Сейчас профессор увлеченно беседует с коллегами на непонятные темы, их речь походит на жужжание потревоженных ос.
Лаборант Родион настраивает телевизор. Треск помех и искаженные динамиком звуки нервируют. Каждый раз, когда он переключает каналы, я внутренне напрягаюсь, ожидая услышать что-то знакомое и страшное, и долго не могу осознать причину, списывая нервозность то на утреннюю стычку с Хлоей Миллер, то на последующий разговор с Торием. Но вскоре осознаю, что дело не в них.
И помехи в эфире, и жужжащие далекие голоса, и начавшийся дождь за окномвсе это слишком походит на зов мертвой Королевы.
Земля тотчас же уходит из-под ног, нарастающий гул отдается в ушах мучительным звоном.
Если замереть на месте, стать невидимкойбуря не заметит, обойдет стороной. И темные чудовища, порожденные больным сознанием, уйдут тоже
Ян? Ты там заснул, что ли?
Раздраженный окрик лаборанта как спасательный круг. Я тут же хватаюсь за него, сбрасываю оцепенение.
Помоги-ка настроить изображение, говорит Родион. Эта техника старше, чем прабабка мамонта. Давно пора на списание.
И косится в сторону профессора. Тот перехватывает взгляд, морщится и произносит рассеянно:
Финансирования нет.
Потом возвращается к разговору.
Нет, как же, недоверчиво хмыкает Родион и ныряет за телевизор. А ну-ка, смотри! Меняется изображение или нет?
Родиону двадцать три, но он позволяет себе общаться со мной в слегка высокомерной манере. Это раздражает, и я сосредотачиваюсь на экране. По нему бегут, чередуясь, черные и белые полосы. Ветви наотмашь бьют в стекло, и свет в зале мигает.
Люблю грозу в начале мая! скандирует кто-то.
Рановато, апрель на дворе, откликаются в ответ. Родик, ты там аккуратнее, как бы током не ударило!
Ничего! отзывается Родион. А ну-ка?
Несколько секунд изображение идет рябью, а потом обретает четкость. На экранемужчина в деловом костюме. Его губы шевелятся, но звука нет. Потом Родион щелкает тумблером, и до меня долетает окончание фразы:
пока нет причин для беспокойства, почему вы все-таки видите необходимость в сегрегации?
Камера смещает план и появляется другой человек. Я тотчас узнаю его. Вдоль хребта рассыпаются ледяные иголочки. Одна из них достает до сердца, и оно застывает.
А вы считаете, необходимости нет? вкрадчиво отвечает человек в телевизоре. Помилуйте, пан Крушецкий! Вообразите: вы поехали с супругой в ресторан, а за соседним столиком сидят эти! Сидят и потребляют пищу! Столовыми приборами пользоваться не обучены, вести себя в обществе не умеют. И пройдет каких-то десять минут, как один из них отвесит вашей супруге скабрезность! Конфуз! Скандал! Вот вы смеетесь, а я, между тем, наблюдал подобную сцену. Не в ресторанеупаси Пресвятая дева! В более скромном заведении, еще бы их пустили в ресторан! он фыркает. И потом, у вас ведь есть дочь? Кстати, позвольте поздравить, она теперь студентка? Так вот, вообразите, что отныне вместе с ней будет учиться один из этих, на слове «этих» каждый раз ставится акцент. А ну как оно овладеет ею, простите за такую прямоту?
У вас хорошая фантазия, пан Морташ, с легкой улыбкой говорит ведущий.
Фантазия может воплотиться в реальность, возражает тот. И оглянуться не успеете, как воплотится. Бедолаги из благотворительных фондов горазды лоб расшибить, лишь бы всех облагодетельствовать. А эти, облагодетельствованные, нож в спину воткнут при первом удобном случае. Потому что никто из благодетелей не был в Даре и не видел, как они беззащитных селян грабили. Как убивали мужчин и насиловали женщин. Вы не были там, пан Крушецкий. А я был.
Его слова резонируют во мне. Из глубин поднимается что-то гнетущее, злое, долго копящееся под спудом, но теперь настойчиво требующее выхода.
Вот вы говорите, меж тем продолжает Морташ, нравственное воспитание, развитие личности. А мне это даже слушать странно. Потому что нет у них никакой личности. А есть только инстинктразрушать. Это головорезы и насильники, живущие по законам стаи. Вся личность убита давно, есть только механизм разрушения. А какое сочувствие может быть механизму?
Родик! Кретин! Выключи сейчас же!
