Вечером, набравшись смелости, Алеша пошел к Томковичу, жившему в другом конце деревни, в старых послевоенных домах. Решил, что скажет старому учителю истории, будто пополняет материалы для школьного музея. Конечно, это не совсем так, но в то же время, если обнаружит что-то стоящее, то, конечно же, отдаст музею.
Томкович встретил его ласково, пригласил в гостиную, выключил телевизор. Дружелюбно глядя, спросил:
Надеюсь, молодой человек, вы не просто пришли посидеть со мной?
Не просто, признался Алеша. Я, Елизар Сильвестрович, хотел узнать кое-что об истории села. Но главноео своих бабушке и дедушке.
Это о каких же? поднял глаза Томкович, видимо, не зная, чей это парень перед ним.
О Тимофее и Анастасии
О Мельниках, вздохнул учитель. О Мельниках Кое-что знаю. И о покойнице Серафиме наслышан. Интересная семья.
Елизар Сильвестрович долго глядел на экран потухшего телевизора, будто что-то там досматривал, затем повернулся к Алеше:
Да, интересная Значит, твои дедушка и бабушка? Так, так
Алеша молчал. Учитель встал и через несколько минут вернулся со старой фотографией. На пожелтевшем, почти коричневом фоне еле заметно виднелась группа молодежи. Три девушки и два парня. Томкович протянул фотографию Алеше и пальцем показал на девушку, сидевшую посредине:
Это она, Стася. А справа за ее спинойя Алеша внимательно всматривался в лицо бабушки.
Гладко причесанные на прямой пробор волосы, длинная коса обвилась вокруг шеи и свисала по правой руке почти до пояса. Светлая блузка в горошек. Темная прямая юбка почти до земли. Лицо Вылинявшее, не рассмотреть. Жаль.
В народе о таких, как твоя бабушка, говорят: красивая, как елка, колючая, как иголка
Алеша продолжал рассматривать фотографию.
А разве у вас не сохранилась? спросил учитель.
Я такой не видел.
Поищите. Все, кто на ней заснят, получили по одной штуке.
Не видел, сказал Алеша.
Куда ж ее девала покойная Серафима? удивился Елизар Сильвестрович. Эту фотографию перед свадьбой твоей бабушки Анастасии сделал заезжий фотограф. Сам помню: Серафима лично забрала снимок, сама рассчитывалась. М-да Так на чем я остановился? забирая фото у Алеши, задумался Томкович.
Колючая, как иголка
Ах, да! Красивая была твоя бабушка. И на язычок острая. Многие парни к ней липли. Но выбрала она себе Тимофея. Дедушку твоего. Парень был видный, работящий. Один у родителей. Перед самой свадьбой у них казус вышел: Анастасия поставила условие, чтобы жених перешел на ее фамилию. Родители Тимофеяни в какую! Единственный сын. Такого еще не было в деревнеперейти на фамилию жены. В примакиеще куда ни шло. Но чтоб и фамилию отдать? Свадьба чуть не расстроилась. Но Тимофей в конце концов пошел на поводу у невесты. С родными поссорился. Ну, и ничего. Жили в ладу. Через положенное время у них родилась дочь. Твоя мать.
Алеша слушал, затаив дыхание. Опять о фамилии. Но что об этом рассказывали люди?
Вы не помните, спросил Алеша, что об этом говорили раньше? Почему бабушка так упорно отстаивала свою фамилию?
Этого не знаю. И никто не знал. Догадывались, что такое решение приняла Серафима.
Алеше хотелось задать еще много вопросов. Но Елизар Сильвестрович часто посматривал на часы, суетился, отвлекался. И Алеша вспомнил: по телевизору должны показывать интересный фильм. Решил спросить главное:
Говорят, во время войны что-то было
Это особый разговор, старый учитель будто проснулся, прогнал от себя дремоту. В войну всякое было. Я тоже, например, партизанил. Неплохо партизанил. Имею награды. Фашисты, захватив нашу деревню, Анастасию не трогали. Она была женой «врага народа».
