Бывало, Саорм задавался вопросомчто он нашел здесь, в глуши, вдалеке от больших городов, где наверняка можно было бы встретить гномов, которые с радостью примут хорошего мастера в свою общину? Или почему не попытаться примкнуть к другому роду и наконец избавиться от тягостного одиночества? Но со временем такая жизнь становилась Саорму привычнойон врастал в землю, не находя смысла в дальнейшем поиске лучшей доли и нового дома.
Если подумать, то и в Тихвине гному жилось неплохо. Кто откажется от того, чтоб получить лучшее и долговечное, заплатив за работу мастера ненамного больше, чем обычному деревенскому кузнецу?
По обычаю, каждый гном ко дню Созерцания готовит что-нибудь особенное, новое. Посвящает плод своего труда Динхадару, а после праздника дарит его тому, кого больше всего уважает или любит. Нарушение традиции, даже вдали от сородичей, Саорм считал предательством памяти предков. Потому по случаю Дня он преподносил подарки то голове сельской общины, то церковному старосте Тихвина. Так праздник гномов стал значимым событием в жизни округи. И если селяне не устраивали по этому поводу большие гулянья, то торжественный обед в доме головы был обязателен.
Накануне, уже под вечер, Саорм закончил серебряную чашу для Возлияния Ратмару.
Позволить себе заказать дорогое изделие из драгоценных металлов могли не многие. Обращались все больше по мелочи: обручальное колечко, простые сережки для возлюбленной, незамысловатый браслет для жены. Душа же гнома тянулась к большему; ради праздника Созерцания и во славу Динхадара он готов был поработать и потратиться.
Встал гном позднее обычного. Работа в кузне его не ждала. Но именно туда Саорм собирался первым делом. Сегодня огонь в кузнечном горне становился священным. Именно его жгучим языкам предстояло опробовать подношения Ратмару и снисходительно выслушать хвалебный гимн, исполненный хрипловатым голосом Саорма.
Новый шелковый жилет, начищенные до блеска сапоги, пояс с крупным жемчугом и холщовая торба с подношениями: бутыль лучшего южнодароэрского вина, несколько кусков вяленого мяса, горсть пшеничного зерна и немного благовонного ладана были приготовлены загодя. Потому, не теряя времени, одевшись, причесав бороду и бережно взяв в руки чеканного серебра чашу и торбу, Саорм прямиком направился исполнить положенный ритуал.
До кузни, стоящей на случай пожара чуть в стороне от остальных построек на берегу мелкой речки, нужно было сделать пару дюжин шагов по склону низкого пригорка.
Гном задержался на крыльце. Вдохнув морозный воздух полной грудью, он вскинул голову к бездонному небу и блаженно зажмурился.
Сентиментальностью и излишней поэтичностью племя Саорма не обладало. Но сейчас можно было быть другим. Строки гимна сами собой искрами вспыхивали в памяти и просились наружу, поторапливая разжечь священный огонь. Кузнец, довольно бормоча в бороду первые строфы, сбежал по ступеням, бодро оглянулся по сторонам и, пораженный увиденным, замер.
В прихрамывающей фигуре, устало бредущей вдоль берега речки, для постороннего зрителя не было ничего особо необычного. Разве что селяне с первого взгляда признали бы в идущем чужака, но не более того. Гнома же точно обдало ледяным порывом злого горного ветра. Он видел родича. Мало того, Женщину, что в дюжину раз было невероятней, чем снова увидеть, после стольких лет, соплеменника-мужчину. Ни один гном на свете, будь то брат, отец, дядя или любой другой родич, никогда в жизни не отпустил бы женщину куда-либо без сопровождения.
От одной мысли, что в эту глушь каким-то немыслимым образом занесло одинокую гномку, Саорму стало дурно. Ворох самых различных чувств взметнулся буйной вспышкой в душе. Он был восторженно обрадован и благодарен за подобное благоволение Динхадара и в то же времяудивлен, крайне возмущен, растерян и насторожен.
Но как бы там ни было, Саорм со всех ног бросился навстречу нежданной гостье. Когда же он в считаные мгновения оказался подле соплеменницы, к букету его противоречивых ощущений добавился испуг. Лицо одетой в грязные лохмотья гномки было бледно и измученно. Она еле удерживала у груди продолговатый сверток и лишь чудом не падала.
