это признак улучшения. Вот только волдыри продолжали возвращаться, с каждым разом всё больше и глубже, пока сквозь них не начала проступать кость.
Кладовая располагается в пристройке к кухне. После каждой вылазки лодочная смена относит сюда все, что не разобрали сразу, распаковывает и выгружает в мусорные ведра на хранение. Каждый день Уэлч вытаскивает одно из них на середину узкой комнатки и позволяет нам в нем порыться. Все, что мы берем, она пересчитывает и записывает.
Кэт смахивает с куртки налипшую паутину и вздыхает, глядя на рассыпанные по полу кубики рафинадавидимо, часть забрала с собой Эмми.
Муравьи наползут.
Бывало и хуже.
Я нависаю над ведром и докапываюсь до дна, где некоторые пытаются спрятать что-нибудь на будущее. Пачка вяленого мясаэто то, что нам нужно, но я медлю. Я видела, как лодочная смена выбросила еду, которой хватило бы на всех. Я не имею права ничего брать. Я не заслужила.
Но я здесь не только ради себя. Я здесь ради Риз. И нам обеим нужно поесть, если мы хотим добраться ночью до дома Харкеров.
Я возьму вяленое мясо и ту штуку из медовой горчицы, которую никто не ест.
Кэт берет упаковку тостов и пачку риса. Улучив момент, она сует в карман маленькую коробочку с изюмом.
У Линдси день рождения, тихо поясняет она. Не говори Уэлч, пожалуйста.
Я оглядываюсь на Уэлч, которая поигрывает ключами, подпирая плечом дверной проем. Кажется, она ничего не слышала.
Выходя из кладовки, я демонстрирую Уэлч свою добычу, с трудом сдерживая дрожь в руках. Как она может стоять с таким видом, будто ничего не случилось? Будто она не держит взаперти мою лучшую подругу? Я натягиваю улыбку и стараюсь не думать о том, что происходит с Байетт, пока я стою в кухне на полу, все еще заляпанном ее кровью.
Хорошо, рассеянно говорит Уэлч. Можешь идти.
Я прикусываю губу, сдерживая рвущиеся с языка вопросы, быстро выхожу из кухни и возвращаюсь в вестибюль, где с удивлением вижу Риз в компании Карсон. Риз сидит, уставившись на свои ботинки, а Карсон беспомощно смотрит на нее с хорошо знакомым мне видом человека, запуганного ее бесстрастным молчанием.
Привет, говорю я, подходя ближе. Карсон! Какой приятный сюрприз.
«Сюрприз»очень хорошее слово, ворчит Риз.
Я бросаю на нее сердитый взгляднесправедливо язвить над Карсон, которая этого даже не понимает, и она пожимает плечами.
Доброе утро, раздается у меня за спиной голос Джулии.
Еще одна. Класс, говорит Риз, но на этот раз немного мягче, и почти виновато косится на меня.
Я сажусь рядом, стараясь не выдать удивления, а Джулия устраивается напротив. Как правило, мы предпочитаем держаться своим кругом, но, раз уж я теперь лодочница, значит ли это, что Джулия и Карсон входят в мой круг? Или они пришли убедиться, что я не выдала Риз никаких секретов?
Мы завтракаем в неловкой тишине. Мне нечего сказать; Риз, понятное дело, тоже, и каждая минута оттягивает поиски Байетт.
Карсон выпрямляется, открывает рот, чтобы завести беседу, и Риз испепеляет ее взглядом.
Так, на всякий случай: нам не обязательно постоянно разговаривать.
Извини, говорю я и с осуждением смотрю на Риз. Ей хватает приличия принять слегка виноватый вид. Мы просто устали.
Ничего страшного, произносит Джулия. Кажется, она только рада отдохнуть от разговоров. Из-под ее рубашки виднеется свежий синяк, и она выглядит измученной, словно, увеличиваясь в размерах, он высасывает из нее жизнь. Она сплевывает на пол кровь, не потрудившись вытереть за собой.
Свою долю мяса я доесть не могу. От одного запаха меня мутит, а если сосредоточиться на этом, если задуматься об этом, то через дымку тупой боли в слепом глазу начинает ощущаться покалывание. Риз ничего не говорит, просто забирает у меня мясо и прячет в карман на будущее.
