По пять стрел все кладут А выйдут стрелы, так волки наши, что кошки: хоть посади на коня, хоть скиньсразу за свои четыре лапы хватаютсяза нож, за лук да за дрот с висенем. Всё пробовали. А как в драке озвереют, так и зубами рвать начнут.
Вот потому и будут пускай в засаде. Они и с пешими, и с конными биться готовы. А главноестрашны они в бою. Самые лучшие здесь. Каждыйдюжины ратников стоит. Терпите только. Треба?
Понимаю я.
Беда? Родим?
Беда нехотя, но склонил голову. Родим же, молчащий до того рассеянно, встряхнулся вдруг, по коленям ладонями ударил.
Говорить буду.
Удивился Темелкен. Последние недели мало они с Родимом говорили. Родимв себя весь ушёл, да и Темелкена думы мучили. Один побратим знал какие. Только ему и рассказал Темелкен про сны свои кровавые, про сотни тел мёртвых, коих зарыть уже не по силам людямв реку кидают.
Понимал Родим, что многое от этих снов сбудется. Оттого и тяжело обоим рядом было.
Ты говорил, брат, ясмотрел, начал Родим тихо. И у костра тихо стало. Дюжие склатов понимали мало, но наблюдали уже, каков молодой волк, примолкли. Вот, видел я, как Своерад, не боясь, к городищу рать ведёт. Много у него. На каждого защитника городищатрое своерадовых поратников. Но хитёр Своерад и опаслив. Есть у него и засадные. Прятать он их не станет, придержит просто Ратные пойдут. Конные рядом встанут. Своерад жаден: справится ратьон и вовсе не пошлёт коней калечить. А как пойдут ратные еговраз сомнут защитников городища, не успеем мы и в спину ударить, как сомнут. Не продержаться им. И тогда выйдет, что только склаты конные против много превосходящей рати биться начнут. Своерадовы поратники числом их задавят. Было бы ещё волков конных хоть два ста. А так Поляжем все. И городище не спасём.
Покачал головой Темелкен. Прав был побратим, коли бой по правилам вести, да кто решил, что по правилам будет? Решать-то ему, Темелкену. Так рассудили вои. Судьба, значит, такая.
Вздохнул Темелкен. Говорили они уже о том с Требой, но при дюжих молчали пока.
Правду говорит Родим: будет так, если биться, как привыкли вы. Но мы не только воев против воев выставим. Хитрость ещё нужна Не так готовы мы, конечно, как хотел я Сколько не по дюжинам волков у тебя, Треба?
Два раза по четыре едва, что по лагерю заняты. Остальных я вечор к Нетвору отправил, чтоб там ждали.
Мало. Да и мне волки нужны будут. Ну да Нетвор поможет. Темелкен обернулся к почтительно молчащему Сакару. Видал я у вас колёсницы чиненые, старые. Скажи, пожертвуют жрецы? Да кони нужны самые негодные?
Склат кивнул с готовностью, не спрашая, как волки, зачем, мол.
Поднялся Темелкен на ноги, посмотрел в чистое чёрное небо, россыпью звёздной раскрытое. Вздохнул. На Родима посмотрел. Руками виски сжал.
Молчали все.
Половину буди, Треба, сказал Темелкен тихо. А коней им найдём. И тысколько свободных дашь, Сакар?
Дюжины две будет.
Дюжины хватит. Буди. Пора уже. Сейчас поедут. Потом нас в пути обгонят. Если и есть вокруг лазутчики вражьи, то не понять им. И свои до поры знать не будут. Но сделаем, так что побегут ратники своерадовы. Иначене защитить нам городище.
Треба и Сакар поднялись и канули во тьму. Родим с тревогой смотрел на побратима, раздающего по-алатски последние наставления склатским дюжим, но молчал. Видел Родим, много запретного знал Темелкен, чувствовалстрашно ему.
Склаты ехали на запасных конях, боевых берегли. Волки же, заводных коней не имеющие, но привычные к быстрой, как бег, ходьбе, частью ехали, частью спешили рядом с конями.
По дороге читали дымы. Пару раз как из-под земли возникали гонцы Нетвора, что-то шептали Темелкену и снова растворялись в поднятой копытами пыли.
В степи сухо было. Уже впитала земля малые в эту осень дожди, что готовят её к снегу. Теперь подморозило уже по сухому. Торопился Своерадвесь сжатый хлеб взять хотел. Жаден.
Темелкен следил, как разгорались у волков глаза от близкой битвы. Сам же он, утомлённый бессонными ночами, смысла которых не могли уразуметь ни волки, ни склаты, не поддался пока азарту грядущего боя.
