Спец заломил столько, что всех их лет законного проживания и всего имущества, сложенного вместе, на операцию не хватило бы.
А так целый месяц утешал Феля. Можно счет открыть, к людям обратиться, вообще действовать цивильно и законно Свои годы ей отдать! Нам не жалко, скинемся, кто сколько может, кто старше 18 лет
Только вот Катерина и слушать об этом не захотела.
Лаки ходить в хоспис не препятствовали, и он бегал к Катишке, как на работу, каждый день. И по два раза. А ночами висел в Сети, советовался, что еще можно сделать в подобных случаях, стучался на все официальные форумы и на «мыло» лазил по сто раз на днювсе ожидал, что приговор будет отменен. Электронные письма доходят почти мгновенно, разослали их, еще когда Катерину забирали, день в день Ну что ж они тянут кота за хвост?
Лаки побывал везде: у мэра, губернатора области, даже в региональной службе предела. Везде его встречали очень вежливо, обещали разобраться и принять мерыи не делали ничего.
Потом корректные секретари с каменными лицами стали просто вычеркивать его из списков на прием. И в кассах не продали билет до столицысуществует распоряжение минобраза, что когда идет учебный год, все поездки от места учебы для студентов и школьников запрещены.
За неделю до эвтаназии Лаки зашел к Катёнку и в третий развечером. Дома стеречь и ругаться некому, дома один чокнутый Тамагочиотличная защита от назойливых соседей. Чтобы в чужой огород не лазали и под окнами не подслушивали.
Ну, что? спросил Лаки с порога. Катька помотала головой. В русых волосах прибавилось несколько серебряныхпочти незаметных. Женщина махнула молчаливой соседке и за руку потянула Лаки из палаты в вылизанный, длинный, ярко освещенный и почти пустой коридор. Завела за поворот, прислонилась к скользкой бежевой стене.
Давай тут постоим.
Может, в парке прогуляемся?
Вечер был теплый, нежный. Опаловый закат уплывал за черепичные крыши. Зажигались фигурные фонари. По гладким дорожкам под ними чинно гуляли пациенты и посетители, отдыхали на скамейках с литыми чугунными ножками.
Катишка замотала растрепанной головой:
Не хочется Там камеры на каждом дереве, и деревья ненастоящие.
Он показал на белую кожаную банкетку у стены:
Тогда садись.
Сидеть больно. Мне колют дигиталис, объяснила она. Говорят, от сердца. Можно подумать, не все равно. От чего умереть
А ты ко мне на колени садись.
Глаза Катишки от удивления стали огромными, и Лаки наконец отважился. Наклонился. Слизнул горький вкус с ее губ. Катёнок потянулась к Лаки, тепло выдохнула в ухо:
Вокзал, третья ячейка, год рождения Саньки Македонского.
Только Катёнок смела звать «Санькой» и великого полководца, и Лаки.
Он кивнул. Женщина глубоко вздохнула. И продолжала, доверчиво сжимая в руках его ладонь:
Ты не дергайся так мне приговор показали. Там кроме стандартного «творчество имярек интереса для общества не представляет» еще меленько было курсивом «чуждая нам эскапистская идеология». Так что апелляцию просто вытерли, а адреса поставили в «черный список».
Сжала ладони, чтобы Лаки действительно не дергался, подняла глаза к потолку:
Сань, пусть слушают, все равно уже. Ты меня им не оставляй, когда сожгут, и пальцыхолодные, как у лягушки? Нет, теплые, горячиемедленно скользнули от его запястья вверх под рукавом. И пепел не закапывай. Ты в Лесу развей, ладно? Где мы в эльфов играли. Это кому-то кажется, что так нехорошо, что только врагов развеивали. А я наоборот
Лаки кивнул. Слова не шли на язык, да и мысли в голове стали вязкими, никчемушными совсем.
Кать, ты им не сдавайся, шептал Лаки в ее волосы. Я на самый верх пойду, к самому их главному хрену, мы все пойдем. Я уже пробовал. Я Сеть на уши поставил. Мы сможем!
Ее щека дернулась:
«Никогда и ничего не проси», слышишь?
