Тамплиеры тактично оставили Усаму наедине с Аллахом. Он расстелил молитвенный коврик и полностью погрузился в молитву, обратившись лицом к Мекке. Вдруг кто-то схватил его за плечи и, грубо развернув, закричал: «Вот так надо молиться!». Усама совершенно растерялся, не понимая, что происходит. Перед ним стоял молодой тамплиер и, возмущённо глядя на араба, всем своим видом изображал учителя веры. Ибн Мункыз ничего не успел ему ответить, в мечеть быстро вошли командор и два рыцаря и, ни слова не говоря, схватив непрошенного «учителя», силой вытащили его из мечети.
«Кажется, этот шайтан пытался развернуть меня лицом к востоку? Как это странно.»подумал Усама. Он почему-то совершенно не чувствовал себя оскорблённым, хотя молиться уже не мог, механически замерев в молитвенной позе. И тут бешенный франк, видимо, вырвавшись из цепких объятий братьев, вновь влетел в мечеть и опять попытался развернуть Усаму: «Надо молиться вот так». На сей раз его уже не просто вытащили, а скорее вышвырнули из мечети.
Суровый командор храмовников, виновато улыбнувшись, сказал Усаме:
Смиренно просим вас простить нашего неразумного брата, который прибыл из страны франков лишь несколько дней назад. Он никогда не видел, чтобы кто-нибудь молился, не будучи обращён взором к востоку. Это его сильно смутило. Мы научим его уважению к местным обычаям. Вы можете продолжить молитву.
Усама внимательно посмотрел на командора. С его лица исчез даже намёк на усмешку, видимо, он и правда чувствовал себя виноватым. Опытный тамплиер очень хорошо понимал, что к некоторым струнам в душе мусульманина совершенно недопустимо прикасаться. Усама даже попытался ободрить его улыбкой:
Я уже достаточно помолился сегодня.
Он покинул мечеть с изумлённой душой. Что-то в этом комичном недоразумении весьма его порадовало, а он даже не мог понять, что именно. Усама вспомнил, как искажено было лицо юного «учителя веры», когда он увидел мусульманина, молящегося в сторону Мекки. Кажется, этот несмышлёныш был до глубины души потрясён открывшейся ему картиной. Так почему же он, правоверный мусульманин, отнюдь не чувствовал себя оскорблённым при столь явной демонстрации неуважения к исламу?
Неожиданно Усама понял секрет своего благодушия. Мальчишка-тамплиер увидел в нём единоверца! Учить правильной молитве можно только того, кто исповедует ту же веру, что и ты сам. Не много смысла в том, чтобы объяснять язычнику, как надо молиться ложному богу, пожалуй, даже логично, что ложному богу молятся в ином направлении. Но мальчик был уверен, что Усама молится Богу Истинному, потому и был так потрясён неправильным, по его мнению, направлением молитвы. Этот ребёнок увидел к нём своего! Хочет ли Усама убить это искреннее дитя на поле боя? Он опять не ответил себе, но сам вопрос уже походил на ответ.
* * *
Переговоры шли весьма приятно и очень сложно, как и подобает идти любым переговорам на Востоке. Гостеприимные и дружелюбные тамплиеры торговались так горячо и весело, как будто все они до единого родились в Багдаде. Эмир Муин ад-Дин и его верный помощник Усама ибн Мункыз чувствовали себя в родной стихии, словно и не с франками они пытались договориться, а с самыми настоящими людьми Востока, плетущими словеса подобно Шахерезаде, засыпающими партнёров немыслимыми восхвалениями, при этом почти ни в чём не уступая. С франками обычно трудноони говорят, как рубятся, а потому с ними легче рубиться, чем говорить. Но тамплиеры особые франкирубятся, как люди Запада, а говорят, как люди Востока. В конечном итоге им удалось добиться всех необходимых договорённостей по совместному противодействию Зенги Кровавому.
Не раз Усама думал о том, что тамплиерыте немногие из франков, для которых Палестина родная земля. По этому поводу можно было скрипеть зубами, но с этим нельзя было не считаться, как с фактом. Занятия наукой приучили Усаму уважать факты, а это означало в данном случаеуважать тамплиеров. Верность исламу побуждала Усаму склонять голову перед волей Аллаха. А тамплиеры могли обрести здесь вторую родину только по воле Аллаха. Как ни верти, а они здесь свои. И они держат себя в пределах допустимого, зная ту грань, через которую нельзя переступать. Тамплиеры чувствуют, что именно даровал им Аллах, а на что, не дарованное им, посягать нельзя. А вот Зенги не чувствует предела, он посягает на то, что не даровано ему свыше, посягает на чужое, и сам становится чужим для Дамаска. Значит, союз Дамаска и Иерусалима против Алеппо совершается по воле Аллаха.
