Не смеши меня, язвительно усмехнулся Иблис, хотя голос его прозвучал уже не столь уверенно. Кровавый маньяк, никого в своей жизни не любивший, вдруг обратился ко Христу. Это не твоё, Хасан.
Я любил истину и пытался ей служить.
Ты не любил истину. Ты её страстно желал. Это разные вещи. А служил ты только собственной гордыне. Значит, ты мой.
Что же ты не открыл себя раньше?
С такими путаниками, как ты, лучше не действовать открыто. Стал бы ты служить «скрытому имаму», если бы знал, что онвраг Аллаха?
Ни за что.
Вот именно. Я и сейчас не явился бы тебе, если бы ты не стал совать свой нос в совершенно ненужную тебе книгу. Успели бы ещё встретиться после твой смерти. А при жизни ты, и не зная меня, всё равно служил мнескрытому и таинственному, всё отрицающему, не признающему над собой никакой власти. Или не понял до сих порты мне подобен!
Я не твой.
Чей же ты?
Ничей.
Дурак. Всякий, кто считает, что онничей, на самом делемой.
Хасан понял, что полемика с этим существом ни к чему не приведёт. От него не прикроешься словами. Время диспутов закончилось. Пришло время выбирать.
Свет манил к себе, но не уговаривал и ничего не требовал, в отличие от Тьмы. Хасан понимал, что достаточно ответить Свету внутренним согласием, просто выбрать Его, и Тьма тот час отступит. Но это оказалось не так просто. Свет был теперь любимым, но по-прежнему чужим, что-то в нём пугало Хасана и очень сильно отталкивало. Тьма была ненавистной, но, как ни странно, весьма родственной, влекущей к себе. Хасан чувствовал, что выбрать Тьму гораздо прощеподобное тянется к подобному. Казалось, что он обречён, и всё-таки он понимал, что вопреки всей логике выбор у него есть. Он ещё не принял решение. А времени почти не осталось. Он не доживёт до рассвета.
Эпилог
После смерти Хасана ас-Саббаха прошло почти полтора века. Горное государство низаритов, выжившее во многочисленных бурях, теперь рушилось под ударами монголов. Воины хана Хулагу брали крепость за крепостью, им покорилось уже около ста низаритских твердынь. Аламут выдержал многолетнюю осаду, но в конечном итоге сдался.
Персидский историк Ата Малик Джувайни был потрясён, когда ему рассказали, что в каждой низаритской крепости монголы находят богатую библиотеку. Неужели эти дикие фанатики, наркоманы-убийцы, которых ненавидит весь мир, были на самом деле книжниками-мудрецами? Кем же были эти проклятые ассассины, если не только их вожди, но даже коменданты самых незначительных крепостей никак не могли обходиться без хороших библиотек? Что это были за люди? А не важно! Главное, что онибыли. И никогда их больше не будет.
И всё-таки Джувайни не смог удержаться от соблазна и, пользуясь хорошими отношениями с монголами, отбыл к осаждённому Аламуту в надежде, что застанет крепость ещё не разрушенной и сможет ознакомиться с аламутской библиотекой.
Джувайни проторчал под стенами Аламута несколько месяцев и вот, наконец, низариты сдали свою твердыню. Аламут поразил учёного перса. Большие пространства крепости создавали впечатление самодостаточного мира. Роскошные оштукатуренные здания. витые лестницы. почему бы и не провести здесь всю жизнь, если есть хорошая библиотека?
А вот келья, где некогда жил Хасан ас-Саббах. Вряд ли здесь что-то изменилось с его времён. Переступив порог хасанова жилища, Джувайни был вторично поражён, на сей разсуровым и мрачным аскетизмом этого помещения. Стены грубого камня, никакой отделки, полное отсутствие украшений, минимум мебели и то довольно грубой. Похоже, последующие вожди низаритов жили уже не здесь, устроив в келье Хасана что-то вроде библиотеки с читальным залом. Да и кто бы кроме ас-Саббаха решился здесь жить? Какой контраст с общим аламутским великолепием. А ведь Хасан ас-Саббах 35 лет не покидал эту келью, не желая видеть не только окружающего мира, но даже и самого Аламута вне своей конуры.