«Но не дадут же сами, и не предложат!»хотелось заорать. Может, на руки ее подхватить, пронести мимо охраны, мимо видеокамер и прочей ерунды; что-то кому-то доказывать, протестовать, не стоять с идиотским видом, выслушивая ее завещание! А она распахнула карие свои глазищи с золотыми искорками:
А я рада! Мне всегда было жалко наших бабушек, которые идут согнутые и всего боятся, и не знают, когда служба предела к ним придет. И как. А мне-то известно! она словно бросала вызов. Смотрела в игольчатую морду нацеленной на них следящей камеры, точно язык показывала.
И Лаки оставался в хосписе до девяти вечерапока его не стали выгонять, почти силой.
Дома Лаки сунулся в справочник.
«Наперстянка пурпуроваяDigitalis purpurea: многолетнее травянистое растение превышение дозы может вызвать токсикоз вплоть до остановки сердца»
Он стукнул по столу так, что заболели кулаки. Лаки стиснул зубы. Надо надо будет Катёнку завтра сказать, чтобы отказалась. Ее право.
Парень резко поднялся. Накинул куртку. Вышел из дому.
Прошел насквозь их с Катишкой аллею с худосочными кленами, зализанную ветром, сметающим бумажки, пакетики от чипсов и презервативы; гоняющим пластиковые бутылки по растресканному асфальту. Уходил в тень от патрулей. Обошел старинное здание вокзала со статуями рабочего и крестьянки в нишах, заглянул в платный туалет, потом сделал круг по путям между тоннелем и пешеходным мостом. Убедился, что не следят. И спустился в камеру хранения.
В ячейке были диски в пластиковом пакете, ровно три. Лаки слушал их по дороге домой, качество записи было никакое, он с трудом разбирал слова. Вернувшись, Лаки засел за комп, мучил аудиопрограммы, микшировал, чистил звук, лепил так и сяк дорожки для гитары и голоса, глотал слезы, глаза покраснели и болели, но он досидел до рассвета. Два раза приходил Тамагочи, требовал зарядить аккумуляторы. Лаки гонял его от розетки и работал, работал, склеивал звук, картинки, кадры старых фотографий. А когда закончил, щелкнул мышкой и плюхнулся на диван, привычно задрав на поручень ноги и сунув в уши холодные ракушки наушников.
«Я на звезды смотрю,
паутины сплетаю кружево
Каковы они
Сны мальчишки в семнадцать лет?
Сныцветные фонарики,
Листья в осенних лужах.
Запрокинулся в небо Лес.
А города нет».
Снов Лаки не виделни черно-белых, ни цветных. Но сквозь беспамятство думал, что все люди, все одинаково теряют, это повторяется, это кажется похожим снаружи, но на деле выходит, что для каждого его больсамая самая. Одна единственная, не сравнимая ни с чем.
А утром ему сказали, что Катёнка нет.
Прах выдаем только родственникам.
Движение «мышки»и тот год, который Катерина никак не хотела взять для себя, переписан в досье девицы с выдачи. А жестяная банка с наклейкой у Лаки в руках. И ни малейшей уверенности, что прах действительно Катькин.
Пепел Лаки развеялкак она просила, а банку похоронил возле Леса, на заброшенном кладбище, прикопал под чьим-то камнем со стертым именем. Немного бесформенным, но приметным. Там даже ржавая скамейка была, да несколько свечных огарков, прилепленных к надгробию расплавленным воском. И очень выразительная черта между непонятными датами. Та, которой ничто не вместить. Которой
«Я все реже смеюсь во сне
и все чаще плачу
я забываю
что же
приснилось мне
а это смеется и дергает ухом
зайчик
солнечный зайчик
на белой больничной стене
годы мои на твои
ничуть не похожи
как не похожа сирень
на весенний гром
грозы ушли
мы однажды уходим тоже
нопока я жива
я не верю,
что мы уйдем»
* * *
Кулачки выбивали дробь по стеклусовсем не похожую на дробь дождя. Лаки сполз с дивана и пошел открывать. За дверью переминалась на пороге совершенно мокрая Юлька в желтом плаще. Внучка мэра. Юлька была похожа на героиню анимэ или на русалку: длинные распущенные волосы, лицо сердечком, худое гибкое тело. Она была похожа на русалку из золотой соломы. Вот только круги под глазами, как ни крути, не подходят русалке, даже соломенной. А еще Юлька громко, со всхлипом, дышала. «Она же сердечница Хотя, кажется, среди нас совсем здоровых нет. Те самые обещанные чернобыльские мутанты».
Лаки! Я подслушала! Лаки, дед сказал, они сожгут Лес!