В таком освещении она очень похожа на отца, каким он был раньше: тот же волевой подбородок, те же глаза, омытые золотистым сиянием.
Интересно, о чем она думает, когда смотрит на меня. Точно не о моих родителяхв отличие от многих, у меня на стене никогда не было их фотографий.
Я редко о них вспоминаю. Я знаю, что должна делать это чаще. Первые пару месяцев после начала токс я думала о них постоянно. Я стояла в очереди на радиосвязь ради короткого, вымученного обмена репликами. Но потом связь оборвалась, а ситуация обострилась, и это перестало иметь значение. Потому что, если я когда-нибудь снова увижу родителей, они захотят услышать, что я скучала, что разлука с ними была худшим, что я когда-либо испытывала. И тогда мне придется лгатьесли я вообще смогу открыть рот.
В глубине души я действительно верила, что все будет так легко. Запертая дверь где-нибудь в задней части школы, а за нейБайетт.
В глубине души я была ужасной дурой.
После завтрака Риз вышла со мной на улицу и стояла на стреме, пока я заглядывала в кабинет директрисы через окно. Ничеготолько массивный старый стол и пирамида картонных коробок в углу.
Байетт нет, докладываю я Риз в который раз после сотни кабинетов, классных комнат, чуланов и уборных. Все нараспашку, словно ждут меня, словно хотят что-то доказать. Наконец я не выдерживаюя не могу больше игнорировать пульсацию в висках и не чувствую ничего, кроме вины за то, что подвела Байетт.
И тогда Риз берет меня за руку, как прошлой ночью, и ведет на улицу. Воздух бодрит, быстро разгоняя кровь и унимая головную боль.
У нас еще есть сегодняшняя ночь, говорит она негромко. Еще не все потеряно.
Мы бесцельно идем по северной стороне школы к краю мыса. По левую руку, на территории, утес сходит на нет, а впереди виднеются тетербольный столб и ржавые качели; то и другое покосилось, а сухая трава вокруг покрыта инеем. От холода колет легкие, и я перестаю чувствовать нос, но вовсе не против. Здесь я могу дышать. Здесь я чувствую, что живу.
Вокруг простор, не ограниченный лесом, и я думаю об этом, когда говорю «нам нужно оружие» так внезапно, что Риз спотыкается.
Зачем?
Мое тело все еще помнит дрожь и страх, которые овладели мной, когда в тот первый день в лесу я бежала, спасая свою жизнь.
Поверь мне, нам нужно оружие.
Ладно. Риз хмурится. Но я сомневаюсь, что у нас получится незаметно от Уэлч стащить из кладовой ружье.
Мимо проходит стайка девочекможет, думают помыть голову или украсть пару одеял, а может, просто хотят сменить обстановку и поскучать в новом месте; мы киваем им в знак приветствия и напряженно улыбаемся. Две из них на год младше нас, еще двеСара и Лорен, наши одноклассницы. Лорен мне нравится, а вот Сара во время моей третьей недели в Ракстере стащила у меня последнюю чистую юбку, и меня наказали за нарушение дресс-кода. И я терпеть не могу, как она хвалится своими мутациями. Одно сердце, двойной пульсну просто фантастика. Она думает, это знак того, что она будет жить дольше нас. По мне, это знак того, что она в глубокой жопе.
Привет, Гетти, говорит Лорен, сбавляя шаг. Ты не знаешь, сегодня есть стрельба?
Будь это так, Уэлч предупредила бы нас за завтраком, и мне хочется об этом напомнить, но ведь я теперь лодочница. Я та, к кому они идут с вопросами.
Нет, говорю я. Приятного дня!
«Приятного дня»? вполголоса повторяет Риз, и я слышу в ее тоне с трудом сдерживаемую улыбку.
Лорен выглядит слегка разочарованной, но только пожимает плечами.
Спасибо. Увидимся, Гетти.
Только посмотри на себя, говорит Риз, когда они уходят. Прямо как политик. Или кассир в торговом центре.
Так она подразнивала меня, когда Байетт была рядом: те же слова, то же насмешливое выражение. Но на этот раз получается как-то мягче. По крайней мере, это звучит не обидно.