Устал он небывало. Хорошо хоть Треба помог уломать склатских жрецов, что, мол, раньше, чем оговорено, выступать надо. Хитёр на язык оказался Треба. Раньше-то ведь всё отнекивался войне умею молвить, а тут Всё просказал: и про невест желанных в городище, и про свадьбы осенние, по первому снегу, и про то, что битва уходящему в зиму солнцу угодна будет. Уговорили.
С болью глядел Темелкен на своё воинство. Многих убитыми видел. Но торопил на смерть. Гонцы донеслина полдня не успеют они. Выстоит ли рать? Родима с пешим десятком уже пятого дня отослал Темелкен с колёсницами да наказом, как битву затянуть. Успеть должен. Но выйдет ли? Когда в лагерь учебный волки вернулись с жирной «болотной» водой, Темелкен радовался, как дитё, нашли! Теперь вот сомнения взяли.
А про воду ему как-то у костра вечернего Треба сказал: мол, к реке за водой ходим, а есть ведь и поближе, в распадке, но жирная да вонючая, пить нельзя.
Засмеялся тогда Темелкен, мол, огнём-то жечь не пробовали воду ту? То не воданафт, он и в реке горит.
Вот так было тогда. А как ясно стало, что силой со Своерадом не совладать, Темелкен волков послал. Привезли. Чудная воданафт, злая
Как до Росы-реки добрались, Темелкен решил уже отдых воям дать. С раннего-то утратак сказал присланный Нетвором войударит Своерад на городище. Им же идти придётся ещё. Отдохнуть должны люди.
Пробовал Беда упорствовать, мол, догнали бы в ночь, да только всех рассердил: волки, что полночи бежали, может, и будут биться поутру, но волков две дюжины всего, да и с них, отдохнувших, толку поболе будет.
Ну, сам посуди, втолковывал Беде второй дюжий, Подар. У нас всадников два ста да сорок, у Нетвораволков сорок. Да в рати у городища до два ста, да оружие кто в руки возьмёт. А у Своерада только пеших ратных до ты-ста! Да конников пара сотен.
Только Беде такие словачто звук пустой. Не взять ему в ум, сколько это ратниковсто да ещё сто, и таксколько пальцев. Обидно ему дажекак так? Темелкен знает, Требазнает, даже Сакар-чёрный головой кивает, а ему, Беде, в ум не взять. Больно много. И Родима нетможет, растолковал бы. Пальцы-то у неговот они, а понять не может. И иначе уже совсем на Темелкена глядит, не так, как поначалу лета.
Не сразу ведь перестали волки коситься, что грудь узка да рост мелкий. Особенно самые молодые, что и Требе, пока по загривку не стукнет, не поверят.
А Темелкен опять вечор на песке рисовал: так, мол, и таксюда ударим, здесь развернём Ну, и уснули потом многие. Устали. И Темелкен поначалу уснул, сильныйкрепко спит перед боем. Но рано поднялся. До зари долго было ещё.
Только к костру встала там Родим да Треба. Обрадовался Темелкен, увидев побратима. Словно солнце его согрело. Всё ли готово, захотел узнать, не случилось ли чего?
Родим всё как есть рассказал. Не думал он ехать, да прискакал заполночь Беда. И обе дюжины волчьи привёл.
Дюжий, что Родим за себя оставил, Подармолод оказался с Бедой спорить. А Беда сердце скрепить не сумел, битвы хотел. Проследил он, чтобы склатов в ночь на караул поставилиа ведь не склатам волков караулить.
Никто и не слыхал ничего. Снялись тихо, коней свели, как Темелкен научить успел.
Осердился Родим, взад волков конных завернуть хотел, но передумал потом. Сбоку городища поставить решил, схорон там для них в овраге ладный. И подход к городищувесь как на ладони виден. А уж сдержать до времени БедуНетвор сумеет, кому как не кияну.
Свист волкам Родим подаст, как Темелкен скажет, силы хватит у него, услышат. Ну а что ушли самовольноза то Родим и вернулся, чтобы ответить.
Треба головой покачал:
Сам шею сверну, коли живым выйдет!
Оно и понятно. Волки присяги воинской Темелкену не давали, чтобы за ослушание наказать можно. Треба над волками старший был, он и спросит.
Только тут понял Темелкен, почему Треба хотел, чтоб Темелкен Беде приказ отдал. Знал онуйдёт вой! Горячить в себе лишнего не хотел.
Кивнул Темелкенпоздно говорить, а судить придётся по тому, как выйдет. Родим голову склонил, согласен вроде. Вот так решилось.