Парень повернул голову. Надо было отвечатьили Юлька повиснет на нем и станет трясти.
Заходи. Я поставлю чай.
Ты что, меня не слышал?!
Без разговоров он за тонкое запястье втащил русалку в дом и хлопнул дверью. Все так же не расставаясь с плеером, прошлепал на кухню, включил плитку, поставил чайник. Юля села на табурет у стола, подперла щеку пальчиками.
Лаки, что нам делать?
Он вынул ракушку наушника из левого уха.
Плащ сними. Тапки возьми под вешалкой. Наследила
Лаки!
Восемнадцать лет Лаки. Скажи хоть что новое для разнообразия.
Юлька постучала согнутым пальцем по лбу. На щеки возвращался румянец. Согретый им аромат духов разбежался по дому, как лисий хвост.
Ты что, и вправду веришь, что в твоего Тамагочи вселился дух срубленного тополя? Что в Лесу живут эльфы, а когда наклоняется телевышка, открывается портал в параллельные миры?!..
Не кричи.
Я не кричу.
Нет, ты кричишь. Ты орешь.
Я тебя ненавижу.
«им позволят
явиться два раза на год,
и не больше
и, когда уходили, то им
и не обещали»
Лаки приглушил в плеере звук, стащил с Юльки плащик, отжал в раковине и отнес на вешалку. Вернулся в зал. Тамагочи, стуча когтями по линолеуму, с тапками в зубах трусил следом. Юля тапки отобрала и сердито шваркнула ими о край стола.
Да им наплевать на то, что не потрогаешь, что можно сдуть дыханием! Им насрать! Им насрать, с наслаждением повторила Юлька.
Лаки вздернулся, словно пружина.
Это тебе твой дед сказал? И тебетоже?..
Мне нет.
Поцелуи были сродни укусам. Из пухлых губ брызгала кровь. Юлька вцепилась ногтями Лаки в спину. Сперва любовники катались по дивану, потом сползли на плюшевую медвежью шкуру, заставив Тамагочи, что пытался сунуть хвост в розетку, метнуться вон. И распались, лишь когда чьи-то подошвы заскребли о железку на крыльце.
Их было немного, кто остался в «Бэньши». Но они пришли.
Маринка, отдернув гардину, уселась с ногами на подоконник, смотрела на дождь, грызла кончик тощей косы
Закопался в диски возле компа долговязый Артем
Тимка и Димка, вредные конопатые близнецы, отбирали друг у друга гитару
Хозяйственный Феликс полировал наждачкой березовый меч
Ушастый белобрысый Генка отобрал у Лаки один из наушников и тут же уронил, бледнея
«ни парадных знамен, ни венков,
ни слез, ни улыбок
Я стою, затерявшись на площади Трех вокзалов,
Жду,
Когда выйдут навстречу мне те, кто ушел,
Когда»
Лаки нажал кнопку «выкл».
А завтраточно так жекто-то отдаст приказ, и уже не будет Леса. Где Катёнкин пепел развеян между соснами. Где живут эльфы. Где стучат деревянные мечи. И хотя бы в игре можно быть самим собой. Не стыдясь ни героизма, ни слез.
Мы любим. И мы уходим в сказкувоздушный замок, построенный на песке.
Разве мы люди тогда, если даже такой маленький лес не можем защитить?
Понимаешь ли, Феля длинными пальцами потер переносицу. Сказка сказкой, но существует закон
А закон существует для тех, кто пьянствует? Гадит? Уничтожает лес, мир вокруг до пепла?.. Почему на них смотрят сквозь пальцы? Почему они имеют право на жизнь, а мынет?!
Грустно захихикала русалка Юлька.
Генка прижал к ушам блонидинистые кудрихотя никакого ветра в доме, конечно, не было.
И тогда Лаки нарушил всехний договор: слушать Катёнкины песни в одиночку, украдкой, стыдясь себя и совести, и включил проигрыватель на полную громкость.
* * *
Роману Андреевичу не хотелось идти на закрытое заседание мэрии. До судорог, до почечной колики и дрожи в коленях. А с другой стороны, не денешься никуда. Вытирая о коврик перед парадной дверью тяжелые от налипшей грязи ботинки, капитан почему-то вспомнил себя маленького. Как едет у отца на шее, срывая листья над головой, а отецнесмотря на немалый свой вес и упитанное брюшкоретиво подпрыгивает и кричит на всю улицу: «Давай, дери, сынок, давай!» К чему бы это?..