Я собираюсь предложить ей вернуться в школу и последить за кладовкой на случай, если Уэлч в какой-то момент оставит ее без присмотра, когда Риз дергает меня за рукав. Она кивает мне за плечо, на пустую темную конюшню.
Стрельба, говорит она. Вот где можно взять оружие.
Как?
Но она уже идет к конюшне, оставляя на белой от инея траве цепочку следов.
Сейчас в конюшне никого нет. Пустые денники, летающая в воздухе пыль и распахнутые навстречу океану двери, через которые внутрь врываются порывы холодного воздуха. Я иду за Риз к дальней части конюшни, где за тюками сена, изображающими цель, стоит запертый сундук, предназначенный для седел и стремян. Теперь Уэлч хранит в нем дробовик, из которого мы стреляем на занятии.
Минутку, говорит Риз, опускаясь на корточки перед сундуком. На нем всего один навесной кодовый замок, судя по виду, насквозь ржавый, так что сломать его должно быть нетрудно. Уэлч заметит, если мы его собьем, но, когда я собираюсь сказать, что наша цель оправдывает любые средства, Риз начинает поворачивать колесики с цифрами. 170303. Ее день рождения.
Раздается щелчок, и она с довольной улыбкой поднимает на меня глаза.
Комбинацию устанавливал папа, поясняет она. Я так и думала, что Уэлч не станет ее менять. Риз откидывает крышку, берет дробовик, лежащий на груде старой амуниции, и роется в сундуке в поисках патронов. Что теперь?
Нужно где-то его спрятать, говорю я, все еще не веря нашей удаче, когда она прячет в карман пару завалявшихся патронов, которые из-за мороза липнут к коже. Где-нибудь у забора, чтобы проще было захватить его по пути наружу.
Слева от ворот есть небольшая еловая рощица, куда некоторые из старшеклассниц в дни посещений раньше водили парней с материка. От мысли пойти туда с Риз я заливаюсь краской, но там и впрямь можно без опаски спрятать дробовик.
Хорошо, говорит Риз и протягивает мне оружие. Я неуверенно принимаю его, и она, развернувшись, сбрасывает с себя куртку. На ее месте я бы уже тряслась от холода, а у нее появляется всего несколько мурашек на руках. Сунь его за ремень, и я пронесу его на спине.
Это должно сработать, но я не могу сдержать нервного смешка. Она оглядывается на меня через плечо.
Что? У тебя есть идея получше?
Может, дело в ее готовности помочь мнерискнуть жизнью ради Байетт, потому что я ее об этом попросила, а может, в контуре ее подбородка и манящем сиянии волос, но она сделала мне подарок, и я хочу дать ей что-то взамен.
Слушай, говорю я. Хочешь поучиться стрелять?
Я жду, что она огрызнется, но она с настороженной вежливостью говорит:
Я умею стрелять.
Я имею в виду, с другой руки. Наступает пауза, и на ее лице появляется что-то вроде сомнения, но все-таки не отказ, так что я пробую снова: Я стреляю с правой. Я могла бы тебя научить.
Ладно, говорит она. Она нервничает, но настроена решительно. Как и я.
Я возвращаю ей дробовик, веду ее в начало конюшни и указываю на присыпанный опилками пятачок земли. Риз занимает место, набрасывает на плечи куртку, а я встаю рядом с ней.
Покажи мне, как ты обычно стоишь.
Она мигом ощетинивается. Неделю назад я бы сказала: это потому, что она ненавидит, когда ей указывают, что делать. Так и есть, но еще мне кажется, что она ненавидит проявлять перед кем-то слабость.
Просто покажи, мягко повторяю я.
Она неохотно упирает приклад в левое плечо и берется за стол правой рукой. Она пытается положить серебряный коготь на спусковой крючок, но ее пальцы слишком тонкие и не могут его ухватить.
Видишь?
Вижу, но это ничего. Теперь встань по-другому: выстави левую ногу вперед и разверни бедра.
Нас учат стрелять из позиции, в которой свободное плечо развернуто к цели, а плечо под прикладом отведено к спине. Уэлч называет ее угловой стойкой. Она говорит, это для того, чтобы попасть в цель с первого выстрела на случай, если нам перестанут присылать патроны и придется экономить.
