Некоторое время мы ждем, когда на тарелках появится завтрак. Сегодня вторник, а это значит, что нас ждет яичница с беконом, и я уже предвкушаю ее запах, и тонкие полоски прожаренного до хруста мяса, и желтое сердце яичницы, посыпанное перцем, и тосты с малиновым джемом, и горячий чай.
Я закрываю глаза, и вместо всего этого чувствую запах гнили, крови и земли. Еще я слышу смех Ниветты. Наконец, мне достает смелости открыть глаза. На белоснежной тарелке передо мной, в окружении серебряных приборов и чистых салфеток лежит птичка. Вернее, то, что было ей когда-то. Глаза, потерявшие блеск, широко открыты. Насекомые уже прокладывают свои дорожки в этой плоти, под тусклыми перышками. Ласточка. Я вижу, как деловито снуют туда и обратно маленькие жучки, как извивается опарыш в открытом брюшке. Внутренности птички вывалились на тарелку, и я вижу кишки и сердечко. Крохотное сердечко, на котором сидит здоровая навозная муха и блестит зеленой спиной. Клюв у ласточки приоткрыт. Гнилая кровь похожа на варенье, она гораздо темнее свежей, и издает запах, от которого я бы с радостью упала в обморок, если бы могла. По моей тарелке расползаются любопытные насекомые. Я вижу, что Кэй перед нами несмотря на наши брезгливые взгляды давит маленьких жучков, почти не обращая внимания на свою ласточку. Моргана смотрит на птичку, лежащую в ее тарелке, как на невкусный завтрак, излишнего удивления на ее лице нет, только досада. Ниветта продолжает смеяться, теперь она раскачивается вперед и назад, и я вижу отражающееся в ее больших глазах движение насекомых.
Гвиневра вздыхает, а потом поднимает руку:
- Учитель Мордред, - говорит она. Мордред поднимает на нее взгляд. На тарелках взрослых так же лежат мертвые птички. Ланселот брезгливо отпихивает свою, а Галахад шепчет что-то одними губами, и птичка иногда дергается в такт его словам. Сам же Мордред ведет себя как ни в чем не бывало.
- Да, Гвиневра? - спрашивает он вежливо, так, будто не произошло ничего необычного.
- Птицы...
- Я не понимаю, о чем ты.
- У нас на тарелках мертвые птицы.
- Да. А что?
- Объясните нам пожалуйста, почему мы лишены завтрака? - спрашивает Гвиневра. Самое странное в ней то, что в Гвиневре нет ровным счетом никаких странностей. Она вполне себе нормальная, серьезная девочка, ее сложно смутить и она никогда не теряет самообладания.
Мордред чуть отодвигает тарелку, принимается вытирать руки салфеткой, смотря на Гвиневру. Затем он говорит:
- Я бы хотел услышать ваши объяснения. Предположения? Умозаключения?
Все сидят молча, только иногда звенит тарелка Галахада, когда его ласточка конвульсивно вздрагивает.
Тишина воцаряется такая, будто перед началом представления в театре. Или перед казнью. Я не была ни там, ни там, поэтому не могу утверждать с уверенностью.
- Хорошо, - говорит Мордред. - Не думал, что я могу выразиться еще яснее. Вы должны были догадаться о том, что это не обычное меню для завтрака и, используя логическое мышление, невиновные должны были подумать, что кто-то провинился, а виновник прийти в смятение.
Тишина становится еще глуше, мертвая ласточка Галахада тоже затихает.
- Я хочу знать, кто это сделал, - добавляет Мордред таким тоном, будто если мы не поняли, почему у нас на завтрак мертвые птицы, то восприятие человеческой речи тоже представляет для нас проблему.
- Это не я! - говорит Кэй. - Теперь поесть можно?
- Разумеется, - отвечает Мордред, и Кэй с отвращением пялится на ласточку, не покидающую его тарелки. - Если хочешь.
Когда, как волнующееся море, снова утихают все звуки, Мордред продолжает:
- Сад полон мертвых птиц. Сегодня утром моя прогулка была этим омрачена. Мне не хотелось бы верить, что кто-то из вас к этому причастен. Я запретил вам использовать боевую магию в неурочное время. Она может вас убить.
- И, - говорит Галахад. - Нанести необратимый вред местной экосистеме. Даже убивая, вы не должны думать только о себе.