Старинный танцевальный зал приспособили под комнату заседаний. Поставили овальный стол под орех с дырой посередине, вдоль него ряд изогнутых стульев, монументальных, как в Кремле: пластик, похожий на дерево, в цвет стола, гобеленовая обивка мягких сидений и спинок.
Высокие потолки с лепниной, окна, забранные маркизами, хрусталь люстр и жирандолей под старину. В простенках портреты, разделенные багетовыми границами: деятели науки, искусства, партийные чины за последние двести лет. Стены просторныевсем места хватило. И галунному шитью, и звездочкам трудового героизма. Дубовый реализм изображения, похоронные тона, деловой стиль в костюмах и квадратность в лицах.
Мэр с таким же квадратным лицом восседал спиной к двери, квадратными плечами заслонял изящные часы восемнадцатого века с фарфоровыми пастушками. Красивая вещица, жалко, подумал Роман Андреевич, жене бы показать. Или так в квартиру поставить для красоты. Хотя они каминные, а у него, полицейского капитана, камина нет и никогда не будет. Может, внуку повезет.
Мэр был тучен, мрачен, красен. Даже болезненно багров. Оттого на щеках выделялась недобритая щетина. Великий человеки на тебе, толком не побрился. Даже это одно свидетельствовало о серьезности ситуации. По левую руку мэра восседал начальник городского полицейского управления Игошин И. Е. Он был хорошо знаком Роману Андреевичуза столько-то лет совместной службы, и, раскрывая перед собой черную пластиковую папку, дружелюбно капитану подмигнул. Рядом с Игошиным, оттянув стул, уселась суховатая бабенка в темных очках и синей форме: СП, служба предела, надзирающая за тем, чтобы граждане не пережили установленный им государством срок. А ведь аббревиатура, как у союза писателей. Роман Андреевич икнул от нервного смеха. Порадовался, что никто на него не смотрит.
По правую руку Серафима Серафимовича, Сим Симыча, как называли мэра свои, умостился с такой же, как у Игошина, папкой начальник государственной конторы спокойствия и умиротворения; вот интересно, государств нет, а контора осталась Сразу за ним сидел полковник внутренних войск Лагутенко в серой шинели с красными знаками различия. Дальше рассаживались чины помельче, их Роман Андреевич и вовсе не знал.
Ну! лязгнул начальственным басом Сим Симыч. Как вы это объясните, господа? в длани мэр брезгливо и, казалось, с опаской, держал кусок исцарапанной бересты.
Непонятное что-то, Игошин поправил очки в тонкой оправе.
Руны, сказал начальник ГКСУ, по должности ему было положено все знать. К руническому тексту был вежливо приложен перевод.
Господа, все читали? поинтересовался секретарь. Можно, я не стану повторяться, Серафим Серафимович?
Сборище зашумело. Кто-то объявлял, что читал, кто-то просил повторить.
А это, господа, нам ультиматум, мэр поджал отвислые губы. От молодых каких-то засранцев, севших в нашем лесу. На вашей, ткнул он пальцем в Романа Андреевича, территории.
Капитан выругался про себя, подготовили же референты служебную записку с упоминанием его скромной персоны. Не пережить.
Эти субчики, если коротенько так, объявляют лес независимой эльфийской республикой и обещают уничтожить всякого нарушителя границы. Вы поняли? наливаясь начальственным гневом, заревел он. А я не понял! А знаете, откуда это идет? Жил в позапрошлом веке некий Рональд Руэл, так его растак. Профессор, филоложеством занимался, на нашу задницу. А веком позже еще кино сняли, аж три серии. Для тех, кто читать не умеет. И игрушку выпустили, да не одну. «Властелин колец» называется, я верно говорю? Руки б тем создателям пообрывать! Да чтоб ихнего профессора, как вентилятор, в гробу крутило!
Референт испуганно кивнул прилизанной головой. Даже если и не был согласенвсе равно бы кивнул, подумал Роман Андреевич.
Так может, там компьютерные торчки озоруют?
Проверяли, зарычал Иван Елисеевич, сколько раз проверяли! Невозможно. У них там охрана, как в службе Предела.
Дама приподняла змеиную голову, но промолчала, глаз за очками не было видно.
Мэр ткнул острым «паркером» в сторону зама по идеологии: