9
Кифозово до недавнего времени было населённым пунктом так себе: ни село, ни город. По холмам недалеко от реки лепились хатки. В огородах, словно начищенные медные сковородки, полыхали подсолнухи, инвалидились пугала, зелень клубники с редкими красными искрами плотно устилала землю.
Клубника издавна была главным «экспортным» продуктом Кифозово. И как только начинался Сезон, количество больничных, полученных местными жителями, возрастало вдвое, а то и втрое. И с самого утра клубникоделы, ухитряясь в двух руках тащить три и более корзины, осаждали автобусы, идущие в областной центр. Ругань, давка, истерические крики
Впрочем, поездки, как правило, кончались без мордобития. Однажды только было Очкарик, интеллигентик худорёбрый, по недомыслию преступному вступил в корзину, полную отборнейшей клубники. Что с ним сделала слабая женщина, описанию не поддаётся. Стоит только сказать, что разбитые очки негодяя спустя несколько дней нашли в трёх километрах от места события.
А в одно не очень прекрасное время начали сновать в Кифозово самосвалы, зашлёпали гусеницами экскаваторы, направляющиеся на северную околицу. Началось строительство крупнейшего завода автопогрузчиков. А на южной окраине городка в то же время стали расти пяти- и девятиэтажные бетонные коробки весёленькой серенькой окраски.
Местные жители упорно не включали бетонные сорняки в состав родного города. Новостройку они называли посёлком, а не Кифозово.
Дмитрий подселился к Эбису в собственно Кифозово. Дом ему понравилсянебольшой, аккуратный. Широкий двор. К груше прибит рукомойник.
Властвовал в доме суровый и немногословный дед Фёдор. Был он мал, худ и хромоног. Нижнюю часть его лица украшала клочковатая бородка.
Хром дед был ещё с войныперебило голень осколком снаряда. Всю войну он прошёл в чине старшины. Командовать привык; командовать любил. От этой привычки он не мог избавиться и на «гражданке». И единственная подчинённая ему «боевая единица»его женапокорно сносила все строгости военной дисциплины. Дородная и плавно-медлительная, она настолько растворилась во властной натуре супруга, что даже имя её кифозовцы давно позабыли и потому называли по имени мужабаба Федирка.
Комнатка, выделенная эскулапам, была небольшая. Стояли в ней две койки с панцирными сетками, старенький двустворчатый шкаф, непринуждённо накренившийся на одну сторону, и облупившаяся этажерка.
Стекло в шкафу шло туманными волнами. Фанерная этажерка на всех своих этажах прогибалась под весом пудовых анатомических атласов и справочников.
Побелка на потолке и стенах слоилась и опадала. Из щелей между половицами сочился сырой холод.
Единственное окно выходило во двор прямо на старый орех, наполовину закрывавший почерневший и покосившийся туалет двускатного типа.
Эбис суетился. Объяснял, куда вещички сложить, как пользоваться плитой с баллоном на пропитавшейся газом верандочке.
Когда все вещи были разложены, он наморщил нос и сказал едко-противным голосом:
А девица рядом есть, что не можно глаз отвесть. За пять-шесть домов отсель. В самом, что ни на есть, наглом возрасте.
Что-то тревожно шевельнулось у Дмитрия в животе.
Наглый возрастэто сколько?
Это значитне слишком много. И красивая, как болячка!
Он внимательно глянул на товарища.
Чего это ты так смутился? Если понравитсявперёд! Тоже мнекрепость! Твердыня несокрушимая! И пусть тебя не смущает, что красивая. Почему-то бывает у некоторых: чем девица красивее, тем больше её стесняются. Должно быть наоборот. Все они одного пола ягодки! Даже те, от кого что-то там как-то там растёт
Эбис говорил всё это как-то чересчур торопливо и легко, и Дмитрий что-то заподозрил:
Речь твоя темна. Объяснись. Она тебе от ворот поворот дала, что ли?
Эбис вопроса почему-то не услыхал. Он с неестественным оживлением взглянул на часы, нервно дёрнул себя за ус и торопливо включил стоящий на подоконнике краснопластиковый телевизорчик «Юность-402».
Наши со «Спартаком», объяснил он, плюхаясь на койку.
Тут дверь тихонько скрипнула, пропустив могучую фигуру бабы Федирки. Она как-то особенно плавно и экономно ступила несколько шагов и обратилась к Эбису, утопившему взор в экране:
Мытрович, а Мытрович
Но Мытрович уже не принадлежал миру сему. Теленаркотик проник в его мозг и теперь властвовал над ним всецело.