Джувайни почувствовал, что душу его сжал зловещий ужас от прикосновения к чему-то непостижимому и запредельному. Вот комната с книгами. Огромное количество прекрасных фолиантов. Благоговевший перед знаниями перс в любой другой ситуации набросился бы на книги и листал бы их часами, а здесь было ещё интереснееон мог взять себе любое количество этих книг. Однако, ноги его словно приросли к полу, он стоял перед книгами и боялся приблизиться, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться к ним.
Этих книг касались руки великого Хасана ас-Саббаха. Великого?! Омерзительный паук, боящийся солнечного света, забившийся в каменную щель и раскинувший на полмира гнусную паутину убийств! Что в нём великого? Эти мысли воплем вырвались из души Джувайни. И в тот же момент он почувствовал, что сам онникто перед таким человеком, как Хасан ас-Саббах. Замерев перед непостижимой загадкой этой грандиозной личности, оставалось только брызгать слюной в бессильной злобе. Это мелочно и недостойно мудрецау Джувайни хватило честности и смелости вынести приговор самому себе. Он подумал о том, что надо бы всё-таки посмотреть книги, но в этот момент в комнату вошёл монгольский военачальник. Суровое и тупое лицо этого не знавшего сомнений человека вывело Джувайни из оцепенения.
Нашёл что-нибудь интересное? спросил монгол.
Ничего особенного. Можно всё сжечь.
Монголы приступили к исполнению чрезвычайно сложной задачисносу крепости Аламут.
* * *
В горной деревне Андрея раздражало теперь всё, что он видел вокруг себяи эта пыль на дороге, и эти маленькие аккуратные домики, и эти горы вокруг. Не радовали больше благородные и доброжелательные лица крестьян, их плавная и переливчатая речь скребла по душе напильником. Халаты, чалмы, парандживсё выводило из себя. Как его достал весь этот восточный колорит, первоначально приводивший в восторг. Про ислам ему даже думать было больнообъелся до отрыжки. И в Каабу Христа на последнюю службу он не пошёлвсё здесь было чужим, не на него рассчитанным. Экзотика восхищает недолго. Вымотал его этот отпуск. Пора в Европу. А его Европа теперь в Африке. Сиверцев горько усмехнулся.
Встав перед иконой, он, как тамплиер в походе, вместо обедни 13 раз прочитал «Отче наш». Казалось, молитва дерёт горлосухая и жёсткая. И всё-таки стало легче. Он постарался собрать мысли в кучу.
Во всём виноват ас-Саббах. Даже ночами он слышал теперь это змеиное шипение: «Хас-с-с-с-сан». Нельзя безнаказанно прикасаться к памяти таких людей. Да, безнаказанно нельзя, а вообщенадо, если мы хотим хоть чем-то быть в этом мире.
Хорошо бы закрыть глаза и сказать себе, что больше не существует ни шиитов с суннитами, ни суфиев с дервишами, ни измаилитов с низаритами, но мир от этого не изменится. Мир переполнен исламом и от этого никуда не денешься. В этом мире нет отдыха, уюта, комфорта, кто ищет ихгоняется за миражами. На земле невозможно «устроиться поудобнее». Здесьнепрерывная война, в первую очередьвойна идей, порождающая все остальные войны.
Что такое его исламские изыскания? Переговоры с противником. Поиск перемирия. Стремление ко взаимному пониманию. Одновременно с поиском уязвимых мест. Куда денешься? Войну никто не отменял. Надо продолжать.
Сиверцев полагал, что от Хасана ас-Саббаха сразу же перейдёт к сирийским ассасинам и Горному СтарцуСинану. Но, подумав, он понял, что Синан пока постоит в очередь. Нельзя рассматривать отношения тамплиеров и ассассинов вне контекста отношений Ордена Храма с исламским миром вообще. А это в свою очередь невозможно, пока не разберёшься в отношении Западного мира к исламу.
Первый крестовый поход. Хасан ас-Саббах уже прочно обосновался в Аламуте. Вторжение крестоносных франков в Палестину его совершенно не волнует. Хасан скорее даже радуется тому, что франки наносят поражение за поражением его заклятым врагамсельджукам. Но всё это далеко от Персии вообще и от Хасана в частности. Ему не до крестоносцев.
А крестоносцы? Что знали они об исламе, о мусульманах, против которых обнажили мечи? Ни-че-го! Ничего и даже более того. Дикая и дремучая религиозная безграмотность Запада до глубины души поразила Сиверцева. Ладно ещё то, что простые рыцари, участники крестового похода, слабо разбирались в нюансах сравнительного богословия и смутно представляли себе, что такое ислам, против которого они ополчились. Но и самые образованные люди Западахронисты, поэты, богословылюди, писавшие книги, пороли про ислам такую дичь, что даже Дэн Браун по сравнению со средневековыми авторамиакадемик.
