Вроде не такая уж толстая, чтоб раскалывать своим весом землю, усмехнулся я.
Земля содрогается от учиненного Кали разрушения. Она уничтожила последних демонов на планете, вот и танцует от счастья.
Нет, это точно не мой кумир, сказал я, отодвинув его руку вместе с листком, которым он тряс перед моим лицом.
Почему?
Во мне много демонов, и я предпочту существовать в мире вместе с ними, а не отдавать на растерзание сумасшедшей бабе, отшутился я.
Этот ответ, к моей неожиданности, настолько не пришелся собеседнику по душе, что с того дня он начал отдаляться от меня, пока нашей дружбе не пришел конец. Я не придавал тому значения, полагая, что мои мыслине золотые слитки, чтобы всем нравиться.
Пытаться удерживать тлеющую дружбувсё равно что таскать с собой труп. Все видят, что труп уже начал гнить и пованивать, но ты упорно выгуливаешь его, взвалив на плечо, и сажаешь его с собой за стол. Все понимают, что происходящее абсурдно, но затыкают нос и улыбаются.
Но я знаю: одним приятелем меньше, одним большеневелика беда.
* * *
Я приоткрыл глаза. Наверху больше не было потолочной мозаикивзгляд устремился в муть грузного неба.
Ты был прав! воскликнул я, будто тот человек мог услышать мой голос, звучащий в мертвом мире. Я не дал Кали станцевать на трупах моих демонов, и они пожрали меня!
Я скатился на землю, не в силах больше терпеть кирпичи, впивающиеся углами в мою плоть, и вывалялся в рыжей пыли. Я хватал кирпичную крошку горстями и осыпал себя ею, я кричалчто-то бессвязное, бессмысленное, потому что тишина сводила меня с ума, а звук собственного голоса не давал мне окончательно потеряться в ирреальности. Кажется, я даже плакал, размазывая грязь по лицу.
У меня была истерика. Впервые с мгновения моей смерти я понял, что больше никогда не увижу ни одного знакомого лица; да что тамвообще никакого лица не увижу, я осознал себя запертым в бесконечном городе, моём персональном Аду, который я с радостью променял бы на самый жаркий котел в преисподней, лишь бы в компании таких же простых грешников, как я сам.
Да ну его, не хочу связываться, послышался женский голос. Не гул богини, заставляющий все нутро съёжиться, а обычный человеческий голос.
Я сел, оглядываясь. В проеме, оставленном после выхода Кали из стены, виднелись два силуэта.
Эй! Вы настоящие?
Они не отвечали, и я, в страхе потерять спасительную ниточку, бросился к проему, споткнулся о кирпич, упал, но снова поднялся и побежал к людям.
Пойдём, нервно торопила женщина своего спутника. Тот не послушался, и я был готов расцеловать его, когда добрался до дыры в стене.
Все-таки настоящие, проговорил я.
Угу.
Мужчина подал мне руку, помогая забраться в проем. Оказавшись внутри здания, я увидел чудную картинуоколо тридцати человек в большом зале, все заняты своими делами. Кто-то читает, кто-то мастерит из обломков. Собрание клуба прямых ручек.
Так вы все время были здесь, в соседнем доме? И не отзывались, когда я сходил с ума от одиночества?! Только не говорите, что не слышали!
Ещё как слышали, сказала женщина. Потому мы к тебе и вышли. Хотели попросить кричать в другом месте. Ты нам мешаешь. Сначала было терпимо. Зато когда стена рухнула ты стал совсем громким.
Я смиренно склонил голову, мысленно послав их всех в определенном направлении. Несколько часов назад посыл был словесным.
Простите, мадемуазель, я сейчас не в себе. Когда грубо распрощалсятоже. Обычно я совсем другой человек. Переход подействовал мне на мозг, и В общем, буду рад оказаться полезным. Ещё раз прошу прощения.
Тогда добро пожаловать, ответила женщина таким тоном, будто желала мне сдохнуть снова, причем в муках. Мужчина с лёгким осуждением взглянул на нее, и затем обратился ко мне, подчёркнуто тепло и дружелюбно:
Мы рады, что ты одумался. Я, кстати, Давид, а это Анна. Можешь рассчитывать на нас, как на семью.
Анна хмыкнула, демонстративно отвернулась и направилась к остальным, имитировать бурную деятельность.
Я и Давиду представился как Данте. Тот ничем не выказал удивление. То ли решил, что отец и вправду наделил меня такой фамилией, то ли многие здесь скрываются под кличками.
