Отчаянно хочется, чтобы эти «здравствуйте» и «до свидания» оказались последними. Но я понимаю, что если лидер васпов нарушит правила, то кто их будет придерживаться вообще?
Противоположную стену занимает большое окно, наполовину занавешенное шторами. Перед нимписьменный стол. В углу стоит журнальный столик и торшер. А рядомкресло. И в нем сидит пожилой толстяк и ест мороженое. Ложка дразняще позвякивает о стенки вазочки. «Клубничное», отмечаю про себя, а вслух говорю:
Разрешите войти?
Доктор подскакивает, будто слышал ни скрипа двери, ни тяжелых шагов. Его круглое лицо расплывается в улыбке.
Ян Вереск? Очень рад с вами познакомиться! Да вы не стойте, проходите-проходите. Я не кусаюсь.
Его лукавая улыбка и шутливый тон раздражают.
Меня направил отдел по надзору.
Доктор отодвигает вазочку с мороженым, разводит руками.
Что ж поделать, голубчик! Я ведь жду вас, жду, а вы все не идете. Да не стойте в дверях!
Он подходит, а я инстинктивно отступаю, пока в спину не упирается дверная ручка. Как пистолетное дуло.
Куртку вешайте сюда. Вам помочь?
Доктор дотрагивается до меня, и по хребту прокатывается ледяная лавина.
Я не люблю лишних прикосновений. Эта привычка сформировалась в пору ученичества, когда любой контакт означал боль. А люди не трогают васпов потому, что мало кто в резвом уме захочет погладить таракана. Это неприятие заложено в генетической памяти, как в наших заложена жажда разрушения. Но отступать некуда, поэтому я неловко снимаю куртку, от волнения и неуклюжести путаясь в рукавах, и доктор начинает мягко, но непреклонно оттеснять меня в комнату. Его жесты ненавязчивы, а я чувствую себя зверем, угодившим в капкан хищника еще более хитрого и беспощадного. И тем опаснее капкан, что выглядит на первый взгляд безобидно. В этом лукавство и подлость человека. Лучше бы меня просто огрели по затылкутак было бы честнее.
Вы, должно быть, решили, что я не ждал вас? продолжает доктор. Представляю, что вы могли подумать, когда увидели, как я втихаря уплетаю мороженое!
Он смеется, отчего его щеки наливаются румянцем. Я присаживаюсь на самый краешек дивана, и внутри весь как пружина. Но что бы ни говорил и не делал психотерапевт, придется выдержать и это.
На самом деле я страшный сладкоежка, посмеиваясь, говорит доктор. Он садится в кресло, и теперь нас разделяет только журнальный столик. Моя жена этого не понимает и всегда оттаскивает от кондитерских отделов. Однажды она послала меня за хлебом и знаете что? Я вместо хлеба купил два кило конфет. Так что здесь у меня тайное логово. Поддаюсь соблазну, когда выдается свободная минутка. Понимаете теперь, что вы своим приходом спасли меня от обжорства?
Его многословие раздражает. Но еще больше раздражает запах клубники и сливок.
Раз уж вы зашли в гости, заканчивает доктор, поможете мне разделаться с порцией? Клянусь, если я съем хоть немного, на мне разойдется халат!
Он поднимается и достает вторую хрустальную вазочку. Сглатываю слюну и слежу, как он перекладывает из початого брикета остаток. Наверное, я сейчас похож на осу, которая кружит вокруг блюдца с сиропом, но так и не решается сестьведь где-то рядом маячит мухобойка.
Угощайтесь, дружочек, доктор протягивает вазочку.
Это подкуп?
На его лице не дергается ни один мускул. Улыбка искренняя, но в глазах затаилась хитринка.
Что вы, голубчик! И в мыслях нет! Впрочем, не хотите, как хотите.
Он подвигает вазочку ко мне. Попытка установить контакт забавна но полуголодное существование не настраивает меня на веселье, поэтому произношу сдержанно и четко:
Предлагаю начистоту, док. Я не голубчик и не дружочек. Я вам не нравлюсь. Вы мне не нравитесь. Задавайте вопросы или баш на баш: вы мнештамп в диагностической карте, я вамрекомендацию. Идет?
Смотрю на него в упор, тем взглядом, от которого раньше в страхе сжимались солдаты и падали на колени люди. Но доктор лишь сокрушенно качает головой.
Боюсь, вы что-то напутали, голубчик. Ошибочно приняли меня за кого-то, и я даже знаю, за кого: за бездушного карьериста, которому нет дела до чужих судеб. Возможно, вы привыкли иметь дело именно с такими? Тогда мне вас искренне жаль.