Пришло время прощаться, Муин ад-Дин со свитой изъявил желание последний раз посетить Харам-эш-Шериф. Вместе с тамплиерами зашли они в мечеть Омара, именуемую также Куполом Скалы. И тут к эмиру подошёл тот самый юный тамплиер, с которым у Усамы случилась комичная стычка а Аль-Аксе. Лицо юноши в белом плаще было чистым, ясным и воодушевлённым, но без того ребяческого перевозбуждения, которое накатило на него во время их последней встречи. Усама был искренне рад этой встрече, улыбнувшись юноше, как старому другу. А тот тем временем чинно и важно спросил Муин ад-Дина:
Позволит ли великий эмир обратиться к его благородному спутнику? эта искусственная степенность так не шла к простодушию юноши, что невольно вызывала улыбку.
Эмир, по-отцовски тепло посмотрев на тамплиера, тут же сообщил своему лицу вид самый вежливый и торжественный, провозгласив:
Вы получили это разрешение, доблестный рыцарь.
Тогда юноша тоном нашкодившего ребёнка сказал Усаме:
Надеюсь, благородный Усама ибн Мункыз простит меня за глупое и недостойное поведение во время нашей последней встречи.
Юноша так замечательно улыбался, что Усама невольно подумал: «Хотел бы я иметь такого сына», а вслух тепло сказал:
Ни сколько не сержусь на вас, благородный рыцарь. Вы ведь хотели, как лучше, отнюдь не имея намерения оскорбить меня?
Конечно же! с радостной поспешностью согласился тамплиер. Просто пока я очень мало понимаю в делах Святой Земли, но братья уже многое мне объяснили. Я теперь думаю так: мы уважаем вашу веру, вы уважаете нашу веру. Наши убеждения в чём-то сходны, а в чём-то различны, но спорить нам не стоит, потому что такие споры бывают очень обидными.
Всевышний даровал моему собеседнику большую мудрость, Усама сказал это от души, чистый юноша, проявив рассудительность, заслужил похвалу.
Тут тамплиер неожиданно сказал:
В христианстве так много прекрасного. Хотите увидеть Бога-Ребёнка?
Усама растерялся, а Муин ад-Дин доброжелательно ответил:
Да, конечно, хотим.
Тамплиер повёл их за собой и наконец показал на образ Мариам с Мессией, да пребудет спасение с ними обоими:
ВотБог-Ребёнок, сказав это, юноша сам с трогательным умилением посмотрел на икону. Сейчас он был похож на ангела, прославляющего Всевышнего у Его Престола.
На душе Усамы стало радостно и немного тревожно. Юный рыцарь хотел сделать им большой подарок, открыв нечто важное и сокровенное. Бог-Ребёнок. Да вознесётся Аллах высоко, над тем, что говорят христиане. Но ведь этот юноша и впрямь мудрец с чистой и ясной душой. Он сказал, что нам не стоит спорить о религии и решил просто показать самое главное, корневое различие между исламом и христианством. Для мусульман Всевышний бесконечно далёк и совершенно непостижим. Что-либо говорить про Аллаха и уж тем более изображать Егонемыслимо, невероятно. А христиане готовы носить Творца вселенной на руках, баюкать Его и нянчить, потому что ОнРебёнок. Христианстволасковое и нежное, как руки матери. Как можно идти с этим в бой? Как можно не испугаться страшной мясорубки, привыкнув к ласковым объятиям своей нежной веры? А ведь эти поклонники Ребёнка дерутся словно львы и боятся смерти порою куда меньше, чем мусульмане, привыкшие к суровому поклонению недоступному Аллаху. И на Небесах эти мальчики, легко идущие на смерть, ожидают не наслаждений с райскими любовницами, а нежных материнских объятий Мариам и чистой детской радости встречи с Богом-Ребёнком.
Эмир Муин ад-Дин и Усама ибн Мункыз молча и сдержанно поклонились юному тамплиеру.
* * *
Усама весело улепётывал. Он убежал из Каира от неминуемой смерти, и ещё неизвестно убежал ли, может быть, догонят, а на душе было так радостно, так задорно, словно молодость вернулась. Звёздная ночь, безмолвная пустыня, отряд в 3 тысячи сабель, и они несутся, подобно смерчу. Усама представил себе, что под нимволшебный конь Аль Барак, который мчит его через космос.
Впереди показались белые плащи. Тамплиеры! Усама громко и жизнерадостно расхохотался. Что может быть лучше, чем бой с друзьями-тамплиерами посреди ночной пустыни! Усама выхватил саблю и весело поскакал прямо в гущу друзей-врагов.