Мордред смотрит на Галахада с недоумением и досадой. Мне всегда казалось, что взрослые, Галахад и Ланселот друзья, хотя имена отца и сына из артуровского цикла и вносят некоторую двусмысленность. Однако, Мордред держится с ними обоими холодно и отстраненно. Они примерно одного возраста, от тридцати до сорока, точнее не могу сказать - слишком мала выборка. И они называются себя выпускниками этой школы.
Я с десяти лет слышу ужасную историю о Королеве Опустошенных Земель. Мы ведь живем в действительно большом доме. Три этажа, четыре крыла, бесчисленные комнаты, запертые на ключ, огромная библиотека. Частная школа достаточная, чтобы разместить пятьдесят учеников, а нас - шестеро. И у нас всего трое учителей. Так было не всегда. Прежде наша школа процветала. Учителя собирали волшебников со всей страны, и привозили их сюда. Здесь выучилось множество магов, здесь творилось бесчисленное количество заклинаний, здесь сходили с ума и становились равными богам. А потом пришла Королева Опустошенных Земель. Сколько бы раз Галахад или Ланселот ни рассказывали эту историю, я каждый раз не совсем понимаю, кто она все-таки такая. Сущность. Правильнее всего, наверное, будет назвать ее так. То, как устроены наши головы, это и счастье, и горе. Мы можем творить чудесную магию, превращать воду в огонь, разговаривать с животными, оживлять железо, однако же безумие дает нам не только силу изменять мир. Оно порождает кошмары. Королева Опустошенных Земель была чем-то, что можно назвать интегральным кошмаром. В ней слилось все безумие, весь страх, копившийся в стенах школы годами. Она проникла сквозь головы учеников и учителей, и сделала их безумие реальным. Боявшиеся задохнуться, умерли от удушья. Слышавшие голоса, увидели их обладателей. По-настоящему. Началась резня, а Королева Опустошенных земель ходила по школе, ласково привечая всех безумцев, чьим символом она являлась. Собирала их души. В ту ночь использовалась настолько сильная магия, что она отрицала сам мир. Так школа оказалась отрезана от всего, что было прежде. Мы часто ходим на пруд, что за ухоженным садом, и за его пределами видим пустоту. Это такое черное, огромное море, в котором нет ничего, даже волн. Мы называем Пустоту Болотом, потому что иначе слишком страшно об этом думать. Если бросить в Болото камень, он исчезнет, будто и не существовал никогда.
Королева Опустошенных Земель насытилась и ушла, не оставив почти никого, кроме трех аспирантов, сумевших сражаться и выжить, по чистой случайности, потому что в этой резне не было правых и виноватых, и шестерых детей, слишком маленьких, чтобы излучать достаточно безумия и достаточно маленьких, чтобы спрятаться.
Раньше у школы было имя, теперь его нет. Раньше у нас были имена, теперь их нет. Мы отрезаны о мира, где-то там выходят новые книги, где-то там снимают фильмы, летают в небесах, но у нас есть только небольшой клочок земли посреди леса. Мы учимся, чтобы стать настоящими волшебниками и выбраться отсюда.
Мы учимся, чтобы стать сильнее наших учителей и пройти сквозь пустоту.
Мордред перекладывает вилку и нож, так чтобы они располагались еще ровнее, а потом говорит:
- Тот, кто это сделал все равно будет наказан. Я даю вам минуту, чтобы признаться. Птицы важны в наших ритуалах. Так что, один или пара, а может быть каждый из вас портите школьное имущество. Это наказуемо. Даю вам тридцать секунд на добровольное признание.
Он принимается считать, постукивая лезвием ножа по тарелке. Я снова смотрю на мертвую ласточку, меня тошнит от страха при мысли о том, что я могла это сделать. Это представление почти становится воспоминанием, иногда со мной такое бывает. Мне хочется расплакаться, когда тридцать секунд истекают, однако я сдерживаюсь.
А потом я чувствую, как в моей голове разрывается какая-то струна, без которой я вся становлюсь обнаженной и уязвимой. Я смотрю на своих однокурсников. Гвиневра сидит прямо, как будто ничего не происходит, Моргана закрывает глаза, на ее губах играет легкая улыбка, Ниветта раскачивается вперед и назад, а Кэй зажимает уши руками. На Гарета я стараюсь не смотреть.
Ощущение беззащитности, полной капитуляции охватывает меня сильно и мгновенно, мне приходится покориться ему, потому что сопротивляться чтению мыслей больно.