Какого врага?
Народа. Раньше так говорили. Если кого арестовывали
За что арестовали дедушку?
Если люди не знают за что, тогда они выдумываютза что. Вот и выдумали. Тимофей будто хвастался в кругу друзей, что может сшить такие сапоги, в которых с гордостью ходил бы сам товарищ Сталин. Тимофей был неплохим сапожником. Другие утверждали, что Тимофей отравил колхозную муку Всякое рассказывали. А где правда, где ложь
Мать говорила, вставил Алеша, что его обвинили в шпионаже.
Правдой было тогда одно, продолжал учитель, Тимофей«враг народа». И немцы, и полицейские во время оккупации ни Серафиму, ни Анастасию не трогали. Были у них частыми гостями. Анастасия чувствовала себя героем: ездила куда надо, делала что хотела. Люди, надо сказать, ненавидели тогда обеих. За глаза называли предательницей, потаскухой Однажды кто-то пытался даже поджечь дом. Полицейские его спасли
И вот глубокой осенью сорок третьего года из дома в дом пронеслась весть: арестовали Анастасию. Время было ненастное. Первые заморозки сковали землю, на деревьях висели еще зеленые листья. Анастасию из комендатуры, которая была в бывшем графском доме, вели через сад в сторону речки мимо графского ключа
Чего, чего? переспросил ошарашенный Алеша.
Родничка, кринички по-нашему
Слово «ключ» словно обожгло Алешу. Родник, криничка Как же он раньше не мог подумать об этом? Может, Серафима, говоря о ключе, имела в виду родник?
Елизар Сильвестрович, позабыв о предстоящем фильме, разговорился. Алеша слушал, запоминал, старался не пропустить ни одного слова, ни одной детали А в головерой мыслей. Какую только вину ни приписывали дедушке? Будто все беды в деревне шли от него, и тесно становилось от его присутствия. Бабушкавсе так и шарахались при встрече с ней
Назавтра вечером Алеша пошел в графский парк. Он тут знал каждый закоулок. Бабушка Серафима не раз водила его по запущенным, неухоженным аллеям, показывала редкие кустарники и растения, многие из которых были посажены ею. Когда-то парк был самым красивым в этих местах. Стройные липы и каштаны, так называемая «бароновская акация» с полуметровыми шипами-иголками, пихта и голубые ели росли по обеим сторонам аллей. На полянках благоухали розы и пионы. Росли здесь кустарники с замысловатыми названиями: аморфа, жарновец, гортензия, кольквиция Всех и не перечислишь. Граф не жалел на это средств, содержал цветовода-поляка, сам хорошо разбирался в цветочном хозяйстве. Постоянным помощником у него была Серафима.
Нынешний парк потерял былую красоту. Лучшие деревья, пригодные для стройки, вырубили после войны. Бордюры, выложенные из красного кирпича, растащили. Все, что было связано с графским имением, уничтожалось, выкорчевывалось, сжигалось. Дорожки и аллеи заросли крапивой, лебедой, малинником.
У родника Алеша остановился. Где-то под травой, плавающей прядями на поверхности маленького родничка, пульсировала чистая, прозрачная вода и сбегала тоненьким ручейком вниз к речке. Тот ли, о котором говорила Серафима? Но она говорилау мельницы. Да и учитель назвал этот графским
Алеша оглянулся вокруг. Яркая пучеглазая луна залила желтым светом парк, разбросала слитки серебра по озеру. Они колыхались на волнахто ныряли, то вновь выплывали.
Жутковато в старом парке. Длинные тени от деревьев будто движутся, сгустки тьмы, глядящие из кустов, кажутся живыми. А у Алеши из головы не выходил рассказ старого учителя. Вот в такой же светлый холодный вечер вели сюда бабушку Анастасию на казнь.
Длинная шелковая коса, отрезанная днем в комендатуре, служила теперь вместо веревки и туго стягивала за спиной онемевшие запястья рук. Кофта на груди разорвана до пояса.