Баба Федирка деликатно выждала минуту, а потом, дрожа голосом, воззвала снова:
Мытрович, тут к тебе соседи.
Безрезультатно. Баба Федирка взывала к телу, а дух, между тем, находился за сотни километров на республиканском стадионе в городе Киеве.
Тут, привычно сутулясь, прихромал дед Фёдор. Он взглянул на Эбиса, хитро улыбнулся и поскрёб пальцем в свалявшейся бородёнке. Солдатская смекалка сразу же подсказала ему, что делать.
«Динамо» партачи, негромко и раздельно произнёс он.
Остекленевший взор Эбиса стал медленно наливаться осмысленностью.
Кто это сказал? Кто партачи? спросил он, ещё не вполне придя в себя, и голос его сорвался.
Дед Фёдор довольно хохотнул и шумно высморкался в мятый заскорузлый платок, добытый им из оттопыренного кармана полосатого пиджака.
А, это вы, диду, расслабившись, молвил эскулап и сделал движение в сторону телевизора.
Погоди! дед стал активно закрепляться на завоёванном плацдарме. Тут ко мне кум Андрей Кривопляс пришёл. Жинку привёл. Заболела она. Говорит, сердце не дышит.
Из комнаты хозяев, тяжело скрипя половицами, явился кум. Белоснежный газончик на его голове, казалось, освещал комнату. Дед Андрей навис над всеми, как гора. Рядом с ним почти незаметной была крохотная согбенная старушечка в дешёвой ситцевой юбке, линялой кофточке и грубых полумужских туфлях.
Вот, сиплым басом выдохнул дед Андрей и подтолкнул жену вперёд тем жестом, каким в известном мультфильме медведь отдаёт Машеньку дедушке с бабушкой.
Что «вот»? сухо спросил Эбис, жадно косясь на экран.
Болело сердце. Ой, как болело! горячо выпалила супруга деда Андрея и, испугавшись собственной смелости, умолкла.
Эбис, которого снова стал затягивать телевизионный водоворот, ничего не сказал.
Баба Федирка, чтобы прервать молчание, пропела глубоким контральто:
Кума, скажи, где тэе сердце? Может, оно и у меня болит?
Дмитрий, не удержавшись, смешливо хрюкнул.
Дед Андрей с неодобрением покосился на незнакомого молодого человека и пояснил:
Ночью скорую вызывали.
Эбис молчал.
Ты скажи, какую ей болезнь врач прописал, подсказал дед Фёдор.
Врач сказал, что у неё тихокардия. Сделали укол и сразу уехали. А она после этого ещё лучше стала болеть.
Остаточные явления перенесённого вызова! со смешком прокомментировал Эбис.
Ага, простодушно согласился дед Андрей. Еле вызов перенесли. Боимся, если опять приедут, то совсем помрёт. Вас просим.
Польщённый Эбис перестал посматривать на экран. Он встал и степенно направился к этажерке, на нижней полке которой лежала аптечка. Он вынул из неё ампулы и шприц в стерилизаторе со спиртом.
Посмотрим, бормотал он при этом, что у нас есть от смерти.
Дмитрия его слова немного покоробили. Эбис глянул на кислую физиономию приятеля, ухмыльнулся и, выдавливая из шприца воздух, заявил:
Теперь в случае чего к нему за помощью будете обращаться. Он у нас на скорой работает.
И кивнул в сторону Дмитрия.
После внутривенной инъекции жена деда Андрея порозовела, повеселела и из глубины её души вырвалось нежное:
Голубец ты наш!
Старики, многословно благодаря и извиняясь, вышли из комнаты.
Дмитрий улыбался. Наконец, он не удержался и выдал банальную, но абсолютно чистосердечную сентенцию:
Делать людям доброприятно!
Ага, согласился Эбис, заваливаясь на постель. Теперь с нас за неделю не возьмут квартплаты.
10
Ребята гоняли на баскетбольной площадке. Пылающий белый диск солнца раскалял взлохмаченные головы игроков. Пыль и пот, смешавшись, словно цемент, стягивали лицо.
Только одно сейчас было самым важным! Только одно!
Лишь одна цель была сейчас у каждого! Лишь одна!
Главная цель жизнипоразить кольцо.
Сюда!