Кто-то кричит за моей спиной, но я не понимаю, кто. Свет несколько раз мигает, а потом меркнет. Или это кто-то щелкает выключателем внутри моей головы? Рубильник на «выкл», рубильник на «вкл».
Стены содрогаются. Мир разлетается в щепки, рядом вскрикивают женские голоса. Я вздрагиваю и возвращаюсь в реальность.
Дышу тяжело, будто пробежал стометровку. Правая рука саднит и ноетв ладони застряла тонкая щепка. Медленно вытягиваю ее. Нет ни боли, ни крови. Зато у противоположной стены валяется разбитый вдребезги стул. От удара по штукатурке проходит извилистая трещина.
Вокруг тишина. Телевизор мертв. Рядом с ним, открыв рот, сидит перепуганный Родион. И все, находящиеся в помещении, молчат и смотрят на меня. Только слышно, как ливень грохочет по крышам и стеклам.
Яннаконец произносит Торий.
Он подается навстречу, но я отступаю к двери:
Сожалею. Вычтешь из моего жалованья.
И выхожу в коридор.
Тьма густеет, волной перекатывает через подоконник. Течет по пятам, как разлитые чернила. Я иду быстро, не сбавляя шага. Попадающиеся на пути люди смотрят с удивлением, а я не различаю ни лиц, ни фигуртолько бумажные силуэты. Их, словно пожухлую листву, подхватывает буря и кидает в свою ненасытную глотку. Она воет от тоски и злобы. Может, зовет меня, и внутренняя пустота откликается на зов.
* * *
Торий догоняет меня в коридоре. Разворачивает за плечо. Держит цепко, словно боится чего-то.
Говорю ему:
Я в порядке.
Но буря все еще воет в моей голове, и захват не ослабевает. Торий усмехается болезненно, спрашивает:
Настолько в порядке, что пропало желание швыряться стульями?
Пожимаю плечами, но не пытаюсь вырваться. Взгляда не отвожу. Чую, как Торий нервничает, но на этот раз он боится не меня. Мне кажетсяи я понимаю, насколько глупо это звучит, он боится за меня.
Морташглава Си-Вай, произносит Торий. Он спит и видит, как упечь васпов в лаборатории. Не бери близко к сердцу. Думаю, его подстегнула новая попытка Хлои продвинуть законопроект.
Вот что случается, когда женщина занимается не женским делом.
Торий смеется.
Брось! На твоем месте я бы спрятал свою гордость подальше и начал сотрудничать с фондом. Если сидеть в своей раковинеСи-Вай обнаглеет вконец. Сам видишь, уже на телевиденье просочились.
А что я могу сделать?
Можно позвонить руководству канала и дать опровержение, предлагает Торий. Я свяжусь с Хлоей. Думаю, она будет рада озвучить свои планы на широкую аудиторию.
Пожимаю плечами снова. В ушах шумит, сердце колотится, как бешеное. И только теперь понимаю весь ужас своего состояния: я сорвался. Я потерял контроль и мог убить.
Накатывает дурнота. Сглатываю, игнорируя раздирающую меня бурю, и говорю спокойно и взвешено:
Хорошо. Пусть так. Но сначала надо попасть в квартиру Пола. Ты все еще со мной?
Пытливо смотрю на Тория. Он добродушно улыбается:
Конечно. За тобой нужен глаз да глаз, иначе не напасешься ни спирта, ни стульев, ни телевизоров.
8 апреля, вторник. Обыск
Пять утра. Просыпаюсь от страшного треска за окном. Оказывается, бурей сорвало верхушку старого тополя. Ветки чудом не задели провод и теперь лежат поперек двора, стиснутого кирпичными коробками домов. Костью белеет обломанный ствол.
Столько зим пережил он, столько бурь прошло мимо, почему же сломался теперь? Может, окрепнув и возмужав, он потерял гибкость?
Огненная буря, разразившаяся над Ульями, сокрушила самых стойких и смелых. Жить как прежде не получалось, но васпы слишком закоснели в своих привычках и не желали признаваться в необходимости перемен.
Не желал и я.
Сейчас я наблюдаю, как ручейки сбегают по карнизам. Оконное стекло идет рябью, мир плывет перед глазами, и вместо знакомого двора вижу сырые стены каземата, а в шум ливня вплетается больной шепот:
Это невозможно Я не повторю прошлых ошибок ни я, ни кто-то другой не станет создавать армию монстров. Даже если ты найдешь того, кто сломается кто струсит даже тогда вас уничтожат раньше
Бью в живот. Торий дергается, захлебывается слюной. От него пахнет болезнью и потом. Лицосплошная гематома, два ребра сломаны, руки кровоточат после пытки иглами. Но он все равно не ломается. Не ломается, этот жалкий книжный червь, которого я так ненавижу и который по глупости сунулся в сердце Дара. Для чего на этот раз?