Что это, бывшая кафешка? спросил я, присмотревшись.
Вроде того, гостиничный ресторан. Потому и выбрали это местона других этажах есть койки. Удобно.
Разве вам нам нужно спать?
Конечно. А ты как думал? И спать, и есть.
Но
Этот факт поломал мое стройное представление о посмертной жизни.
* * *
Устроившись в углу с книгой, чтобы не выделяться, я принялся тайно наблюдать за новыми соседями. Мне предстоит жить с ними, и неизвестно, долго ли. Может, удастся убедить себя, что они не так уж плохи? Давид оказался вполне мировым парнем. А Анна ну, она не обязана принимать меня с раскрытыми объятиями. Для неё я чужак, еретик.
Надо же, с какой серьёзностью они суетятся. Те, что без книг. Будто реальные колонизаторы новой земли, или выжившие после апокалипсиса. Ближайший ко мне парень, рыжий и рябой, сортирует барахло по ящикам. Утварь налево, шмотки направо. Его соратник по сектантскому делу крутит в руках проволоку и резинку от трусов делает рогатку, что ли? И на кого охотиться, на Доктора и монстров из подсознания? Или на воображаемых животных? Но не проще ли тогда сразу вообразить готовый обед?
Ага, вот почему половина здешних обитателей читают! Вон у той девицы в руках «Баклажаны: 100 простых рецептов», вдохновляется.
Так, надо и мне перелистнуть страницу для вида Чёрт, всё это время я держал книгу вверх ногами! Вроде никто не заметил. Что я вообще читаю? Учебник по паразитологии. Фу, мерзость червяк на следующей странице Я отложил книгу и тут же обмер: на столе передо мной копошилась горсть розовых червей, мохнатых, мерзких, тошнотворных! Я вскочил и выбежал из-за стола, чуть не сбив парня-сортировщика с ног.
Эй, осторожнее, недовольно пробурчал тот.
Ты только не оглядывайся, проговорил я. Рыжий, конечно, сразу же обернулся. Сначала он явно не понимал, куда смотреть, чего бояться, но вот его брови поползли вверх, изрывая лоб глубокими морщинами.
Ты б убрал за собой, скривился сортировщик.
Как?
Как-как! Руками!
Я не буду это трогать. Извините, промямлил я и бочком продвинулся к лестнице, а потом мигом взлетел на второй этаж. Перед глазами стояла эта копошащаяся куча. Да как её развидеть?!
«Никак», сказал мне мозг. Из паркетных щелей поползли новые черви. На этот раз белые, тонкие и длинные. Я вздрогнул и чуть не повалился вниз по ступеням, еле успев ухватиться за перила. Рука скользнула по полированной доскеладошка моя мгновенно вспотела.
А черви продолжали лезть. Они уже покрыли пол коридора на втором этаже шевелящимся ковром, как миллион оживших нитей; но я-то знал, что это никакие не нити, а долбанные черви о боже они такие тонкие, надеюсь, они не могут пробиться под кожу боже! не смей думать об этом! не смей! не смей! Ла-ла-ла! Бэйби, донт хёрт ми, донт хёрт ми, естедей май трабл син со фар эвей! А-а Обезьяна, весёлая обезьяна, думай об обезьяне, обезьяны милые! Сраные черви! Обезьяна! Они не могут пролезть мне под кожу, даже если захотят!
Так, успокойся, раздался строгий голос за моей спиной. Анна. Она взяла меня за руку, вцепившуюся в перила; её касание было сухим и горячим. Сейчас я всё исправлю.
Анна всё исправит она всё исправит она поможет
Моя спасительница поднялась на этаж. Только теперь я заметил, что она несёт с собой большущую лопату. Анна мастерски сгребла червейпрочь от меня, и принялась орудовать дальше, сдвигая ковёр дальше вглубь коридора. Её лопата подчас бесцеремонно рубила червей, но те не терялись, я видел этоотполовиненные твари продолжали жить.
Сколько будет восемнадцать умножить на восемнадцать? жёстко и холодно спросила Анна.
Я я не у меня плохо с математикой
Сколько будет восемнадцать на восемнадцать?! повторила Анна, уже криком.
Э Сто восемьдесят плюс э судорожно зашевелил я извилинами, не понимая, зачем Анне вдруг понадобилось что-то посчитать, и почему бы ей не воспользоваться для этих целей калькулятором понадёжнее.