Я чувствую, как взгляд Мордреда скользит по моим мыслям, перебирает их, отбрасывает ненужные. И я знаю, что он не имеет особенного пиетета перед тем, что происходит в моей голове. Я стараюсь расслабиться.
Наконец, ощущение чужого присутствия исчезает.
- Хорошо, - говорит Мордред, достает блокнот и что-то в него быстро записывает. - Это действительно не вы. В таком случае, вас ожидает внеплановая уборка территории. Доброго дня.
- А еда? - спрашивает Кэй. Мордред хмыкает, а Гарет говорит:
- В смысле, еда? Вот же она.
Я слышу смех Морганы, громкий и заливистый. Она дергает меня за волосы и заставляет посмотреть в сторону Гарета. Перед ним развороченная тушка ласточки, от которой мало что осталось, кроме перьев, обагренных свернувшейся за ночь кровью. По обглоданным косточкам совершают променад жуки. Я стараюсь справиться с тошнотой.
Вот причина, по которой мы не дружим с Гаретом. Причина, по которой с ним вообще нельзя дружить.
Птиц оказывается действительно много и все они были мертвы. Среди высокой травы их не сразу удается заметить. Я собираю ласточек в плетеную корзину, больше подходящую для ягод или фруктов. Все они выпотрошены, причем, судя по позам - прямо в полете. Они падали на землю уже мертвыми. Но ведь ласточки не летают ночью. Что могло заставить их подняться в воздух, чтобы там умереть?
Моргана гладит меня по волосам, когда я отыскиваю в высокой, мокрой от росы и крови траве, очередную птицу. Не сказать, чтобы она мне как-то помогала, однако ее прикосновения приятны.
- Как думаешь, почему он устроил этот спектакль с завтраком? - спрашиваю я.
Моргана пожимает плечами, она срывает головку анемона и устраивает у себя за ухом.
- Не знаю. Когда не нужно платить за завтрак, можно позволить себе его всем испортить.
Мордред говорил, что они могут провести здесь без каких-либо припасов хоть сотню лет, ведь магия позволяет переносить неодушевленные объекты за тысячу миль туда и обратно. Они никогда не испытывали голода. Однако Мордред не спешит использовать столь высокоуровневую магию, чтобы просветить их насчет новостей в мире. Впрочем, может это и бесполезно. Все равно они от него отделены.
- Ты думаешь, это потому, что он вредный? - спрашиваю я.
- Конечно. Теперь у него появился повод морить нас голодом. У меня лично кружится голова.
- Это от запаха сада.
- Давай без твоего неумелого оптимизма, мышонок. А что ты на самом деле думаешь?
- Думаю, он боится. И очень хотел, чтобы это оказался кто-то из нас. Виновник был бы наказан, а инцидент исчерпан. Поэтому он сразу и не полез в наши мысли. Боялся, что ничего не найдет.
Моргана смеется, берет одну из ласточек в моей корзине, рассматривает. Вслед за трупом птички тянутся веревки внутренностей, пахнущие желчью и кровью. Моргана совсем не брезгливая. Она облизывает аккуратно подкрашенные губы - ее помада розовая, как и полагается юным девушкам, губы которых писатели столь часто сравнивают с цветами. В ней есть красота женственности, которая больше не прячется под неуклюжей остротой подростковости. Мне нравится такая красота.
Погода чудесная, солнце смотрит на нас с синих небес, как желток в яичнице. Мой организм все еще голоден, судя по сравнениям, которые приходят мне на ум, однако сознательная часть меня не уверена, что когда-либо снова вернет аппетит.
- Как ты думаешь, чего он боится? - спрашиваю я, чтобы хоть как-нибудь занять Моргану. Мне не хочется, чтобы она прикасалась к трупам птиц. Она может заболеть чем-то и умереть. Не хочу быть в этом виноватой. Ни в чем не хочу быть виноватой.
Моргана подается ко мне, обнимает меня и утыкается носом мне в шею.
- А то ты не понимаешь, мой маленький мышонок? Он всего боится. Человек, который предпочел жить на островке между абсолютной пустотой вместо того, чтобы увидеть, что стало с миром, не являлась ли Королева Опустошенных Земель другим волшебникам или даже людям? Ему здесь все нравится, все устроено так, как он хотел. Нарушь кто-нибудь этот покой, он будет очень зол. Но еще он - боится.