Мы оба платим за свои ошибки, продолжает бормотать он в бреду. Торий попал в мои руки уже изможденный, уже заболевший. Пришел один и без оружия, через тайгу и болота. Прямо в логово хищника. Такой глупый и нелогичный, такой человеческий поступок.
Подумай, хрипит он. Сколькими васпами ты готов пожертвовать во имя мести? Сотней? Тысячей?.. Несколькими тысячами? он сплевывает кровавую слюну, смотрит через щелки заплывших век.
Неважно, равнодушно отзываюсь я. Мертвым ничего не важно.
Мой голос безжизнен и глух. Сердце бьется ровно, будто оно механическое. Я и есть механизм. Мертвец, продолжающий жить вопреки биологическим законам. Отравив меня ядом, Королева не просто перекроила мою сущность. Она вложила в меня «код смерти».
Это можно изменить, шепчет Торий. Однажды вас обрекли на смерть теперь я предлагаю жизнь.
Его слова шурупами вворачиваются в виски. Морщусь и бью снова. В живот. В лицо. Под ребра. Но не чувствую ничего. Ни опьянения, ни радостилишь пронизывающий холод, лишь пустоту и тоску под сердцем.
Ямертв. И Торий умрет тоже. Он мог бы создать армию послушных солдат, но предпочитает бормотать идеалистическую чушь, поэтому оставляю его в покоеистерзанного, истощенного и больного. Ближе к вечеру ему дадут горячий отвар: так он продержится еще одну ночь, а завтра я пущу в ход костедробилку. Возможно, тогда он будет посговорчивее.
Я знаю, зачем Торий вернулся в Дар. Здесь, на границе, в заброшенном Есене, люди развернули военную базу. Отсюда они ведут зачистку территории, выдавливают нас, как паразитов. Сюда свозят пленных, чтобы возобновить опыты.
Торий говорит, так дальше продолжаться не может. Он говорит, что многие ученые, задействованные в проекте, осознали: у васпов есть разум, они не сами выбирали такую судьбу. Они видели, что делают с пленными васпами, и во что они превращаются потом. Я тоже это знаю, я сам был подопытным зверем. Торий повторяет, что все можно изменить, и именно поэтому вернулся в Дар.
Ему не повезло лишь в том, что еще раньше туда вернулся я.
«Ты всегда возвращаешься», сказала Нанна и оказалась права.
Улеймой дом. Васпымоя семья. Я предал их однажды, но предательство было во благо. Если бы задуманное осуществилосьосы, а не люди, стали бы хозяевами планеты. А кто мы теперь? Горстка затравленных хищников, обосновавшихся в последнем уцелевшем Улье недалеко от Есена.
Немудрено, что свалившийся на мою голову профессор стал последней надеждой. Немудрено, что я так разозлился, когда понял, что его планы кардинально отличаются от моих. И я не верил ему. Но кое-кто поверил.
Помню тот вечер, промозглый и сырой. Сквозь трещины Улья проступает влага, нижние ярусы вечно затоплены паводком. В таких условиях человеку легко подхватить воспаление легких. Именно об этом приходит поговорить со мной офицер Пол.
Он стоит в дверях, скрестив на груди руки. Квадратная челюсть лениво двигается туда-сюда, перегоняя из одного угла рта в другой длинную сосновую иголку.
Там твой человечек помирает.
Пол выполняет работу военного врача. Он хороший боец, но когда на счету каждая особь, кто-то должен выполнять и эту работу.
Его так просто не добьешь, отмахиваюсь я.
Нас с Торием больше не связывает договор, и все равно кажется, что он перенял часть моей выносливости. Его стойкость пробуждает исследовательский интерес: насколько далеко я смогу зайти, прежде чем он сломается или умрет? К моему разочарованию выясняетсяне столь далеко.
У него жар, все с тем же непробиваемым спокойствием продолжает Пол, и хвоинка в его рту перемещается влево. Свернется белок.
Продержится до завтра?
Пол пожимает плечами.
Если дать передышку. Возможно. Или пристрелить. Чтоб не мучился.
Быстрая смертьмилость.
