От, бля!!! Твою мать за ногу!!!Развернулся на каблуках. Мохнатый кобель, преграждая путь к отходу, скалил желтые клыки и утробно рычал. Его закисшие глаза блестели, как пуговицы на старом пальтотускло и бессмысленно. Томас посмотрел вниз: кажется, ткань выдержала, пёс её не прокусил.
Ну, ты и гад, я скажутак напугать!Тихоня, словно актер провинциального театра, двумя пальцами вытер лоб и стряхнул невидимые капли на землю.Фух! Чего рычишь? От старости зубы растерял? Даже укусить нормально не смог. Полкан калечный...
Тут чуть второй раз за последнюю минуту у него не случился инфарктсзади раздался противный скрип. Чертыхальски снова развернуться, но уже в другую сторону.
Пред ним стояла Катя-Катерина-Катюха. Тетя Катя. Молода.
Томас приобнял её взглядом с ног до головы, особо не всматриваясь, но всё равно Томасу пришлось щуриться. Что поделаешьсияние молодости. Чистое открытое лицо. Гладкие волосы, широкий лоб, глаза цвета морской воды на рассвете,когда ветра нет, и волны стихли,татарские скулы, красивые мягкие розовые с белесым пушком ушки. Губы тонкие, бледныев них нет манящей сердце крови, но все равно такие губы хочется целовать. Белая шея. Покатые загорелые плечи. Просторное из дешевой ткани платье. Томас отметил, что под ним ничего больше не быловыделялись большие соски. На её левой руке лежит годовалый мальчик. Спит, приоткрыв рот. Светлые невесомые как туман волосы ребёнка взлохмачены. К виску прилипло арбузное семечко.
Хозяйка, придерживая калитку, шикнула на пса:
Тихо, Барбос, дитя разбудишь.
Собака, перестав рычать, попятилась как-то боком, и скрылась под кустом, где, оказывается, стояла её будкасразу и не заметишь.
Испугались?
Улыбнулась.
Томасу пришлось на миг закрыть глаза.
Хотел ответить, но не смогпросто кивнул.
Он уже старый, даже лаять разучился, скорее кашляет.
Думаю, он всё правильно сделал,Томас посмотрел на свою ногу.Затаился, укусил, не дал сбежать. Напугал, наконец,настоящий охранник.
Поэтому нового и не берем.
Тихоня посмотрел на хозяйку и, сняв воображаемую шляпу, шепотом, чтобы не разбудить маленького, представился:
Константин Петрович. Лисовский. Я...
Лисовского-Рокоцея-Чертыхальски прервало явление ещё одного персонажаво дворик вышла девочка лет пяти-шести. Подойдя к маме, она что-то прошептала одними губами и тут же спряталась за её юбку. Тихоне показалось, что она сказала нечто похожее на"это не дикобраз и утопия". Дикобраз и утопия? Что значит дикобраз и при чем тут утопия?
Томас запнулся.
Зачем же я пришел?
Он стоял с совершенно растерянным видом, не зная, куда деть руки. Был бы портфель, держать бы его впереди, как щит или, наоборот, завел за спину, чтобы виделион ничего не боится. Рюкзак тут мало помогает. Пауза затянулась, и пора хоть что-то говорить, что-то делать. Томас поправил лямки, но все равно не смог выдавить из себя ни звука. В голове его вдруг зажглась вольтова дуга, соединяющая образы: падающий в преисподнюю трамвай и вопли несчастных, покосившийся старый дом; щенки, убегающие от голых мальчишек, и в самом конценастороженный взгляд девочки, выглядывающий из-за юбки матери. Дикобраз. Утопия. А может, образ и подобие? Это не образ и не подобие? Она могла так сказать? Эта маленькая девочка? Что он, их гость, не есть образ и подобие. Конечно, нет! Наверное, они с мамой играли во что-то или смотрели мультфильм, где был дикобраз. Смешной с иголками. Но даже если и так, могла девочка предупредить маму, что дядя вовсе не дядя, а дикобраз? Кто поймет, как она его, Томаса Чертыхальски, видит?