Так что за печаль? огрызаюсь. Подпишите карту, и мы никогда больше не встретимся.
Э, нет! Так не пойдет, категорически заявляет он. Ничего не дается легко и просто, вам ли не знать? Побег от проблемы так и останется побегом, но не ее решением.
Мне нечего решать.
Вы, правда, так думаете? улыбается доктор, словно знает какую-то тайну. А я вжимаюсь в спинку дивана: очередная паническая волна накрывает с головой. Вспоминаю о своем сне, о русалке с перерезанным горлом. Когда тебя возбуждают мертвые девушкиэто определенно проблема, приятель.
Сделаем так, говорит доктор. Я больше не стану утомлять вас разговорами и расспросами. Когда вы будете готовысами скажете мне об этом. Хорошо? Но толькоя подчеркиваю! когда захотите сами.
А если я никогда не захочу?
О! пылко возражает он. Вы захотите. Ведь будь иначе, вы не появились бы здесь, не так ли? Вы и ваши товарищи. И говоря «здесь», я имею в виду не только мой кабинет, а город и общество в целом.
Не знаю, что на это сказать. Сердце бьется тревожно и быстро, а я не могу его контролировать. И это пугает.
Друг мой, я знаю таких, как вы, мягко произносит доктор. У вас внутри огонь. Вы научились прятать его очень глубоко, но поверьте, я умею разглядеть пылающие души. И вы не успокоитесь, пока не завершите начатое. Я прав?
Ежусь. От его слов что-то поднимается во мнея еще не могу подобрать этому чувству название, но мне не нравится его горький привкус. Я долго думаю прежде, чем ответить:
Так что вы будете делать теперь?
Ждать, просто отвечает доктор. И разговаривать о разных вещах. О погоде. О сладостях. О музыке. О несносных соседях. О натирающих ноги туфлях. Да мало ли найдется тем? А пока, он снова указывает на хрустальную вазочку, все-таки попробуйте мороженое. Ей богу, если не захотите, придется выкинуть. А жалко.
Он протягивает чайную ложку. Машинально беру ее и наблюдаю, как скользнувший из-под штор солнечный зайчик играет на полированной грани.
* * *
И с чего я паниковал?
Доктор не вскрыл меня ни ножом, ни словом. К тому же, встреча с психо-тера-певтом наводит на мысль, что у Пола тоже был свой куратор. Вот только разглашать информацию никто из врачей не станет. Возможно, расскажет полицейскому, но не лаборанту. Тем болеене васпе.
Значит, этот вариант отпадает. Тогда что еще? Может, Пол тоже вел дневник? Нужно узнать у Расса и попасть в опечатанную квартиру.
5 апреля, суббота. Перемены
До Перехода я почти не общался с Рассом. Пересекаясь на заданиях, мы не обменивались и словом. У каждого была своя территория и добыча. Яофицер преторианской гвардии головного Улья. Какое мне дело до приграничья? Комендант значимая фигура в иерархии васпов, но не преторианец. Он никогда не знал, каково это слышать в голове тоскливый шепот Королевы. И не узнает, каково этоостаться с пустотой вместо него.
Кошмары о смерти Королевы преследуют меня не реже, чем сны об убийствах.
Я был слишком слаб, чтобы участвовать в сражениях, когда Ульи подвергались бомбардировке, а васпы гибли сотнями, пытаясь защитить свою богиню и мать. Зато я помню боль, похожую на взрыв фугасной бомбы в голове. Пожар, опаливший внутренности и оставивший тлеть не разумное существоголовешку. Помню вой: он вспорол меня, будто разделочным ножом. Меня рвало кровью и желчью, а она звала меня, звала, звала Этому зову нельзя противиться, его нельзя забыть. Инстинкт вел меня туда, где в муках корчилась Королева, опаленная огнем, отравленная ядом.
Пойми, говорил Торий, тебя так выдрессировали.
Понимаю. Конечно, она не была ни богом, ни матерью. Наша тоска по нейтоска по прошлому. Но со смертью Королевы умерла часть меня. Она была тем, что соединяет рой, и люди быстро догадались, как обезоружить монстра: они препарировали нам мозг. Нервные окончания по-прежнему посылают импульсы, но они уходят в пустоту. И эта пустота коварна. Она может ждать очень долго, так долго, пока не потеряешь бдительность. Пока не кончатся таблеткибелые, голубые и красные. Пока тоска не станет такой мучительной, а тьма такой беспросветной, что устаешь бороться и сдаешься. И поворачиваешься к пустоте лицом, заглядывая в провалы ее глаз. Тогда она заглядывает в твои
Нет, категорично говорит Расс. Это слишком простой выход.