Пас, болван!
Вот он, я!
Стоп! Пробежка!!!
Частый стук сердца. Хриплое дыхание. Густую до клейкости слюну невозможно ни проглотить, ни сплюнуть.
Частый стук мяча. Воздух при дыхании обжигает лёгкие.
Кто это бросил? Кравец Витька! Крюком бросил. Блок поставить невозможно. Когда он научился так бросать?
Что-то неприятное расстраивает игру. Что? Что так грубо мешает?
Звонок на урок Как не вовремя! Какой настойчивый, отвратительный звук!
Староста машет из окна; кричит. Лицо её властно, голос суров.
Быстро! Уже Ашот идёт!
Ребята, толкаясь, пьют воду из-под колонки. Первые глотки не чувствуются. И только на третьем или четвёртом горло очищается от слизи, и от холода начинает нестерпимо болеть головавода из артезианской скважины.
Можно войти?
Всё-таки опоздали!
Снова звонок не слышали?
Старшеклассники смиренно кивают. Но в смирении ихтайный вызов. Ашот мрачнеет и обещает «прикрыть баскетбольную лавочку». Чтобы создать кающийся вид, ребята склоняют головы, но бросают исподлобья на класс лихие взгляды.
Садитесь. Но чтобы это было в последний раз.
Ашот начнёт опрос с опоздавших. Это хуже. Гораздо хуже, чем стояние у двери.
Сейчас Кравец приведёт нам несколько поговорок.
Какие поговорки? При чём тут поговорки? Ведь Ашот преподаёт историю!
Кравец, впрочем, не удивляется. Он встаёт и монотонно произносит:
Горбатого могила исправит. Чёрного кобеля не отмоешь до бела. Собака лает, а караван идёт.
Вдруг как-то странно становится всё вокруг. Школьники сидят неподвижно, словно окаменевшие. А Кравец Он же говорит, не открывая рта!
Теперь ты!
Указка Ашота упирается прямо в грудь. Туда, где сердце. Острая боль заставляет сердце замереть. Кажется, указка пронзила его насквозь.
Дмитрий медленно встаёт. В голове ни единой мысли. Он незаметно косится на класс, ждёт подсказки. Но подсказки нет. У всех отсутствующие лица, немые рты.
Горбатый кобель лает, а караван исполняет, вдруг произносит чей-то голос.
Да это же он сам сказал!
Ашот, сидящий за столом, преображается. Нос его удлиняется, голова уходит в ссутулившиеся плечи. Стул превращается в кресло. Ножки его растут, и Ашот возносится на двухметровую высоту.
Но ведь это не Ашот! На Дмитрия ослепшим от ярости глазом смотрит Честноков.
И снова звенит школьный звонок.
Дмитрий открывает глаза. Рядом с ним на верхней полке этажерки трезвонит будильник. Он трясётся от трудолюбия и злорадства. «Хотели от меня работы? Завели до отказа? Сейчас я вам наработаю!».
На своей койке обречённо матерится и яростно звенит пружинами Эбис. По стене, противоположной окну, скользят пятна света, прорвавшегося сквозь листья ореха.
И тут началось нечто необычное. Эбис, поднявшись, стал пристёгивать к спине заводной ключ. Крепления состояли из сложной системы ремней с пряжками. Одни из них шли под мышками, другие через плечо. Эбис управлялся с необычным туалетом с привычной сноровкой.
Закрепив ключ, он наклонился и вышуршал из-под кровати чемоданище. Выстрелили замки и распахнулась необъятная, затхлая утроба.
Где-то здесь Должно быть здесь Помнюклал приговаривал Эбис, нашаривая что-то в глубине.
Что клал?
Да ключ же.
Какой ключ?
Как у меня на спине. Точно такой.
Зачем?
Для тебя.
Для меня?
Для кого же ещё, дурашек?! Видел, у нас на работе только Бабич-гинеколог, Резник-хирург да завтерапией без ключа ходят. Сантехники ещё, правда, без ключа. Но у них своя системаони на спирту работают.
Он, наконец, выудил из чемодана ключ и принялся приспосабливать его к спине товарища.
Может, не надо? слабо возражал Дмитрий.
Надо, надо! восклицал Эбис. Если ты не такой, как все, то ты не с нами. А кто не с нами, тот против нас. Сразу хочешь противопоставить себя нашему небольшому, но дружному коллективу?