* * *
Через два года после того памятного посещения Иерусалима умер покровитель Усамы эмир Муин ад-Дин. Положение ибн Мункыза в Дамаске сразу же осложнилось. Не то что бы он впал в немилость, но роли уже никакой не играл и смотрели на него весьма косо. Заигрывания с тамплиерами у многих в Дамаске, мягко говоря, не вызывали восторга. Все, конечно, понимали, что главный их врагЗенги и для противодействия ему хороши все средства, но старались на всякий случай сторониться тех, кто работал над созданием коалиции с тамплиерами. Сторонились не очень демонстративноавторитет покойного эмира многим запечатывал уста, но эмир умер, и при встрече с Усамой почти все его вчерашние друзья начали переходить на другую стороны улицы. Впрочем, идею союза с крестоносцами Дамаск не отверг полностью, но занял выжидательную позицию, и Усама, символ этого союза, стал, во всяком случае, пока, весьма неудобен.
Усама ибн Мункыз очень любил Дамаск и не имел иных намерений, кроме как служить родному городу, но, оставаясь в его стенах, он сейчас ничем не мог послужить Дамаску. Тогда он решил отправиться в Каир. Фатимидский халифат был очень серьёзным игроком на шахматной доске восточного Средиземноморья, заручиться поддержкой такого мощного партнёра было бы очень выгодно, но вот бедаКаир склонялся скорее на сторону Алеппо, чем Дамаска. Не слишком явно и не открыто, но всё же. Эти-то проблемы и намеревался порешать в Каире Усама ибн Мункыз. Ему и в голову не приходило, что он застрянет в Египте на долгие 10 лет.
Без Усамы хлынул в Палестину второй крестовый поход. Когда он узнал, что крестоносцы под предводительством короля Франции Людовика осадили его родной Дамаск, он сначала не поверил своим ушам. Потом пришёл в неописуемое бешенство. Потом успокоился и начал думать.
Так-так. Весь мир знает, чем было вызвано второе нашествие крестоносцев на ВостокЗенги Кровавый сожрал графство Эдесское. Крестоносцы шли для того, чтобы вернуть графство и вот вдруг, не приближаясь к Эдессе, они почему-то устремились на Дамаск. Ай да Зенги! Молодец, хорошо поработал. Только слепец не увидит теперь, что стоит за изменением направления крестового походасговор между эмирами и баронами Северной Сирии. Баронам Антиохии наплевать на Иерусалим, точно так же как эмирам Алеппо наплевать на Дамаск. У них на севере свой баланс интересов, своё равновесие сил. Франки Антиохии уже смирились с потерей Эдессылишь бы их не трогали. Они обо всём договорились с Зенги. И тут, как снег на голову, совершенно не нужный антиохийским франкам крестовый поход, грозящий нарушить хрупкое равновесие сил в Северной Сирии. Для Зенги крестовый походбольшая проблема, а для князя Антиохии Боэмундатоже не решение проблем. Западные крестоносцы, как всегда, перебьют все горшки и исчезнут, а Зенги с Боэмундом будут вынуждены ещё очень долго собирать черепки. И вот эти двое нашли выходпропустить крестовый поход через себя на юг, натравив его на Дамаск, точнеестравив естественных союзниковДамаск и Иерусалим. А король Франции Людовик позволил сделать из себя дурачка, да и не удивительно. Откуда Людовику знать, какую роль играет Дамаск в делах Востока? Но тамплиеры! Неужели они не объяснили королю, что он совершает гибельную ошибку, нападая на своего единственного восточного союзникаДамаск? Значит, антиохийское влияние на Людовика оказалось сильнее тамплиерского. Это козни Зенги. Вот уж не думал, что у Кровавого есть ещё и мозги.
Потом Усама узнал, что крестоносцы не смогли взять Дамаск и теперь говорят, что осада закончилась неудачей из-за предательства тамплиеров. Бред пьяного факира. Усама теперь искренне сочувствовал своим друзьям-храмовникам. Они, должно быть, и правда не слишком усердствовали во время осады дружественного Дамаска, но они никого не предавали. Крестоносцев предали антиохийцы, снюхавшись с Зенги, и надо же им теперь кого-то обвинять в предательстве. Тамплиерам не позавидуешь, но Дамаск устоял, не доставшись ни Людовику, ни Зенги. А этоглавное.