Так и осталось загадкой, почему Анастасию казнили не днем, на глазах у сельчан, как это делали обычно, а расстреляли вечером без посторонних свидетелей у графского родника. Но свидетель был. Тот жеТомкович. Он, пробираясь вечером из леса домой, оказался у графского сада и при появлении фашистов спрятался в кустах, притаившись.
Анастасия передвигалась тяжело, высоко вскинув голову, будто рассматривала яркую луну и звездное небо. За ней, держа наготове винтовку, шел полицейский. Сзади шагал офицер. Томкович слышал разговор. Он боялся шелохнуться, старался не упустить ни единого слова, запечатлеть, будто на пленке, в своей памяти.
Полицейский: Тебя, Стася, скоро вздернут, как падлу. Или расстреляют. Как прикажет господин гауптман. Но можно и без этого. Признайся только: с кем была связана? Назови одну только фамилию. И будешь жить.
Анастасия: Никаких связей не знаю.
Полицейский: Брешешь! Партизаны всегда знали, когда мы выезжали в села за зерном, когда пытались блокировать их лагерь, куда и зачем ездили наши машины.
Анастасия: Это они тебе сами говорили, что так много знаешь?
Полицейский: Кто они? Анастасия: Партизаны.
Полицейский: Шлюха! Тебя повесить мало!
Анастасия: Тогда расстреляйте, подонки!
Полицейский: Э-э, не-е-т Мы вначале тебе развяжем язык, может быть, и совсем выдернем. Господин гауптман все понимает по-нашему, он только говорить не умеет, а так
Анастасия: Как умная собака
Полицейский: Молчать, падла! (Глухой удар, стон.)
Офицер: Шнэль, шнэль! Бистро!
Полицейский: Скажешь или нет? У тебя же малое дитя
Анастасия, словно подброшенная невидимой пружиной, перепрыгнула через родник и помчалась густой осокой к речке. И руки, кажется, выскользнули из петли. Она ими размахивала и откидывала назад, будто искала опору. Падала, стремительно ползла на четвереньках, вскакивала и снова рвалась вперед. Вот-вот добежит к воде.
Ст-о-ой! заорал вдруг полицейский. Стой, стрелять буду!
Но молчаливая тень ускользала все дальше и дальше. Полицейский, взглянув на оцепеневшего офицера, бросился вслед. Вода чавкала под ногами.
Стой, дура-а! Никто тебя не собирался
Тень уже слилась с берегом, затерялась в прибрежных кустарниках. Офицер вытащил пистолет и наугад выстрелил. Полицейский тут же открыл стрельбу. Тень на берегу взмахнула руками, будто споткнулась, и исчезла.
Завтра заберем, сказал полицейский. Ночью вонять будет в комендатуре.
Гут, согласился офицер. Карашо. Анастасию утром на берегу речки не нашли. Как
в воду канула. Может, и в самом деле утонула, но ни через день, ни через неделю, ни через месяц тело не всплыло.
Никаких следов не осталось о ее связях с партизанами. Люди говорили всякое. Кто припоминал, что Анастасия кому-то сало привозила из города, кому-то тряпки выменяла на хлеб и соль, кому-то лекарство достала. Кто твердил о ее связях с гитлеровцами. А со временем разговоры поутихли. Как бы там ни было, но Анастасия погибла от рук врага. Это факт. Правда, его подтверждал только один свидетель.
Старый учитель назвал много имен, которых не знал и не слышал Алешка. Полицейский Колода (наверное, кличка), который вел бабушку на казнь; предатель Жмых, разграбивший графский дом перед отступлением немцев. Вспомнил учитель и о бывшем председателе колхоза Самсоне Журавском, который живет сейчас в Минске. Вспомнил потому, что тот очень хорошо знал и Анастасию, и Серафиму.
Утром Алешка наблюдал, как мать у газовой плиты готовила завтрак: чистила картофель, нарезала лук, пробовала на вкус бульон. Все у нее было рассчитано, все лежало под руками.