Я не смотрю на него. Смотрю на свои руки: костяшки разбиты в кровь, пальцы подрагивают от напряжения, правую ладонь пересекает царапинапорезался, открывая ржавую дверь каземата. Если верить Нанне, по линиям на ладонях можно прочесть судьбу. Эта царапинакак новая линия жизни. Странная примета для того, кто много лет, как мертв.
В Даре нет места милосердию, медленно произношу я.
Хорошо, кивает Пол. Он не спорит и поворачивается, чтобы уйти. Но медлит в последний момент.
Знаешь, говорит он, Я и комендант. Мы беседовали с ним. И кое в чем человечек прав.
Такие слова неслыханная дерзость! Они словно удар по лицу. По моей репутации, говоря точнее. Если человек правзначит, не прав я?
Вскидываю голову, пальцы против воли сжимаются в кулаки.
Забываешься, Пол!
Но он только качает головой и продолжает, чуть повысив голос:
Все плохо, Ян. Королева мертва. Мы истощены и устали. А этот человек пришел не убить. Он обещает помочь. Не знаю, как ты. А я бы хотел хоть какого-то будущего.
Наши взгляды пересекаются. Лицо Пола спокойно, челюсти двигаются, разминая сосновую иголку. На моих скулах тоже двигаются желваки.
Не знаю, какие у вас счеты. Но я почему-то верю ему, Пол вытаскивает изо рта разжеванную иголку, смотрит на нее с прищуром. Вчера я услышал одно слово. Я давно забыл его. Это словонадежда, Пол щелчком отбрасывает иголку в коридор и заканчивает тихо: Оно приятно на вкус.
От его мечтательной улыбки сдавливает сердце. Словно меня, а не Тория, пытают в сырых застенках Улья. Словно у меня, а не у Тория, тело охвачено лихорадкой. И все, что остыло, что спрессовалось в неподвижные льдиныначинает ломаться. Задерживаю дыхание и прижимаю кулак к груди. И ощущаюбьется. Неритмично. Взволнованно. Не механическоеживое.
Я поговорю с ним снова.
Голос звучит издалека, пробиваясь через оболочку моей скорлупы.
Без пыток? уточняет Пол.
Без.
Тогда я приготовлю лекарство. За трое суток поставлю его на ноги, говорит он, никак не комментируя мое решение. Разворачивается и уходит.
Я остаюсь в оледенелой келье и слышу, как с потолка капает водакап, кап Так время отсчитывает секунды.
«Еще один день, думаю я. Что может изменить один день?»
И ошибаюсь.
Он меняет многое.
* * *
Вспоминает ли Торий время, проведенное в Улье? Если и вспоминает, то не показывает вида. Лишь однажды я спрашиваю, почему он решился на такой шаг. Почему пришел к васпам, зная, что его ждет.
Почему? повторяет Торий и ухмыляется болезненно, словно на какой-то миг возвращается в те страшные дни. Да потому, что вы долбанные психи! Если б я повел себя иначе, разве ты послушал бы меня?
Больше на эту тему он не говорит. Торий все для себя решил и простил. Это дорогого стоитпростить своего врага. Чувствую к нему невольное уважение, потому что сам далеко не так великодушен. Но раскаиваюсь ли? Сложно сказать. Когда на тебе висит груз многих загубленных жизней, чьи-то отбитые почки кажутся сущими пустяками.
* * *
Сегодня Торий меняет деловой костюм на неброскую куртку и джинсы. Машину паркует в соседнем дворе: когда собираешься взламывать чужую квартиру, лучше не привлекать внимания.
Умеешь ты находить проблемы, ворчит Торий, пока мы пересекаем двор, перепрыгивая через лужи. Ветер гнет верхушки деревьев, забирается за пазуху, продувает насквозь. Торий чертыхается при каждом шагеон уже ненавидит и погоду, и меня, и всех васпов вместе взятых.
У меня на носу симпозиум, ноет он. Неотредактированная статья. Куча недоделанной работы! Вместо этого я потакаю твоей паранойе! И мало тогособираюсь нарушить закон!
Справлюсь сам.
Торий фыркает.
Ну да! Как же! Выпускать тебя одноговсе равно, что бросать гранату без чеки. Где-то да рванет.
Расс пережидает дождь под козырьком подъезда.
Я ждал тебя одного, говорит он.
Торий хмурится. Согласен: не лучшее приветствие для старых знакомых. Учитывая, что комендант был одним из первых, кто принял идеи профессора. Но я также понимаю, что Расс не хотел никого обидеть. В Ульях нас учили молчать, скрываться и лгать. Теперь же появилась возможность говорить открыто, и мы делаем это неуклюже, часто не понимая, что слова тоже ранят.