Сел Родим к костру предрассветному, от пепла белому, к живому огню потянулся, кормить его сталустал, видно. И Темелкен сел. И Треба.
Смотрел Темелкен, как ест огонь: робко поначалу, а потом жадно.
Не много ли поутру богов накормим? вырвалось у Темелкена от тоски предутренней да тёплого побратимова плеча.
И, сердясь на себя, подпихнул он в огонь свою малую жертву.
Хочешь знать: не жирно ли им будет, богам? улыбнулся Родим.
Хочу. Не верю я, что хороший бог много крови хочет. Зачем ему такая обильная жатва? Кто семена потом сеять будет? Уйдём на небеса мы, его дети, другие люди понаедут, своих богов привезут.
А вдруг и боги воюют там, на небе? поднял лицо к звёздам Родим.
Может. Но думать я стал, боги ли они, коль по-людски справляют дела свои?
Родим прикрыл веки и улыбнулся чему-то невидимому. Заронил он семена сомненья в Темелкенову душу. Проросли они.
А может, Темелька, бог он-таки один? Свет белый, чистый, разве воюет с тьмой? Тьмато подступает к нему, силится поглотить, то бежит его. А он светит себе и светит. А прочие все Кто, кроме них, сказал нам, что боги они? То, что не похожи на нас, верно. И сильнее они нас, и умнее, но дети-то мы одного отца, света белого. Э, вон смотри, Темелька, там, где обрыв, Хорс твой вот-вот загорячит коня. Сильно как засияет лик его во тьме, но среди света чистогосияние Хорса песчинка малая. Бог ли он? Бог тот, кому ничего не надо, у кого всё есть. А Хорсу, Темелька, надо. Мы, люди, жертву от земли берём, зверья, трав, а Хорсот нас. И только у света белого всё есть. И все мы в нём, и он в нас.
Свет от костра плясал на лице Темелкена, может, огненный Кресс так просил жертвенной крови перед боем?
Тепло мне от веры твоей. Но если не бог с нами, то как биться нам? спросил Темелкен.
Не всё словами выскажешь. Смутно ему стало, так ли спросил, как надо? Но Родим понял.
По душе нашей пойдём. Душа божье и человечье соединяет. Покуда позволяет душабиться надо. А как не позволит, так и положу сам оружие в ратном поле. И сквозь уйду. Не будет моей душе неволи. Ну а пока болит она за людейза эту боль умру. Не за богов. Но и не против них, коли они с нами.
Родим достал охотный нож, умело надрезал запястьезоркий разглядел бы на руке его тонкую рунницу шрамоввсе подряди дал кануть крови в огонь. Треба, кивнув согласно, тоже достал нож. Темелкен следом, поняв суть обряда, вынул из ножен подаренную склатским жрецом Вобуем новую саблю.
Кому жертвуем? спросил он Родима.
Крессу жертвуем. Чтоб не спутал нас в бою с мясом своим. Сейчас кровь отдаём, знал чтобы. И Хорсу жертвуемчтобы глаз не слепил. Пусть Хорс и Кресс кровь нашу возьмут, силу дадут. А в Сваргу не пора ещёсердце бы подсказало. Пожертвуем сильному!
Пожертвуем! выдохнул Треба.
Жертвую, прошептал Темелкен, глядя, как закапала на угли кровь, как подался облачком пепел И тут же забилось у него сердце, и он зажал рану. Но голосом не дрогнул:
Пора. Свисти, Родим, как ты умеешь.
И Родим засвистел, вынудив вставшего рядом Требу охнуть и зажать уши.
Тут же заржали взбудораженные кони, заметались в предутренней темноте склаты.
И только Темелкен, казалось, не слыхал ничего. Он смотрел в сторону восхода, но мира впереди негоне было. Смутная марь между землёй и небом сковала его взор, смутная, как облачко пепла, поднявшегося от огня, отведавшего крови.
Сакар коротко вскрикнул, и склаты стали молиться, встав лицом на восход. Волки из уважения тоже смотрели на восходящее кровавое светило.
А в трёх-четырёх часах пути просыпались защитники городища. Зевали и почёсывались ратники. Готовили кострище, укладывая поперёк припасённые дрова, волки. Каждое полено символизировало «крест»огненный сполох, а положенные друг поперёк друга, они являли собой колесо света белого, кручёный двукрест Сварги. Нетвор нахаживал вокруг будущего огня, наговаривая на дрова положенное.
Крест на крест,
Всё тебеКресс.
Из корыдым,
Из мясадым,
Из кровиогонь
Готов дом для огня,
Готов стол для огня.
Ждём только тебя.
И мы твои дети.