Мама, прервал ее Алеша. Где похоронена бабушка Анастасия?
Антонина Тимофеевна как-то странно посмотрела на сына, пожала плечами:
Не знаю.
Или не интересовалась?
Как ты можешь так, сынок?! Говорили, будто фашисты специально подстроили казнь, чтобы она пробралась с заданием в партизанский отряд. А еще говорили, что за границей она. Кроме Томковича, никто не видел расстрела.
Не врет же он.
Я не говорю, что врет. Я ведь не раз спрашивала бабушку Серафиму. Она утверждала, что моя мама пропала без вести.
Неужели ты сама ничего не помнишь? не отставал Алеша.
Конечно, мать не раз рассказывала о своем детстве. Но тогда он слушал просто так. Сейчас же у него была определенная цель.
Что же я могла запомнить в трехлетнем возрасте? Вроде бы помню, как мы прятались в погребе, а над нами в небе неслись светлые полосы и что-то гремело. Я сейчас знаю, что были это трассирующие пули. Однажды фашист давал мне из консервной банки объедки, а мне очень понравилась сама банка: красиво и ярко блестела. И еще я помогала бабушке Серафиме сирень сажать. Это запомнилось!
Какую сирень?
Ту, что у старого дома. Она за этим кустом ухаживала, как за чем-то заморским. Веточку не разрешала сорвать. А когда шла в церковь, обязательно нарезала букет. Я очень на нее обижалась, что мне не велела делать этого.
Алеша видел тоже, как любовно ухаживала бабушка за цветами вообще, не только за сиренью. Она любила все цветы.
Антонина Тимофеевна задумчиво продолжала:Она сирень после смерти моей мамы посадила. Говорили, что в память о погибшей дочери. Может быть, и так, но меня всегда огорчало, что бабушка никогда не плакала по ней. А может, при мне держалась
Алеша удивленно посмотрел на мать, не стал больше спрашивать.
Глава 5ИЗ РОДОСЛОВНОЙ МЕЛЬНИКОВ. СЕСТРА
«Любовь Викторовна Сероокаямоя сестра. Старше меня на четыре года. Смазливая. Глаза большущие, голубые, без серых крапинок вокруг зрачков. Нос и губы похожи на мои. Только ямочки у нее не на подбородке, а на щеках. Когда улыбается. А улыбается она всю жизнь. Когда надо и когда не надо. Девчонок с такой улыбкой называют «пустышками», но Любане пустая, а очень серьезная и вдумчивая.
Во-первых, школу закончила с золотой медалью.
Во-вторых, никогда со мной не дралась.
В-третьих, не дружила ни с одним парнем.
Насчет того, дружила или нет, я не совсем уверен, потому что сам приносил ей записки от старших ребят. А о чем они переписывалисьне читал. Но уж точно, домой ее никто не провожал. Да и Люба не ходила на танцы, в кино. Онадомашняя девочка.
Поступала учиться дважды. Первый раз после восьми классов была принята без экзаменов в педагогическое училище. А через неделю оттуда сбежала. Ей показалось диким, что в комнату к девчонкам в общежитии пришли мальчики. Что они там делали или думали делатьЛюба так и не призналась. Но наотрез отказалась вернуться. Родители не смогли ее убедить. Люба пошла в девятый класс.
После десятилетки поступила в пединститут. На отделение белорусского языка и литературы. Будет учительницей.
Я люблю свою сестру и горжусь ею. Еще и потому, что Люба души не чает в Лиде. Не раз говорила, конечно, шутя и со своей глупой улыбкой, что если была бы парнем, то обязательно женилась бы на Лиде. После этого я еще внимательнее присматривался к Лиде и обязательно находил что-то новое, привлекательное. Так, в последний раз я заметил, что у Лиды иногда слегка вздрагивает левое веко, я вначале думал, что она просто мне подмигивает.