Риз выставляет ногу, перебрасывает дробовик на правое плечо, придерживая ствол серебряной рукой, и подносит другую руку к спусковой скобе. Плечи она держит правильно, но по тому, как ровно расположены бедра, видно, что ей мой вариант не по душе.
Придется сделать, как я говорю. Ну же, давай.
Я так цели не вижу.
Я смеюсь.
Если уж я вижу с одним глазом, то ты и подавно сможешь.
Она возится с дробовиком, пристраивая его поудобнее, но в такой позиции у нее ничего не выйдет. Я встаю у нее за спиной и подношу руку к ее бедру.
Можно?
Она поворачивает голову, обнажая нежную кожу на шее, и у меня перехватывает дыхание. Секунду назад ничего не было, мы с ней просто были вдвоем так же, как бывали вдвоем сотню раз. Но это другое. Байетт нет, и между нами никого.
Да, говорит она тихо. Можно.
Я кладу одну руку ей на бедро, а другуюна талию. Через куртку я ощущаю ее тепло, живое тело совсем рядом, и если бы не чувствовала этого, то не поверила бы, но она дрожит. Риз, суровая, сдержанная, стальная Риз трясется от моего прикосновения.
Вот так, говорю я, разворачивая ее параллельно себе. Ее тело изучает форму моего, и я тяжело сглатываю. Нет, плечи не уводи.
Она снова поднимает дробовик, и мы вместе укладываем его как надо; я продолжаю удерживать ее бедра в правильном положении, наклонив к ней голову. Когда она закрывает один глаз, чтобы прицелиться, я смотрю на ее темные ресницы.
Молодец, говорю я нетвердо. Идеально.
Мы стоим неподвижноее тело повторяет контуры моего, и она расслабляется. Совсем чуть-чуть, постепенно, но теперь я грудью ощущаю ее горячую спину. Мое сердце колотится как одержимое, пульс стучит в висках. Я никогда еще не была к ней так близко, никогда не видела шрам на крыле ее носа и участок кожи, где волосы заведены за ухо. Это место выглядит таким мягким, тоненьким, как бумага, и я, сама того не сознавая, протягиваю руку и касаюсь подушечкой пальца венки, которая проступает на коже едва заметной голубой нитью.
Она резко поворачивает голову. Я отдергиваю руку. Открыв рот, я чувствую, как во мне нарастает паника. Не могу поверить, что все испортила. Слишком осмелела, подошла слишком близко, когда мы только начали узнавать, как нам стать друзьями.
Извини, бормочу я. Я готова на все, лишь бы вернуться на безопасную почву. Зря я это сделала.
Она молча смотрит на меня, и я чувствую ее частое и прерывистое дыхание. Изо рта у нее вырываются облачка пара, серебряная рука с дробовиком висит плетью.
Что это было? наконец спрашивает она.
Три года я прожила с этим чувством, не зная его имени. Но сейчас Риз стоит передо мной с сияющими волосами и пылающим сердцем, и я понимаю, что знала это имя прошлой ночью, в нашей комнате, когда смотрела в темноте на ее прекрасное и странное лицо. Я знала его в день нашего знакомства, когда она взглянула на меня так, словно не понимала, что я такое. Это имя было со мной все три года.
Ничего, твердо говорю я. Ничего, совершенно ничего. Я еще могу закрыть эту дверь. У меня большой опыт. Не бери в голову.
Нет, Гетти, тебе придется объяснить. Она кладет дробовик на импровизированный стол, не сводя с меня глаз. Придется, потому что я, кажется, схожу с ума.
О чем ты? Я надеюсь, что мой голос звучит достаточно беззаботно. Я это умеюумею притворяться, умею вывернуться из любой ситуации.
Но ее не так просто провести.
О том, что ты ведешь себя по-другому, говорит она, и я могу поклясться, что она покраснела, но она упрямо сжимает челюсть в так хорошо знакомой мне отчаянной решимости. О том, что ты смотришь на меня так, словно наконец-то обратила внимание на мое существование.
Словно я наконец-то Боже, да ведь она ничего не поняла. Он и правда не понимает.
Это не
Так вот, продолжает она, не обращая внимания на мой лепет, я хочу, чтобы ты объяснила мне, что это было. Шаг вперед, и холодное сияние ее косы касается моей кожи. Я хочу знать, правильно ли я понимаю происходящее.