В хрониках первого крестового похода не раз встречаются странные описания мусульманских мечетей, в которых, оказывается, были огромного размера статуи Мухаммада, покрытые золотом и серебром. Наиболее подробное описание «идола Мухаммада» можно найти в хронике «Деяния Танкреда» Рауля Канского. Уважаемый Рауль в изумительных деталях описывает серебряную, инкрустированную золотом статую Мухаммада, которую обнаружил норманнский предводитель Танкред в мечети Аль-Акса, когда ворвался туда.
Надо ли объяснять, что никаких «идолов» и «статуй» ни в одной мечети никогда не было и быть не могло, потому что в исламе вообще запрещено изображение человека, и запрет этот связан именно с подчёркнутым отвращением к идолопоклонству, которое мусульмане всегда испытывали. Ислам и возник-то из отвержения идолов, мусульмане, пожалуй даже чрезмерно усердствовали, избегая любого намёка на идолопоклонство, сторонились любых изображений, которым хотя бы теоретически кто-то мог поклоняться. А тут, нако-те, статуя Мухаммада посреди Аль-Аксы.
Рауль Канский писал свою хронику между 1112 и 1118 годами, и хотя он не был участником первого крестового похода, но, безусловно, был знаком с «первопоходниками», каковых тогда было вокруг великое множество. Он ведь писал не про давно минувшие времена и не про давно исчезнувшую религию, а про своё время, про своих современников и земляков. На чьих, интересно, «свидетельских показаниях» он построил свой рассказ про «статую Мухаммада»?
Но есть и более поразительный факт. Фульхерий Шартрский не только участвовал в первом крестовом походе, но и прожил в Святой Земле длительное время, а между тем он так же вспоминает об идолах в мечетях. Значит, Фульхерий сознательно клеветал на мусульман? Зачем? Если дело крестоносцевсвятое, то неужели недостаточно вполне реальных доводов для его обоснования? Неужели мученикам-крестоносцам, претерпевшим ради Христа невероятные страдания и отдавшим жизнь, защищая христиан, прибавила бы святости эта глупая клевета на их врагов? К тому же множество франков, никогда не видевших идолов в мечетях, прекрасно осознавали, что Рауль, Фульхерий и прочие им подобныелжецы.
За этим, похоже, скрывается такое состояние души, которое не позволяет видеть во врагах ничего хорошего, а всё плохое в этом мире с радостью им приписывает, не утруждая себя проведением грани между ложью и правдой. «Чем плоха ложь, если она нам выгодна? Ну не в этом виноваты враги, так в другом, а в общем-то они во всём виноваты, потому что они плохие». Не таков ли принцип любой политической и религиозной пропаганды, включая и современную? Нам ли пенять на средневековых пропагандистов?
Впрочем, Средневековье имело в этом смысле свою специфику. Авторы той поры, кажется, совершенно не чувствовали грани, отделяющей вымысел от реальности. Они, пожалуй, даже и не врали в обычном смысле, потому что сами себе верили, любую фантазию принимая за реальность, если она была достаточно впечатляющей. Они фактически жили в воображаемом мире, ни сколько не задумываясь о том, что любая картина действительности нуждается в доказательствах, подтверждениях, свидетельствах. Это нам понятна разница между хроникой событий и художественным произведением, а для средневековых авторов такой разницы не было.
Про мусульман рассказывали небылицы и почище, чем «идолы в мечетях», легко и непринуждённо обвиняя их в многобожии. Это мусульман-то, у которых вся вера сводится к тому, что Богодин.
Героическая песнь «Фьерабрас» описывает покрытые золотом статуи мусульманских богов: Первагана, Аполлеса и Марса. В «Песни о Ролланде» мусульманский эмир Балиган заявляет о своём почитании мусульманских боговМагомета, Аполлена и Первагана. Винсент из Бове и другие средневековые авторы охотно рассказывают про мусульманский культ богини Венеры.
Надо ли объяснять, что мусульмане не давали ни малейших поводов к тому, чтобы подозревать их в многобожии. Средневековые писатели резвились, как дети, выдумывая различных мусульманских богов, и сами же этим сказкам верили, и никто в Европе не сомневался, что мусульманеидолопоклонники и многобожники. Логика была примерно такой: если мы воюем с мусульманами, значит они язычники, потому как с кем же ещё и воевать христианам, как не я язычниками.