Есть у Любы чертаона совершенно не умеет врать. Из-за этой честности мне не раз перепадало от родителей. Например, последний случай. Как-то соседская курица залезла в наш забор и застряла между штакетин. Я, чтобы прогнать ее, бросил палку, нечаянно попал в голову и убил. Не пропадать же добру: отдал матери и сказал, что курица наша. Мать ее ощипала, разделала, стушила. Вкусная получилась. А на другой день соседка приходит и жалуется: собаки, мол, курицу утащили. Люба улыбнулась и рассказала правду. Она, оказывается, все видела через окно. Мне, конечно, влетело по первое число. Соседка с матерью не разговаривала полгода, хотя за ту одну курицу вернули две. И другие были случаи, лучше не вспоминать.
В общем, сестра моя хорошая. Немного любит всякие безделушки, бижутерию какую-то там, но не жадная. Каждый раз привозит из Минска мне подарки: жвачки, конфеты, книги
Книги, как я понял, она больше покупает для себя и дарит их мне для отвода глаз. Зачем мне, например, нужна теория педагогики или психология преподавания? Все равно эти книги она заберет себе, а я вообще не большой любитель читать. Предпочитаю телевизор. Там все сразу: и увидишь, и услышишь, и разъяснят, что к чему. Тратить энергию на размышление не надо.
Кстати, после окончания института она собирается приехать на работу в нашу школу. Мать гордится: семейная преемственность. А не думает о том, что после замужества Люба перейдет на новую фамилию и вся преемственностькак в воду! Ядругое дело. Женюсь, будет сын, внук, и Сероокие продолжат родословную. Надо знать, кем гордиться. Теперь-то я понимаю бабушку Серафиму.
В последнее время Люба здорово изменилась. Пополнела, вставила две коронки, новую прическу завела. Высокую, пышную. Не собирается ли она выскочить замуж?..»
Глава 6НЕПРИЯТНОЕ С ПОЛЕЗНЫМ
Фамилию Журавского, названную старым учителем, Алеша запомнил. Оказалось, что он дальний родственник Сиси. Узнать его адрес было несложно.
Через неделю Люба встречала Алешку на столичном автовокзале. Не одна, а с подругой. Алешка в весенней плащевой куртке и в отутюженных брюках, без головного убора, с перекинутой через плечо сумкой вышел из автобуса важно, не спеша, протянул сестре руку и деловито поздоровался:
Ну, привет!
Как это тебя мать отпустила? удивилась Люба, и насмешливая улыбка появилась на ее лице. Ты же у нас еще маленький.
Не издевайся.
Любка, заступилась подруга, парень-то какой! Алеша и впрямь не был похож на себя. Он будто
вырос. Новая одежда и фасонная стрижка делали его солиднее.
Втроем не спеша шли к троллейбусной остановке. Алеша с любопытством провожал глазами беспрерывный поток машин, оглядывался на высокие и красивые здания, людей, которые куда-то спешили В общемкруговорот, в котором того и гляди потеряешься. Это Алешке не понравилось.
Тут всегда так? спросил он у Любы.
Что? не поняла она.
Беготня, спешка
Это еще что, улыбнулась сестра. Посмотришь, что в центре творится.
Тогда не хочу в центр, вдруг сказал Алеша. Давай съездим в одно место.
Так ты не ко мне?
Алеша протянул Любе старый конверт, и та удивленно уставилась на адрес. Но ничего не спросила. Подруга с ними не пошла.
Нужный дом нашли без труда. Поднялись на четвертый этаж. На соловьиную трель звонка дверь приоткрыла миловидная со снежной белизной волос женщина и спросила:
Вам кого?
Самсон Иванович здесь живет?
Тут. Минуточку. Саму-у-сь! К тебе какие-то молодые люди.
А вскоре появился хозяин в полосатой пижаме. За массивными очками его глаза смотрели с любопытством.
Слушаю вас, милые, голос Самсона Ивановича тихий, с хрипотцой.
Мы из Заречного. По делу, даже не представившись, начал Алеша.