Всё, вдруг сказала она. Я открыл глаза (когда я успел зажмуриться?), коридор был чист. Только обрывки белых ниток, уже обездвиженные, напоминали о нашествии паразитов. Что это было?
Прочитал учебник про глистов, случайно
Его нужно сжечь, констатировала Анна. Я кивнул. Раньше бы никогда не подумал, что так легко соглашусь сыграть в градусы по Фаренгейту. И держи себя в руках!
Не могу, я уже держу ими перила, отозвался я, думая рассмешить Анну. Но она была равнодушна к моим стараниям, как статуя с острова Пасхи, и, кажется, немного зла, хоть и пыталась это скрыть. Наконец она разжала свои тонкие губы. Серьёзно, лучше б молчала!
Я знала, что нам не стоит тебя впускать. Ты полон нечистоты, ты дышишь ненавистью, вдруг выпалила она. Таких грязноголовых ещё поискать, у тебя же вся аура, как чёрная воронка, и ты нас всех туда затянешь, рано или поздно. А знаешь что? Лучше вообще ни к кому не подходи. Можешь спать в своём углу, можешь брать нашу еду со стола, но не больше. Уясни себе, мыотдельно, тыотдельно, на последних словах она тыкала острым пальцем мне в грудную клетку, и будь та чуть мягче, Анна проковыряла бы в ней своими тычками сквозную дыру.
Я прошу лишь немного терпения и снисхождения, мягко сказал я. Мне всё это внове Я научусь быть как вы, таким же разумным и позитивным. Но без вашей помощи мне не справиться.
Да чтоб тебя Махакали перекинула через колено и разломала надвое, моралистка хренова!
Прости, смутилась Анна. Её губы дрогнули. Мне не следовало говорить такие вещи Но ты сам протащил в нашу общину ненависть.
Ага, вешай на бедного чужака все грехи, сама только что разбрызгала меня слюнями от злости.
Я рад, что мы поняли друг друга, улыбнулся я, протягивая ей руку для пожатия. Мир?
Она нехотя пожала мою ладонь, всё ещё липкую от пота. Её спешное, неприязненное движение казалось красноречивей любых слов.
А войны меж нами и не было, отозвалась она, пытаясь незаметно от меня отереть руку о джинсы. Тебе нужно чем-то себя занять. Проверь все номера на этаже. Сосчитай койки, сведи всё в таблицу
Зачем в таблицу?
Чтоб был порядок, Анна посмотрела на меня, как на непроходимого тупицу. И всё остальное, что найдёшь, тоже посчитай. Зубные щётки, коврики для ног Полная инвентаризация.
А если что-то случится? Вроде ну, ты поняла, вроде чего
Тогда прыгай в окно, усмехнулась собеседница, протягивая мне блокнот и карандашный огрызок. Она совсем забыла, что просила меня посчитать восемнадцатью восемнадцать.
* * *
Привет, ты кто такой? прогудел я.
Я Карандаш из Икеи, пропищал я.
А я Стакан, просто Стакан. Какими судьбами в королевстве Отелия, Карандаш?
Меня притащила сюда тупая сектантка Анна! Спёрла меня из ящичка в Икее, забрала у семьи. Я так скучаю по моим братьям-карандашикам, я аж всхлипнул.
Сочувствую, отозвался я голосом Стакана. Гляжу, она тебя ещё и погрызла?
Прям до кости, расплакался я. Чуть душу мне не выгрызла своими зубищами рояльными!
Мне пришлось взять небольшую паузу, чтобы отдышаться, утереть слёзы и продолжить от имени Стакана.
Но теперь-то ты в безопасности? с надеждой спросил тот.
Не-е-ет, протянул я и опять не сдержалсяслёзы покатились двумя грустнющими ручейками по низинам моих впалых щёк. Она заставила меня на неё работать. Проводить инвентаризацию. А я творческий Карандаш, я был рождён, чтобы мной рисовали!
Сердце моё сжалось от боли за маленького Карандашика, и я долго не мог успокоиться, так что голос Стакана теперь тоже дрожал.
Как же мне тебе помочь, дружище?
Упади ей на голову, зашептал я. Она пойдёт под лестницей, а ты свались ей на макушку. Пусть потом шишку йодом мажет!
Но я могу разбиться, насторожился я вместе со Стаканом.
И правда, вздохнул я, значит, выхода нет, и разревелся пуще прежнего.
Так меня и нашлисвернувшимся клубком на кровати, рыдающего и прижимающего к груди карандаш и стакан с отбитой ручкой, в первом же номере, который я пришёл инвентаризировать.