- Я тебя не понимаю, ты права, - говорю я. Мне неприятно то, что говорит Моргана. Да, мы заперты здесь. Но, как только мы выучимся, то найдем способ вернуться. Кроме того, наша школа и вправду хорошее место. Я помню об относительности всего в этом мире, однако мы живем в красивом, цветущем месте, полном книг и древних знаний. Окажись я вдруг в большом мире, куда я пойду? Я люблю свой дом. Мне не с чем его сравнить, однако это не мешает мне быть к нему привязанной. Я люблю пыльный чердак со старыми записями, дневниками студентов, тетрадками, переставшими работать приборами для концентрации магии, медными и покрытыми пылью, рунами и картами, потерявшими хозяев, старыми платьями и бессчетным множеством пыльных кристаллов. Я люблю столовую, светлую, с высокими потолками, роскошную и аккуратную, люблю сервизы, в которых подается чай, изысканные, как иллюстрации к книгам про Викторианскую Англию. Люблю гостиную с камином, в котором пылает огонь, создающий иллюзию безопасности, мягким ковром, длинным диваном, креслами и столиком за которым Моргана и Кэй играют карты. Люблю библиотеку, похожую на лабиринт, с бесчисленными полками, на которых покоится столько знаний, магических и человеческих, которые не усвоишь даже, если останешься здесь на всю жизнь.
Да-да, разумеется, библиотека побуждает меня к тому, чтобы так и провести в школе всю мою славную жизнь.
- Ты моя лучшая подруга, но иногда я этому удивляюсь, - почти напевает Моргана, срывая очередной цветок и вдыхая его запах. Я беру очередную ласточку и укладываю ее в предпоследний приют - плетеную корзину. Ласточкам уже ничего не будет, мертвых я не боюсь. Но руки у меня трясутся оттого, что я могу навредить букашкам, ползающим в птичьем теле. Мне кажется, что я их давлю.
- Конечно, ты этому удивляешься. Ведь твой лучший друг Кэй.
Моргана смеется.
- Лучший друг, а не лучшая подруга. Можешь не переживать, тебе никогда не занять его место, у тебя просто нет нужной хромосомы.
Моргана жестокая, и все же из ее голоса никогда не исчезают ласковые, конфетные нотки. Из кармана юбки Моргана не спеша достает сигареты. Тяжелые, мужские, в блестящей синей пачке с живописным мертвым плодом на обороте, надпись над которым гласит "мертворождение".
- Очень концептуально, - говорю я. Моргана хмыкает и закуривает, я вытягиваю из пачки вторую сигарету.
- Я имею в виду, наша школа, как мертворожденный мир, отрезанный от доступа ко всему и медленно разлагающийся на помойке Вселенной.
Моргана затягивается и выпускает дым мне в лицо. Я делаю то же самое.
- А ты говорила, что любишь это место. Забавно получается.
- Я и люблю. Ну, знаешь, я читала, что некоторые больше всего любят своих детей-инвалидов.
- А я читала такое же про мужей-алкоголиков.
Мы смеемся одновременно, вовсе не из презрения к Стокгольмскому синдрому или неполноценным детям. Просто практически обязательным добавлением к любым нашим репликам о чем-то за пределами школы будет "я читала". У нас просто нет необходимого опыта. Наша картина мира, наверняка, сильно повреждена этим отсутствием. С другой стороны нам негде применять нашу картину мира. Моргана толкает меня в колючие ежевичные кусты, и ветки остро проходятся по моим коленкам. Мы садимся прямо на землю, я опускаю корзину с птицами и с наслаждением затягиваюсь. Курение - одно из самых больших удовольствий в моей жизни. Я захотела курить, когда прочитала первую книгу о Шерлоке Холмсе. Трубки ни у кого из взрослых не было, поэтому Ниветта помогла мне стащить у Мордреда сигареты. Мне было одиннадцать, и я до сих пор чувствую себя несколько виноватой. Однако же, первая сигарета, от которой кружится голова и разбирает мучительный кашель, осталась для меня незабываемой и прекрасной. Мы частенько воруем сигареты у взрослых, а они делают вид, что этого не замечают.
Мы с Морганой сидим в ежевичных кустах, курим и смеемся. Ягодный сок и кровь мешаются на моих коленках.
- Как думаешь, кто все-таки убил этих птиц? - говорю я сквозь смех.
И тогда глаза Морганы расширяются, ее зрачки пульсируют, а губы растягиваются в улыбке.