По делу? Из Заречного? удивился Самсон Иванович. Земляки?! Пожалуйста.
Спасибо.
Журавский провел гостей через коридорчик в гостиную, усадил в мягкие и удобные кресла, сам сел на стул за столом, заваленным книгами, газетами, журналами.
Я, Самсон Иванович, специально приехал к вам, Алешка назвался и рассказал о своем замысле, о встрече с Томковичем. Умолчал только о предсмертных словах Серафимы. Просил рассказать об истории села, колхоза, а заодно и о родственниках.
Самсон Иванович слушал внимательно, не перебивал, часто снимал очки, словно они мешали разглядеть лица гостей, затем снова прилаживал их на нос. Потом долго рылся в своих бумагах, разыскивал какие-то записи, документы, и наконец сказал:
Серафима Мельник Для меня это была самая загадочная фигура в деревне. Загадочная потому, что очень он встал со стула, просеменил в коридорчик, убедился, что его не подслушивает Анюта, очень мне нравилась. А во-вторых, она ни с кем и никогда не дружила, почти не покидала пределы имения. Зато графу Войтеховскому подчинялась безропотно.
Она была прислугой, напомнил Алеша. Самсон Иванович прищурил близорукие глаза, повертел в руках очки.
Вон как?! и снова уставился на гостей, пристально рассматривая их лица.
На кухне зазвенела посуда, зашумела льющаяся из крана вода.
История графа Войтеховского, молодые люди, не менее загадочная, через минуту продолжил Журавский. Видимо, воспоминания о родных местах, знакомых доставили ему большое удовольствие. Это был мужчина лет сорока, с пышными рыжими усами, длинными бакенбардами, большими залысинами. Типичный шляхтич! Ходил гордо, в руках непременнотрость. Жену звали Зося. Высокая, худая, болезненного вида, всегда недовольная, злая. Из всей прислуги она особенно ненавидела Серафиму. Наверное, из зависти к ее красоте. Или на то были другие причины. Во всяком случае поговаривали, что граф Войтеховский содержал Серафиму как любовницу А вскоре пани Зося умерла. При довольно странных обстоятельствах. Пошла будто попить из графского ключа и захлебнулась. Обнаружили ее уже мертвую в роднике.
«Снова о ключе, роднике. И снова о графском. Вероятно, подумал Алеша, это после смерти пани Зоей родник запустел. Кто же будет пить воду из ключа, в котором утонул человек?!»
А где еще были родники в деревне? поинтересовался Алеша. Ну, какие-нибудь называли?
Много их было. Особенно по берегу Случи, Самсон Иванович призадумался и вдруг вспомнил:Именные? Да, был Мельничий ключ. Напротив мельницы. Выложен камнями, всегда чистый и глубокий. Он больше был похож на колодец. Из него многие брали воду. Лечебная была, что ли? Говорили, что еще мать Серафимы лечила ею разные болезни. Серафима всегда следила за родником. Поэтому его еще называли Серафиминым
Журавский оказался человеком разговорчивым. Он с упоением вспоминал о прошлом родной деревни, о бывших председательских буднях. Упомянул об Анастасии, о ее муже Тимофее, а затем снова заговорил о Серафиме. Видимо, воспоминания о родных местах, знакомых доставляли ему большое удовольствие.
Накануне революции ваша прабабушка с графом ездили в Польшу и Италию. Зачем? Кто знает Граф часто уезжал за границу. Но в тот раз, после смерти жены, впервые взял с собой Серафиму. Получалось, как в свадебное путешествие. Серафима вернулась совсем другой: гордой, нарядной, неприступной. Осенью семнадцатого года, когда назревала революция, граф исчез, оставив имение на Серафиму. А та, на удивление всем, вышла замуж за Семена Серченю, командира Красной Армии, квартировавшего несколько недель в Заречном. Сыграли скромную свадьбу. Брак не регистрировали. Серченя, как командир-большевик, идти в церковь отказался, а органов, закрепляющих гражданские акты, еще не было. Но самое удивительное то, что Серченя во всеуслышание заявил: отныне он не Серченя, а Мельник. Муж Серафимы вскоре погиб на Украине. От этого брака родилась Анастасия.