Он разливает по стаканам бесцветную, остро пахнущую жидкость. Из закуски только горсть конфет.
Помянем Пола!
И опрокидывает содержимое стакана в глотку. Пью следом, морщусь. Местная водка довольно крепкая, но совсем не то, что мы распивали в Ульяхнастойка на еловой хвое, высушенной траве илас и сильно разбавленном яде Королевы.
Я звонил в морг, приглушенно говорит Расс. Ты знал, что его уже похоронили?
Жар, возникший в горле, опускается вниз и достает до сердца. И оно вспыхивает и начинает биться тревожнее и быстрее обычного.
«У вас внутри огонь», вспоминаются слова доктора с непроизносимым именем.
Я прижимаю кулак к груди. Качаю головой, без слов отвечая на вопрос Расса. Не знал. Откуда?
Да, продолжает комендант. Родных у Пола нет. Имущества тоже. Думаешь, он покончил бы с собой, зная, что его зароют, как дворнягу?
Мертвым все равно.
Я отворачиваюсь и смотрю в угол комнаты. У изголовья кровати ворочается и вздыхает тьма. Чем она гуще, тем легче в ней спрятаться чудовищам. Слышится легкий шорохэто мыши скребутся в поисках крошек. Но брать у Расса нечего: он живет в обустроенном подвале, в котором раньше хранили дворницкие принадлежности и ненужный хлам. А теперь половину помещения занимает железная кровать, другую половинустол. И всю комнатушку можно пересечь в два шага.
Надо осмотреть квартиру Пола, говорю я.
Некоторое время Расс думает, жует конфету, потом произносит:
Я знаком с вахтером из его дома. Дед не злой. К нашим хорошо относится. А за бутылку другом станет. Проверено.
Расс ухмыляется, и я ухмыляюсь следом. В этом мире деньги не только шуршат, но и булькают. Сколько спирта можно унести из лаборатории Тория? Бутылки хватит.
Спрашиваю:
Когда его можно застать?
А всегда! Он на вахте и живет, пока домоуправша разрешает. Его дети из квартиры выгнали.
Почему выгнали? Им жить негде?
Расс фыркает и смотрит так, словно я сморозил величайшую чушь.
Как же! Деньги им нужны. Квартиру можно задорого продать. И хорошо, что выселили, а не убили.
Мир людей не менее жесток, чем мир васпов. Возможно, Пола тоже убили из корысти? Расс тем временем разливает водку по стаканам.
За здоровье! комментирует он и осушает махом.
Я следую его примеру. Когда пьешьне слишком думаешь о еде. Напряжение последних дней спадает, и пустота исчезает ненадолго.
Знаешь, что сказал Пол, когда мы виделись последний раз? спрашивает Расс и отвечает сам: Переходлучшее, что с ним случилось за всю жизнь. Да, не все идет гладко. Но у нас появилась возможность выбора. Возможность самим распоряжаться судьбой.
Возможность жить в подвале и работать дворником.
Дразнить медведя в его же берлоге не лучшая затея, но Расс не понимает сарказма. Он хлопает ладонью по столу и говорит:
Пусть! Я верю, скоро все изменится к лучшему. Надо только подождать. Перемены уже происходят. Слышал про «Открытые двери»?
Еще бы. Этот благотворительный фонд сразу взял на себя заботу о беженцах с Севера. Иронично, но васпы тоже попали под эту категорию. Еще более иронично, что основатель фондаженщина.
Миллер, вспоминаю режущую слух явно не Южноудельскую фамилию.
Хлоя, благоговейно поправляет Расс и подпирает кулаком небритую щеку: Помнишь рядового Свена? Долговязого пацана из четвертого Улья? Он как раз служил под командованием Пола.
Я должен знать всех рядовых в лицо?
А Хлоя знает! ухмыляется Расс.
Это явная шпилька в мой адрес, маленькая месть за предыдущий сарказм. И пока я перевариваю услышанное, комендант продолжает, как ни в чем не бывало:
Так вот, Свен обратился к ней за помощью. Пацан молодой. Ему учиться надо. А Хлоя запросила результаты его диа-гнос-тической карты, подготовила это как его? Ходатайство! Расс выплевывает непривычное слово, как ругательство. И выбила ему место в тех-ни-куме! Представляешь?