В общем-то Не хотелось бы
Правильно! энергично одобрил Эбис. Да ты не бойся. Многих главный не заводит. Они ходят с ключами только для видимости. Чтобы не очень выделяться. Кстати, желание не выделятьсяодин из основных признаков скромного человека. Ты ведь скромный человек?
Ну-у Как сказать Вообще-то
Тогда молчи!
Я молчу, только всё это очень странно.
Ты молчать обещал?
В общем-то, да.
Тогда, в общем-то, и молчи. Тут у нас это главное правило. Не будешь молчатьне будешь у нас работать. Не будешь у нас работатьквартиру не получишь. Как сказал человек Петел: «Не говори много, а говори мало». Золотые слова. Хотя молчание тоже золото. Особенно у нас. Уразумел?
Дмитрий кивнул.
Они взяли «дипломаты» и отправились на работу.
Эбис был занят своими мыслями, и почти половину пути они прошли молча. В конце концов Дима не сдержался и умоляюще проговорил:
Хоть какой-то смысл в этом экзотическом обычае есть?
Тагимасад его знает, Диме показалось, что за бравадой товарища скрывается растерянность. Дело в том, что у нас подавляющее большинство медиков каждое утро должно заводиться главным. Иначе они существовать не могут, что ли. Нет, они люди, как люди. Спят. Едят. Женятся. И всякое такое. Но без заводки не могут. Я думаю, что, конечно, завод этот не просто накручивание какой-то пружинки внутри. Как у игрушки. Дело, скорее всего, в другом. Но я предпочитаю не углубляться. У меня такое чувство, что если полезешь в это дело, то назад вряд ли вылезешь нормальным. Чует мой нос, что здесь сильно жареным пахнет. Знаешь, почему мне всегда сопутствует удачатьфу, тьфу, чтобы не сглазить? Я не высовываюсь и не лезу, куда не надо. У Честнокова наверху такая рука, что живо нос оторвёт любой любопытной Варваре. А как всё происходит на деле, сейчас увидишь сам.
Недалеко от больницы друзья распростились. Эбис свернул направо и стал подниматься по ступенькам к стационару. Дмитрий продолжил путь по дороге, извивающейся в виде латинской буквы «S».
Скорая помощь размещалась в торцовой части поликлиники. Несколько поликлинических кабинетов немного переоборудовали и отдали под диспетчерскую, врачебную, манипуляционную и фельдшерскую.
Дмитрий Маркович очень скоро понял, что соседство скорой помощи вполне удовлетворяет и поликлинику и стационар. Хотя в поликлинике были специальный доврачебный кабинет, где измеряли давление, а также манипуляционная, часть пациентов, обращающихся туда, «сплавляли» на скорую. Нередко скорую вызывали в приёмное отделение для оказания экстренной помощи поступающим больным. Случалось, что во внеурочное время врачам скорой помощи приходилось подниматься в отделения стационара для снятия электрокардиограммы.
Но, как это часто случается, услуги, оказываемые станцией скорой помощи, вызывали у их коллег из поликлиники и стационара не благодарность, а раздражение. Накопившись, раздражение это выливалось временами в отвратительнейшие склоки.
Дмитрий Маркович сидел во врачебной в ожидании вызова. Каждый раз забывая постучать, входила в кабинет диспетчер, имени которой он ещё не успел запомнить. Из-под её желтоватой шапочки выбивалась сальная прядь. Она долго и уныло смотрела на Дмитрия Марковича, затем произносила медленно, как бы превозмогая решительное нежелание рта говорить:
Доктор. Снова вызов.
Он с облегчением вздыхал и, торопливо ухватив ящик, следовал к зелёному УАЗику. Фельдшерица едва успевала следом.
Сидеть под обстрелом любопытных глаз, будто случайно заглянувших во врачебную, было довольно неуютно.
Очень досаждали участковые терапевты и педиатры, машина которых как всегда шастала неизвестно где. Зайдя в диспетчерскую и едва успев поздороваться, они с негодованием сообщали, что у них сегодня особенно много вызовов. После чего многозначительно умолкали. Убедившись, что новичок намёков не понимает, участковые высказывались более определённо:
Если вы не слишком заняты, может поможете нам с вызовами?
Дима был растерян. Он не знал, как поступать в таких случаях.
Так поможете?!
Вопрос звучал как требование; и в основе его была глубочайшая уверенность, что работники скорой помощибездельники, не имеющие и капли коллегиальности.