Только кузнец успел подхватить сверток, как обессиленная гномка, покачнувшись и попытавшись зацепиться за его плечо, с гортанным выдохом осела к его ногам.
Сверток в руках вяло шевелился. С тревожным трепетом в сердце мастер заглянул в него и второй раз за утро был потрясен до глубины души: изредка моргая, на бородача испуганно смотрел круглолицый сероглазый малыш. Человеческий малыш! Это было страшнее всего.
Голова Саорма закружилась. Только усилием воли кузнец вытолкнул прочь все бессмысленные вопросы. Сейчас он должен был в первую очередь позаботиться о бесчувственной женщине и начинающем беспокойно подавать голос ребенке.
Чтоб добраться до порога дома, кузнецу пришлось поднапрячься.
Только устроив на своей кровати гномку и оглушительно верещащего ребенка, мастер вспомнил о забытом ритуале. Чаша и торба бесхозно лежали тут же у крыльца. Саорм в нерешительностичто важнее в данный моменттоптался на месте, но пронзительный детский визг, вырвавшийся из приоткрытой двери, распутал хаотично скакавшие мысли. Более не медля, гном поспешил в Тихвин. Там, на другом конце поселка, ближе к лесу, жила местная ведунья.
Добрался Саорм до знахарки быстро. Хоть и бежал огородами по окраине селения. Ни к чему было тихвинцам знать, куда и зачем спешит кузнец.
Уговорить престарелую ведунью без расспросов и промедления отправиться в дом гнома оказалось непросто. Ворчливая старуха, настороженно косясь на небывало взволнованного кузнеца, напрочь отказывалась понять, почему от нее требуют срочно следовать за ним, да еще по бездорожью, околицами. Только после обещанного ей золотого иррна она перестала препираться, собрала кое-какие травы в лукошко и, усердно постукивая по земле клюкой, поплелась вслед за мастером, в нетерпении готовым посадить медлительную старуху себе на плечи и как можно быстрее доставить ее к реке.
Оказавшись у постели гномки, знахарка, ничего не объясняя, сейчас же выдворила обескураженного Саорма за дверь.
Теперь у мастера было время для обряда и раздумий. Но недавнего торжественного настроя как не бывало. Он суетливо разжег огонь, в задумчивости без положенного порядка и благоговения набросал в сердито разгоревшееся пламя подношения. Вместо слов гимна в голове толклись совсем другие мысли. А когда вылитое из чаши на зашипевшие угли вино чуть полностью не погасило огонь, Саорм торопливо постарался выдавить из памяти несколько строк гимна и, оправдываясь сложившейся ситуацией, поспешил оставить кузню.
Мастер, заведя руки за спину, нервно мерил шагами двор перед закрытой дверью в дом. То, что гномка появилась в здешнем краю одна и в таком плачевном состоянии, сильно тревожило его. Но ее ноша беспокоила кузнеца куда больше. Он был в смятении и растерянности: «Каким образом человеческое дитя оказалось в ее руках? Что это могло значить? Что подумают и как себя поведут селяне, узнай они о случившемся?»
Лишь в одном Саорм был уверенни при каких обстоятельствах гномы не должны вмешиваться в людские дела. Он уже сомневался в правильности решения пригласить знахарку. Она, конечно, малоразговорчива, но подобное событие могло заставить разговориться даже ее. Разве что попытаться купить ее молчание?
Определенноот ребенка следовало избавиться, и немедленно. Но даже думать о том, чтоб выгнать соплеменницу, что бы она ни свершила и какое бы злодеяние ни загнало ее сюда, казалось мастеру святотатством.
Решение пришло неожиданно. Саорм широким шагом направился к крыльцу, но ведунья сама открыла перед ним дверь.
Проходи, сухо проговорила она, кивком приглашая идти за собой.
Занавесь скрывала от взгляда гнома кровать и негромко агукающего малыша. Но низкий бархатный голос гномки, изредка говорящий ребенку что-то успокаивающее, был хорошо слышен.
С ними все хорошо. Внимательные глаза старухи перехватили озабоченный взгляд кузнеца. Крепенький мальчик, добавила ведунья, мелко кивая головой, и еле уловимо улыбнулась. Нужно только немного отдыха и заботы. Я дала твоей гостье парочку трав. Она знает, что с ними делать. А вот нам, почтенный, следует поговорить.
Несомненна! с готовностью согласился Саорм.
Понять, о чем хочет поговорить знахарка, не составило труда. И упустить шанс избавиться от ребенка было ни в коем случае нельзя.