Он смотрит со значением, будто ожидает, что я упаду со стула от изумления. И когда этого не происходит, заканчивает:
Если он будет хорошо учиться, то попадет в институт.
Действительно, прорыв. Я должен радоваться за парня, но на душе отчего-то становится кисло.
Почему он пошел к ней, а не ко мне?
А что бы ты сделал? У тебя, конечно, чуть больше прав, чем у остальных. Непыльная работа и известность в определенных кругах. Но у людей куда больше возможностей и связей. Да и признай: не каждый рядовой решит добровольно подойти к преторианцу. К тебе тем более.
Он прав. Даже перешагнув через годы унижений и муштры, признав во мне лидера и пойдя за мной, васпы знают, что я носил панцирь Зверя и опасаются этого.
Место женщины у плиты, а не в политике, бормочу я.
Расс хохочет в голос и поднимает новый стакан.
Тогда выпьем за перемены!
Мы пьем. А потом еще и еще. Расс достает пожелтевшую тетрадку с замурзанными краями и начинает зачитывать стихи. Я мало что понимаю в этом. Но делаю вид, что слушаю, хотя мыслями нахожусь далеко. Думаю о Си-Вай. Сумев однажды накрыть осиное гнездо, они смогут проделать это снова. Зачем убирать нас по одному? Куда проще доказать, что мы все те же подонки, и загнать в лаборатории, откуда никто не выйдет живым. Думаю о благотворительном фонде и женщине, которая взялась решать проблемы васпов за моей спиной. Это злит, несмотря на возможные перспективы.
6 апреля, воскресенье. Воспоминания
Записал сразу, как только вернулся домой. Не считаю попойку с комендантом выдающимся событием, но если берусьдовожу начатое до конца. В рапортах я всегда крайне педантичен и четко соблюдаю хронологию.
Итак. Сейчасчетыре часа пополудни. Остаток дня проведу дома. Моя голова похожа на улей, в котором носятся ополоумевшие осы, и я готов выпить всю воду, которая течет из крана, будь она трижды ржавая.
Сегодня я ставлю рекорд: в кои-то веки проспал за сутки не четыре и даже не семь часов, а целых одиннадцать! Ночьюу Расса, на полу. Днему себя и тоже на полу. Просто не дошел до кровати и упал там, где подкосились ноги. А еще я не принимал таблетки. Думаю, именно поэтому мне приснились кошмары. Не те, что снятся обычно.
Этот сон отбросил меня на три года назад. Ко времени, когда я стал Зверем и поборол смерть.
* * *
Снег в Даре начинает таять где-то к концу апреля. За май он сходит полностью. Но, дьявол! Какой же длинной оказалась весна
Каждый раз, погружаясь в беспамятство, я хочу проснуться через десять, двадцать, сорок часов. Или же не просыпаться вовсе. В короткие мгновенья забытья вижу себя со стороныидущего через буковые леса Зверя. Ветер доносит запах гари и сыплет с неба огненную крупу. Солнце встает за хребтом, и земля трескается, крошится в пыль и пепел под стальными когтями. Я чувствую запах крови и невыносимой сладости, словно пропитанную кровью и жженым сахаром тряпку прижимают к самому носу. Тогда становится трудно дышать и появляется чувство падениябесконечный полет в антрацитовую мглу, изъеденную воспаленными язвами пожаров.
В разверзшейся жаровне я вижу лица слепых и вечно голодных подземных боговони беснуются на неизмеримой глубине, бесформенные и лишенные разума. Их голоса напоминают треск помех в радиоприемнике или падение талых сосулек. Я прошу о чем-то, но не слышу собственных слов. Потом их бесформенные тени меняются, становятся выше и прозрачнее. Верхушки вскипают морской пеной и с ревом бьются о скалистые берегакак на картинках в моей детской книжке. Брызги въедаются солью в подставленное ветру лицо, сзади подходит женщина и обнимает за плечи. Ее руки мягкие, ласковые и теплые. От нее пахнет хлебом и молоком.
Вот видишь, родной. Я показала тебе море, как обещала
Она целует меня в макушку и начинает отступать обратно, в студеную тьму. Тянусь следом, но ноги вязнут в трясине. Силуэт женщины превращается в бесформенную тень. Она съеживается, руки становятся крыльями, из черного изогнутого клюва вырываются не слова, а хриплое карканье.
Кыш, проклятый! кричит кто-то.
Ворон срывается с открытых ставен. До меня долетает запах травы и ягод, нехарактерный для ранней весны.