Жизнь Усамы в Каире была роскошна и тягостна, полна всевозможных развлечений и невыносимо скучна. Как мог он радоваться красоте танцовщиц, если дело не двигалось? Каир не шёл на союз с Дамаском, хотя и не отвергал этого союза. В Каире нечего было делать, но и покидать его было нельзя. Усама занимался тем, что укреплял свои позиции при дворе халифа, не вполне, впрочем, понимая, как это ему может пригодиться.
А Зенги так и не вошёл в Дамаск! Кровавый сдох! Но в Дамаск вошёл сын ЗенгиНур ад-Дин. Душа Усамы похолодела при этом известии. Его Дамаска больше нет. Но, может быть, на самом деле всё не так уж мрачно? Ведь Дамаск стоит. Он никуда не делся. А про Нур ад-Дина говорят много хорошего, он совсем не похож на своего безумного папашу.
Усаме вдруг так невыносимо захотелось в Дамаск, что, казалось, он сейчас встанет, и, в чём есть, пойдёт на родину пешком. Но кто он такой для нового повелителя Дамаска? Никтов лучшем случае, а в худшемзаклятый враг его отца. Хорошо бы чем-то уравновесить это неприятное обстоятельство. Но чем? С чем он явится к Нур ад-Дину?
И вот тут произошло нечто весьма интересное. Источник из ближайшего окружения халифа сообщил, что при дворе созрел заговор. Фаворит халифа Насреддин решил сам сесть на трон. Усама не любил Насреддина. Не отличавшийся ни умом, ни храбростью, ни талантом правителя, фаворит компенсировал эти недостатки лишь напыщенностью и важностью. Одно словоиндюк. Но нельзя ли извлечь выгоду из этого заговора, обратив слабые стороны претендента на престол в свою пользу? Что если попытаться склонить его к союзу с Дамаском уже сейчас, пока он ещё не обладает реальной силой? Заговорщики сговорчивы. Конечно, если Насреддин станет халифом, он может и забыть про обещание, данное Усаме, но не резон ему будет забывать. Власть узурпатора первое время не отличается устойчивостью, любой, кто сел на трон в результате переворота, начинает искать новые опоры для своей власти, поскольку союзы, на которые опирался старый правитель, не только ненадёжны, но и опасны. И тут Насреддину весьма полезен будет Усама, предлагающий союз с Дамаском. Правда, с родным городом ибн Мункыз сам теперь не имеет никакой связи, но зачем об этом знать Насреддину? К тому же власть Нур ад-Дина в Дамаске тоже новая, неустойчивая и так же нуждается в новых опорах. И тут ко двору Нур ад-Дин является Усамане забытым ничтожеством, не врагом отца, а связующим звеном между халифом и атабеком. Хорошо Дамаску, хорошо Каиру, хорошо Усамерадость на полмира. Так красиво придумал, что даже стихами заговорил.
Договориться с Насреддином о взаимной поддержке и последующем союзе с Дамаском оказалось весьма несложно. Но заговор провалился. Провалился настолько позорно, что самому было впору провалиться под землю. Халифа-то зарезали без проблем прямо в спальне. Так же легко прикончили двух братьев и великого визиря. Но не подумали о сестре халифа, не обратили внимания на бабу. И когда на исходе кровавой ночи Насреддин уже уселся на халифский трон в окружении мамелюков, сестрёнка заявилась в тронный зал с открытым лицом, которое исцарапала в кровь. Её сопровождали только два телохранителя, но сумасшедшая баба с кровавой маской вместо лица сразу же могильным голосом обратилась к командиру гвардейцев-мамелюков:
Ты забыл про меня, Ахмет. Разве не течёт в моих жилах кровь халифа, убитого тобой? Разве не надо и меня тоже убить? Вот моё горло. Режь!
Госпожа. вам ничто не угрожает. Ступайте к себе.
К себе?! Где я теперь у себя? Только в раю вместе с моими братьями, которых ты убил!
Она ещё долго визжала, причитала и изрыгала страшные проклятия. Насреддин несколько раз приказывал её прикончить. Но на Ахмета, этого бесстрастного убийцу, её вопли произвели очень сильное впечатление. Воин, проливший реки крови, не смог прикончить одну-единственную полоумную дуру. Может быть, Ахмед был тайно в неё влюблён, и она знала об этом? Когда же она пообещала ему прощение, если он поможет наказать остальных убийц, Ахмед подошёл к ней, поклонился и, встав лицом к заговорщикам, скомандовал: «Ко мне, мамелюки!». Большинство воинов перешло на сторону своего командира. Не все, конечно, перешли, на многих ведьмино представление никакого действия не оказало. Насреддин в окружении сохранивших верность сторонников выбежал из зала и направился к казармам мамелюков. Но туда же направился и Ахмед с ведьмой. Гвардия раскололась, в городе началась резня.