Мне бы хотелось сделать вам, сударыня, выгодное предложение поглаживая бороду, проговорил хозяин дома, но тотчас же был прерван нетерпеливым взмахом руки.
Ведунья поманила его от занавеси к дальней скамье, а затем, присев, вдруг раздраженно зашептала:
Можешь хоть век меня величать сударыней, а ребенка я все равно не возьму! категорически заявила она, уверенно тряхнула непокрытой седой головой и вновь повторила отказ, выделяя последние слова:Кто бы и что бы мне за это ни сулил, НЕ ВОЗЬ-МУ!
Старуха с минуту пристально смотрела на опешившего и теперь не знающего, что сказать, гнома и уже потом наставительно добавила:
Почаще бы почтенному господину гному бывать в нашем Тихвине. Балакай он с селянами поболе, и, глядишь, вести быстрей доходили бы до его кузни.
Ведунья вновь ненадолго умолкла. Казалось, усталое морщинистое лицо женщины состарилось еще больше.
А вести разные к нам приходят. И недобрые тож. Вот накануне через Тихвин-то наш проходили княжеские конники, вполголоса пробормотала она.
Густые гномьи брови поползли на лоб. Первой мыслью растревоженного нежданной новостью Саорма было то, что всадники ищут именно его соплеменницу.
Не больше четырех дюжин пришло, продолжала знахарка, не замечая испуга в глазах кузнеца. И выглядели они плохонько. А вот остановиться в Тихвине все равно не захотели. Старуха многозначительно глянула в лицо Саорма. Войско воеводы Ломбора побито. А сами ребятки спешат к соседям, под королевскую руку. Подальше от наского бы им защищать от поганых ластнерских собак.
Такого оборота гном никак не ожидал. Он с силой вцепился себе в бороду, замер и остекленевшим взглядом уставился на насмешливо скривившую губы знахарку. Перед его невидящим взором поднимались кровавые призраки двадцатилетней давности. Неужели все повторится снова?! болезненно кольнуло в самое сердце.
Плохо, очень плохо, качала головой старуха.
Гном, угадывая еще более горькие вести, подался назад.
Замок Великого князя сожжен, вещала ведунья пугающе глухим голосом. Наш добрый князь был слишком доверчив и не допускал мысли, что благородные бароны могут предать. А их послы воровски, ночью открыли убийцам ворота замка. И теперь нашего князя нет, как и всех Старуха отчего-то на мгновение замолкла и покосилась куда-то в сторону, на занавеси и окно, выходящее во двор, а затем тише прежнего проговорила:Почти всех его домочадцев.
Знахарка говорила что-то еще, но Саорм не слушал ее.
Княжества Дэ-Симмо больше не было. Не ровен час, вслед за беглецами явятся победители, и от их грабежей селян уже никто не защитит. Понятно, отчего ведунья не желала брать на себя лишнюю обузу.
Жизнь Саорма снова висела над пропастью. Его дом рушился и сгорал вместе с душой в пламени отчаяния: «За что ты не жалуешь меня, Ратмар?!»надсадно билось в голове гнома.
Глянь, мастер. Старуха потянула кузнеца за рукав и бесцеремонно сунула ему под нос дурно пахнущую грязноватую тряпку. Гном рассерженно дернулся, хотел было обругать глупую ведунью, но тут же его рассеянный взгляд уцепился за что-то необычное. Саорм тотчас выдернул пеленку из рук женщины, расправил ее и обомлел.
Княжеские вензеля ни с чем не спутаешь, верно, мастер?
Кузнец неуверенно, молча водил пальцами по вышитой золотом княжеской короне герба Дэ-Симмо.
Малец, знахарка кивнула на скрывавшую кровать занавесь, младший сын князя и теперь сам последний князь.
Комкая пеленку, гном долго еще неотрывно смотрел на занавесь, а ведунья, опустив к полу свои бесцветные глаза, вдруг тоскливо выдавила:
Да, я стара. Но мне и теперь дорог каждый прожитый день. За княжичем придут и не оставят в живых никого, кто хотя бы видел его. А я хочу жить!
Саорм задыхался. Он разодрал плотный ворот рубахи и поднялся на ноги. Двадцать лет мирной жизни он не видел сородичей. И вот всего один день принес кузнецу столько немыслимых потрясений.