Что случилось? спросил кто-то незнакомый. Ты в порядке?
Тут такой убогий интерьер, такой убогий, прорыдал я. Я не могу жить, пока в мире существуют такие интерьеры.
Комната как комната, ответила незнакомка.
Она прошла мимо кровати к окну и распахнула шторы. Толку с того особо не вышло, ведь небо застилал плотный туман. В номере стало светлей на полтона. Девушка, размытая из-за моих слёз, провела рукой по псевдовикторианской раме зеркала на стене, потом по комоду, накрытому клетчатой скатертью. Она будто пробовала своими пальцами комнату на вкус и готовилась вынести свой гурманский вердикт.
Не Лувр, но и не причина для депрессии, констатировала она.
Стены цвета детской неожиданности, возразил я.
Приятный для глаз оливковый.
Ты не разбираешься в дизайне так что лучше оставь меня одного.
Ладно.
Судя по тону, она обиделась. Не было у меня настроения изображать дружелюбие и набиваться в друзья.
Я пролежал так час, может, два, изучая безвкусные цветы потолочной плиткипрежде чем отыскал в себе силы встать. Ну всё, хватит страдать. Не самая плохая комната, не самая плохая компания, не самый плохой посмертный мир. Есть же ещё Ад. Есть ведь, так?
Я потащился в ванную, попутно стягивая с себя грязную одежду, что совсем потеряла истинный цвет от уличного пепла и кирпичной пыли. Залез в корыто, покрутил железные барашки. Труба оглушительно застонала раненым буйволом, и я спешно крутанул барашки обратно.
Ну конечно, откуда здесь взяться воде? Некому гнать её в трубы Почему этот отель до сих пор не автоматизировали? Каменный век.
Или как оно должно работать? Моё представление о водоснабжении было не шибко полным.
Н-да, сказал я, выбираясь на кафель.
Через минуту я уже вышел из номерав одних туфлях, на тот случай, если из пола опять полезет всякая мерзопакость. На босу ногу они начали тереть мне пятку с первого же шага. Но ничего, мне только до лестницы и обратно.
Господа воображуны! Ну и дамы тоже! воскликнул я. Не мог бы кто-нибудь из вас оказать мне любезность и вообразить, что из душа на втором этаже течёт вода? Я знаю, вы могёте.
Сектантики начали стыдливо отворачиваться, издавая какие-то странные фыркающие звуки, должно быть, выражавшие неодобрение.
Не бойтесь ослепнуть от моей красоты, продолжал я. Что естественно, то прекрасно Правда, чего вам смущаться? Мы всеживые мертвецы! Разве должны нас беспокоить такие вещи, как нагота?
Признаюсь, мне всего лишь хотелось доставить им жгучее неудобство. Побесить, говоря простым языком. Никто не торопился мне ответить.
Что же вы молчите? Разве этому учил ваш Мессия? Молчать, если страждущий в пустыне просит воды?
Потом разберёмся с водой, оденьтесь, пожалуйста, наконец, решился кто-то из них. Может, это Давид, а может и нет. Я плохо запомнил его голос, он был серый и ничем не выделяющийся.
Я вернулся в свой оливковый номер и залез под одеяло. Ситцевая простыня слабо пахла сырым подваломтакой был в доме моего детства. Небольшой такой, набитый хламом подвал.
Всякий раз после сильного дождя его топило, и мама спускалась вниз с ведрами и тряпкой, самоотверженно отдаваясь сизифовому труду. Одним ведром зачерпнуть, перелить в другое. Зачерпнуть, перелить. Зачерпнуть, перелить. Когда воды становилось слишком мало, чтобы черпать ведром, в ход шла тряпка. Я, конечно, и тогда не соображал во всякой механике, но догадывался, что можно взять какой-нибудь насос Но когда я говорил об этом матери, та только отмахивалась от меня, и просила либо уйти и не мешать, либо присоединиться к работе. Может, потому у меня во взрослом возрасте так и не случилось нормальной работы, на которой я задержался бы больше, чем на полтора-два года? Ведь слово «работа» теперь ассоциировалось у меня с чем-то совершенно бессмысленным, бесполезным и неэффективным.
Почему не купить насос в дом, где десять раз в году топит подвал, благо деньги нам позволяли? А потому, что потом нельзя будет говорить, как много она работала, чтобы мне, неблагодарному, в этом доме жилось хорошо.