Мяса тебе дадим,
Крови тебе дадим.
Из мясадым,
Из корыдым,
Из кровиогонь
Вот уже и костёр готов был. Те из волков, кто в рубахах, раздевались спешно. Только конники Беды и Подара, наставленные Темелкеном, не сняли кожаную нагрудь, шитую спереди медными бляхами. А вои Нетвора готовились встречать бой с голой грудью.
Нетвор ждал. И вот, как бы ниоткуда, неспешно вышел водун. Пошептал меж вытянутыми к кострищу рукамии занялось. Полечи-ратаи стояли поодаль, смотрели с неловкостью. Чудно им было глядеть на живородящий дикий огонь и страшно. Забыли они уже почти общую когда-то с волками веру. Земля пахотная давала веру свою, корёжа Мать родящую, Мать-Макошьв Мать родящую зерно, Мать-Долю, любящую людей слепой любовью матери, забывшей, что не только они дети её.
Огонь жадно пожирал отданное, волки молчали, выстроившись окрест, первогодки, молодые, средние, старые, а Нетвор нахаживал вокруг кострищабормоча густым голосом что-то совсем уже малопонятное стоявшим, но знаемое.
Но вот костёр рассыпался красными глазами, и Нетвор с надсадным криком прыгнул босой на горячие угли. Глядящим на Нетвора показалось вдруг, что стало как-то темнее, и гул голосов, повторявших за кияном, пеленой накрыл кострище.
Нетвор прошёл круг, другой, и старые вои тоже потянулись один за другим на угли. Вои проходили круг и сменялись, а Нетвор продолжал нахаживать. И только когда последний из первогодков ступил в размётанный и остывший костёр, Нетвор поднял тяжёлый взгляд свой к небу и закричал в голос:
Смотри, Кресс! Здесь все вои твои!
И вдруг громом ударило в сухом небе.
Вскинулись глазами к солнцу волки, замерли полечи. И ратники Своерада, построенные уже в часе пути от городища, схватились за обереги. Словно далёкий бог ударил раз в небесный бубен и замер с занесённой рукой. «Худо», пробормотал кто-то тихо. И зашелестело по рядам: «Худо, худо»
Ратники городища строились пред деревянными воротами. Волки, как сговорились Темелкен с Нетвором, сгрудились левее. Колёсницы тоже были готовы. Три колёсницы Родим от склатов пригнал, да четыре телеги в городище Нетвор взял. И всё, как Темелкен велел, сделали волкисо всего городища горшки собрали, дурную соль с жёлтой землёй смешали и с углём древесным, горшки набили, смолой обмазали, уложили в телеги плотно, соломой обвязали, нафт приготовили, стрелы зажигательные. Семеро самых молодых волковмальчишек почтив рубахи мокрые одели, водой обливаться велели. Только Своерада и ждали.
Ну, так и пришёл он.
Своерадовы ратники шлинапугать старались. Орали, шумели. Строены были плохо, больше толпой валили.
Своерад, как на полёт стрелы подошли, вперёд вышел, кричать стал, что, мол, право его. Волки луки похватали, в первые ряды полезли, Нетвор остановил. Понятно, что стрелок крепкий, Елен али Кола тот же, снять смог бы Своерада, но какая память от рода пойдёт потом?
Ждал Нетвор, понимал, что время тянуть надо. Ждал молодой кмесделать дальше не знал чего. А может, и оробел даже.
Доброго не сказал Своерад: моё, мол, что хочу, то стопчу. И тут навстречь ему водун вышел. Сухонький такой старичок. А голос зовкий да слышный. И говорит он просто так, как родовичу непутёвому, мёда хмельного перебравшему: иди домой, мол. Боги, мол, не поймут, чего полез.
И тут с неба опять как ударит. А водун повернулся себе и пошёл. Всё сказал вроде.
Только не гром уже Своераду божий гром, себя иначе он, чем других, числит. Раньше-то все росы были дети божьи, теперь изменилось вот. Кто богат, тот вроде как и от бога, а другихчто травы.
Однако ратники своерадовы заколебались. Пока криками да угрозами строй восстановили, уже и солнце совсем высоко стало.
Глянешь со стороныкак саранчи рати у Своерада. Малоу городища.
Ревут, озлившись на брань, Свооерадовы ратники, вперёд качнулись
Нетвор, чуя, что щас повалят, велел молодых на телеги сажать, спины и головы им сырыми шкурами оборачивать. Ну и ждать, чтоб чужие вперёд попёрли, чтоб не остановить уж.
И вот страшно, плотно двинулась рать на защитников городища. Застыли люди кмеса, ещё чутьи дрогнули бы.