Но что это он так разгорячился? Мастер пытался успокоиться. Кузню, быть может, на время придется бросить. Но гномам нет никакого дела до людских дрязг! Рано или поздно все утрясется, и при новых правителях он займется обычным своим ремеслом. А ребенок А что ребенок?
Из-за занавеси, бережно удерживая на руках малыша, вышла бледнолицая гномка. Саорм тотчас смутился и спешно перевел взгляд на знахарку. Та успела подойти к выходу и, избегая встречаться взглядом с хозяином дома и его гостьей, толкнула дверь.
Постой. Гном взял со стола серебряную чашу. Вот в оплату.
Оставь себе. Может, сгодится, чтоб выкупить свою жизнь, пробормотала старуха.
Возьми хотя бы обещанное.
Ведунья, все так же пряча глаза, пожала плечами, взяла монету и, спрятав ее в вышитый цветным бисером кошель, перешагнула порог.
Спасибо вам за доброту дрожащим голосом вслед ей проговорила гномка.
Появление подле кузни всадников стало неожиданностью.
Знахарка еще не добралась до деревенской околицы, когда со стороны реки появилась пара отрядов по полдюжины конников. Крупных черных орлов на красно-белых накидках не сложно было разглядеть даже в небольшое оконце гномьего дома. Думать о бегстве уже не стоилобароны успели-таки дотянуться даже до этой глухомани, спеша подмять под себя земли захваченного княжества.
Марш на чердак и, пока я сам не поднимусь наверх, ни звука! скороговоркой буркнул Саорм. Гномка нахмурилась, но через мгновение понимающе кивнула и поспешила выполнить распоряжение.
Зашвырнув жемчужный пояс под стол и набираясь смелости, глубоко вздохнув, гном шагнул на крыльцо, с поклоном и радушной улыбкой встречая въезжающих во двор всадников.
Пусть удача не отвернется от честных воинов, приветственно проговорил он им.
Ответа не последовало. Старший с оловянной бляхой десятника на груди и с длинным, через всю щеку, шрамом, игнорируя слова гнома, распоряжался подчиненными:
Эбра, Рафа остаетесь со мной! Остальным прочесать деревню! И постарайтесь не резать всех без разбора! Солдаты, оценив по достоинству шутку командира, заржали не хуже своих лошадей и пустили их вскачь вслед старухе, все еще надеющейся успеть укрыться в деревне.
Десятник вальяжно спешился и по-хозяйски огляделся.
То, что надо, проговорил он, повернувшись лицом к мастеру, но словно не замечая его. Саорм еле успел посторониться, пропуская вооруженного человека внутрь.
Проходите, гости дорогие, безвольно пролепетал он, прошмыгнув в дом за десятником, прежде чем два головореза позади него, гогоча, разом протолкнулись в дверной проем, едва не высадив косяк.
Десятник уже разглядывал серебряную чашу.
Хорошая штучка, сказал он, тяжелая.
Прими ее в знак почтения, господин, сейчас же предложил гном, снова кланяясь десятнику. Тот вскинул бровь, наконец замечая и оценивая Саорма. Сегодня, судари, праздник у нас, гномов. Вот в честь праздника
Ха! Это тоже даришь?! громыхнул один из солдат, Эбра или Рафа, выуживая из-под стола пояс.
Конечно-конечно, все, что только пожелаете, согласился, закусывая губу, Саорм.
Хорошо. Десятник грохнул чашей о столешницу. Останемся здесь. Место удобное. Подобраться незамеченным, если что, не получится. Да и хозяин как будто рад нам.
Солдаты загалдели, с шумом рассаживаясь вокруг стола.
Всегда рад доброму гостю, заверил десятника кузнец. Незачем честному гному встревать в людские споры. По мне, так нет никакой разницы, кто правит этими землямикнязь ли, король или барон. Хороший мастер всегда найдет применение своим рукам.
Ну-ну. Шрам десятника, остерегая гнома, побагровел. Пусть пока будет так, как нашрадушныйхозяин считает. Вояка осклабился, облокачиваясь на стол, а затем, добродушно улыбаясь, добавил:Ну что же ты, хозяин, не привечаешь своих гостей. Разве не праздник у тебя? Давай, не жалей, выгребай все на стол. В кои-то веки к тебе пожаловали столь славные воины, а ты не проявляешь подобающего уважения. Вот твоя баба мается. Поди, совсем истомилась без дела и руководства настоящего мужика.