Самсон Иванович, улучив минуту, когда Журавский умолк, спросил Алеша, чем во время войны занималась Анастасия?
Не знаю. Я был в эвакуации.
Глава 7ВОСПОМИНАНИЯ
Однажды, когда сумерки сгустились над деревней и мать, уставшая от дневных забот, склонилась над книгой, Алеша тихо и незаметно подсел к ней, закрыл рукой страничку. Мать удивленно подняла голову.
Давай поговорим, попросил Алеша. Я читал, что в семье в сутки разговаривают не больше тридцати минут. А ты со мнойи того меньше.
Антонина Тимофеевна отодвинула книгу.
О чем?
О бабушке.
Разве мало тебе сказал Журавский? Я вряд ли что смогу добавить.
Алеша почувствовал, что голос матери дрогнул. Она заволновалась, на глазах выступили слезы. Мать почему-то возражала против его поездки в Минск. И это Алеше было странным.
Журавский писал какую-то повесть о Серафиме, сын почувствовал себя виноватым. Правда, не закончил Какой-то фактуры не хватило.
Факту-у-ры, медленно повторила мать. Может, ума не хватило. И смелости
Алеша закрыл мамину книгу и отодвинул на край стола.
Почему смелости?
Мне всегда казалось, что онтрус. А может, и подлец, резко сказала мать. У меня какое-то дурное предчувствие. Почему он стал писать о нас? И что он мог написать о Серафиме, если из нее трудно было вытянуть пару слов?
Но ведь за всю жизнь что-то же сказала. Тебе, например?
Рассказывала, как-то неуверенно начала Антонина Тимофеевна. Как ей хорошо жилось у графа. Какие вкусные обеды там готовили. Как вежливо и учтиво вел себя хозяин. Какая счастливая и беззаботная жизнь была у нее в то время. И все это говорила с сожалением, будто все время ждала каких-то перемен. Ты это хотел узнать?
Алеша думал. Ничего подобного бабушка ему не говорила, ничего не вспоминала. Тем более о своей беззаботной юности.
А жизнь в действительности была несладкой у Серафимы, продолжала мать. Войнаобщее горе. Войну понимали даже грудные дети. Во время облав, когда матери убегали в болота или заросли с детьми, те не издавали ни единого звука. Их еще не успели научить самозащите, но они почему-то молчали. Тревога взрослых словно передавалась с молоком матери. Но вот война закончилась, все вздохнули свободно. А стало ли легче? сделала паузу. Вспоминаю, как мы, второклассники, ходили собирать колоски. Собирали их в мешочки, чуть ли не под счет. Потом несли на колхозный двор и сдавали, а себе не смели взять ни единого зернышка. А в каждом доме было голодно и холодно. Потом помогали взрослым выращивать кок-сагыз. Растение такое на болотах сажали, резину, говорят, из него делали. Искали гнилой картофель на прошлогодних участках. Из него пекли блины, чернее земли. Зато вкуснее, кажется, ничего не было. Да мало ли чего еще было. А ему, видишь ли, фактуры не хватило. Писать не было о чем! Кстати, и Журавского забрали в том же году, что и моего отца. Только месяцем позже. Но он каким-то чудом уцелел, остался жить в столице. Мы только теперь узнали, как делали «врагов народа». И чтобы тебе, сынок, стало яснее, скажу одно: в нашей деревне было арестовано и погибло в тюрьмах двадцать шесть человек, а в Великую Отечественную войну на фронтахдвенадцать. Из тех двадцати шести выжил один Журавский. Почему?