Поразительным было полное отсутствие интереса к реальному исламу и миру ислама даже со стороны богословов. Последние, так же как и сочинители «героических песней», описывая ислам, просто игрались со своими фантазиями. Беда Достопочтенный писал, например, что сарацины являются потомками Агари, египетской наложницы Авраама, но они приняли имя Сары, законной жены Авраама, чтобы скрыть своё незаконное происхождение. От такой «этнографии» дурно делается. Арабы действительно, согласно Библии, являются потомками Агари, но ни они и ни какой-либо другой мусульманский народ никогда не называли себя сарацинами. Эту кличку по глупости дали мусульманам сами же крестоносцы, после чего многомудрый богослов изощрённо объяснил европейскую глупость мусульманской хитростью.
Неужели европейские христиане ни сколько не пытались понять ту веру, которую объявили подлежащей истреблению? Да вроде бы и пытались. Клюнийский аббат Петр Достопочтенный даже заказал для себя перевод «Корана» на латынь, но не похоже, что это пошло ему на пользу. В своём сочинении «Против секты сарацин» аббат писал о том, что ему самому непонятно, является ли ложное учение ислама ересью, а его последователи еретиками, или же их следует считать скорее язычниками. Где уж понять. Даже под микроскопом в исламе невозможно обнаружить ни малейших признаков язычества. Если же анализировать не сам ислам, а европейские сказки на эту тему, тогда и правда возникают затруднения. Среди мусульманских народов Петр называет турок, арабов, сарацин. Значит, он не считает, что «сарацины»кличка всех мусульман, полагая их неким особым народом. После этого о чём ещё говорить?
О, Петру Достопочтенному было что сказать. Он утверждал, что Мухаммад своими проповедями предоставил Сатане треть человечества, отторгнув от Христа и подчинив власти дьявола. Это, мягко говоря, богословское мнение можно считать ключом к пониманию религиозной психологии крестоносцев и объяснением всех прочих небылиц об исламе. Не богословие заставило взяться за меч, а меч породил богословие. Не потому всколыхнулась вся Европа, что мусульманеисчадья ада, а наоборот: поскольку всколыхнулась вся Европа, значит мусульмане исчадья ада.
Первый крестовый поход был предприятием неслыханным по своей грандиозности, и это само по себе породило у франков представление о том, что религиозная цель похода соответственно столь же грандиозна, глобальна. Защищать восточных христиан от наскоков каких-то там еретиков, которые верят в того же Бога, что и христиане? Это слишком мелкая цель, которая может стать поводом для небольшой локальной войны. А тут весь христианский мир всколыхнулся и дружно двинулся на врагасредство столь крайнее, что и враг должен быть, соответственно этому средству, самым страшным изо всех, какие только бывают в мире. Тут уж на роль врагов не подходят «почти христиане», они должны быть служителями самого сатаны. Потому-то мусульманам так легко приписывали всё самое отвратительное, что только бывает в религии. Знали, что не ошибутсяслужителям сатаны непременно должны быть присущи все мерзости, какие только существуют. Потому мечети с такой лёгкость называли «diabolicum atrium»обиталище дьявола, не имея склонности вдаваться в богословские детали.
Если мы стреляем из пушкивраг не может быть воробьём. Если мы на кого-то сбросили атомную бомбу, враг просто обязан быть носителем всех существующих в мире пороков. Европа сама себя загипнотизировала. Вспыхнув небывалым религиозным рвением, Европа была столь поражена собственным рвением, что нашла ему лишь одно объяснениеприблизилась последняя битва добра и зла. Ведь шли-то в Святую Землю, которая будет сценой окончательной битвы Христа и Антихриста. Ожидание конца времён и последней битвы с Антихристом было свойственно времени первого крестового похода. А в эпоху глобального катаклизма можно уже не щадить ни себя, ни врагов.
Говорят, Бернар Клервосский провозгласил формулу: «Крещение или смерть». Он полагал, что язычникам лучше умереть, чем жить во грехе. Если только на святого Бернара не наговаривают лишнего, так надо признать, что это совершенно нечеловеческое, по сутиантихристианское богословие. Сиверцев печально вздохнул над этим трагическим заскоком любимого им Бернара. Любитьне значит разделять заблуждения.