Думаешь, меня одну мучит этот вопрос? Нет. Об этом думают многие зареченцы
Алеша побледнел. В его глазах появились льдинки, лицо стало напряженным. Многое из того, что говорила мать, он уже слышал и знал. Но о Журавском И теперь он стал припоминать, как Самсон Иванович говорил осторожно, будто что-то скрывал. Мать его явно недолюбливала За что? За то, что выжил, или на это есть другие причины?
А какой тебе запомнилась бабушка?
Я маленькая была, сказала. А мать мне помнится веселой. Часто смеялась, и тогда сверкал у нее золотой зуб. Мне всегда хотелось потрогать его. Он почему-то врезался мне в память точно так, как и фашистская консервная банка Ладно, Алеша, мне готовиться к урокам, Антонина Тимофеевна посмотрела на часы.
С работы вернулся отец. Сел с Алешей на скамейку под жасмином, попытался завести разговор. Алеша был рассеянный, отвечал невпопад, начинал злиться. Виктор Степанович это заметил, поднялся. Но сын вдруг попросил:
Слушай, батя. Найди мне старую карту послевоенного колхоза. Еще лучшедовоенного.
Ты думаешь, тогда были карты? спросил отец.
Не знаю Мне очень нужно
Ладно, ответил Виктор Степанович, попытаюсь.
Глава 8ИЗ РОДОСЛОВНОЙ МЕЛЬНИКОВ. МАТЬ
«Антонина Тимофеевна Мельник-Сероокаямоя мать. Родилась в Заречном в сентябре 1938 года. Моложе отца на шесть месяцев, а выглядит моложе на лет десять. Это потому, что очень следит за собой. Чистюля невыносимая. Из-за этого и нам нет покоя. Там не сядь, там не стань. В комнатах заставляет ходить в тапках. Трюмо в зале завалено мазями, духами и всякой другой дрянью. Лицо ее всегда чистое и нежное, прическадлинная коса, уложенная кольцом на голове, глаза чистые, ясные, как у бабушки Серафимы. Мама очень красивая. В ее лице что-то классическое, греческое Она очень боится старости. Не смерти, а старости
Вышла мать за отца замуж в двадцать четыре года. После окончания института. В школе она заменила Томковича.
Самое интересное, о чем любит вспоминать, как познакомилась с отцом. Ехала однажды в трамвае в час пик, и такая давка была, что не повернуться. Лицом к лицу к ней стоял парень, смуглый, кудрявый, чем-то похожий на цыгана. И вот на одной из остановок, когда трамвай резко тормознул, парень ткнулся губами в ее лицо. Специально ли, нечаянно, но мать вспыхнула, на следующей остановке выскочила из трамвая. Пареньза ней. «Девушка, я не хотел» Тут же, на остановке, она отвесила ему пощечину: «Хам!»«Добренько, девушка», ответил парень. «Что добренько?»не поняла мать. «Что хам», снова спокойно ответил обидчик. Она улыбнулась, злость прошла. Так и познакомились.
Мать очень искусно умеет отчитывать человека. Не кричит, не грубит, но доводы ее железные. Слово за словом она так распечет отца, что тот поднимает вверх руки и, прав ли, не прав, всегда говорит: «Добренько!»
Кроме того, мать обладает каким-то особым чутьем семейного сыщика. Поэтому в разговоре с нею я всегда внимательно слежу за ее вопросами. Она их так каверзно может задать, что, упустив из виду ее способности, можно сразу попасться на лжи. Я обычно не вру. Но иногда приходится. Особенно когда вечерами задерживаюсь с Л.
Я уверен, мать уже догадывается о моей работе над родословной.
С большим усердием смотрит мать и за хозяйством. Часть забот ложится, конечно, на нас, но обязательно под ее надзором и руководством. В огороде нет ни одного сорняка, во дворе трава всегда подкошена, дом покрашен, забори тот выделяется какой-то чопорностью. Соседи порой подшучивают: «Вон, корова Серооких пошлався в Тоньку!» Корова наша и впрямь хорошая: черно-пестрая, небольшая, всегда чистая. И голову держит так, будто смотрит на всех свысока. В стаде оналидер.