Вот что... Ах, да,Тихоня покраснел от бессилия, понимая, что выглядит глупо, но ничего с собой поделать не мог. На выручку пришел старый проверенный приёмсвел руки, соединив кончики пальцев.
Всёможно говорить.
Я в Городке недавно. Решил дом купить, осесть. А жена перебираться не спешит. Тут какое дело... Кто с тещей не жилжизни не видел. Говорит, если переезжать, то всем миром. Я, Света и ещё два партизана... Им и трёх комнат будет мало, а тут ещё и теща,пальцы разомкнулись и тут же слиплись, словно намагниченные.Вот я и решил дом купить. Район у вас тихий, в центре. Удобно. Рядом с работой.
Катя перебила:
Так чем могу помочь?
Думал квартиру,продолжал Томас, словно не слышал вопроса.Присмотрел, договорился, цена божеская, но теща наотрез -она у меня из деревни. Говорит, в скворечнике жить не смогу. Фух, пока дошел, аж вспотел,Томас, достав из кармана платок, промокнул лоб.Жара стоитмозги плавятся.
Не понимаю. Я тут причем?снова улыбнулась хозяйка.
Тихоня изобразил растерянность, вернее, ему казалось, что глупое выражение на его лицеэто удачная актерская игра растерянности.
Как причем? У вас самый приличный домик на улице. Я хочу поменяться... Или хотя бы посоветуйте, э... Где можно купить хороший дом.
Катя покачала головой и усмехнулась.
Вы не по адресу. Мои знакомые и родственники не планируют отсюда уезжать. Мы тоже.
Голос её был низкий, густой, пробирающий до селезёнки. Томасу понравилось его звучаниетак дикторы на радио звучат. Ему захотелось, чтобы Катя ещё что-нибудь сказала.
Странно, а мне посоветовали к вам обратиться. Сказали, спросите Катерину из двадцать третьего. Как будто вы съезжаете.
Молода тихо засмеялась, прикрыв рот кулачком. Покачивая сына, ответила:
Мечтать не вредно. Наверное, готовы сами мебель загрузить? Не дождутся. Так и передайте. А вам... Что сказать? Ищите в другом местездесь район для детей не подходит. У вас же, как я поняла...
Хулиганы... Так и вы... У вас... Почему не съезжаете?
В два слова не скажешь,ответила Катерина.
Чертыхальски невольно признал, что когда она улыбалась, то словно исчезала в пространстве и на её месте возникала та самая точка, к которой стремятся все магнитные стрелки Земли. На эту женщину хотелось смотреть. Она была похожа на самый любимый сон или воспоминание об этом сне. Наделенная каким-то гипнотическим притяжением улыбка Кати вдруг сделала Томаса мягким, как ковыль, как мякоть спелого инжира, как девичий животик.
Если так дальше пойдет, то...
Пора с этим кончать.
Всёслабость ушла.
Решимость.
Трезвость.
Воля.
Томас, уже не таясь и еле заметно дрожаэто от предвкушения,посмотрел на чистенькую.
Что ему даст сие путешествие?
Приобретет ли он или потеряет?
Тоня всё верно рассчиталаслишком долго он мучал себя бесконечным ожиданием церемонии. Неотвратимость скорого финала вытеснила из его головы остальные мысли и желания, лишив удовольствий, а вместе с ними и самой жажды жизни. Ему нужна была хорошая встряска. Незачем врать себеон же приехал за чем-то подобным! Окунуться в молодость, вернуть забытые запахи, снова ощутить вкус еды и... узреть краски чужих душ.
12 Сияние души Кати
Серое. Серое есть у всех. Здесь серость обыденнакак дождь за окномлень перебирать. Праздность, лишний съеденный на ночь кусок булки, седьмая-восьмая, да кто там уже считает, выпитая рюмка...хлопок ладонью по спине дочки... Что притворяешься? А теперь поплачь по-настоящему! Снова алкоголь. Ей нельзя пить.
Сероеэто жизнь.
Это сама жизнь.
Такая, как она есть.
Таким добром никого не удивишь.
Розовое...
Когда-то давно он любил препарировать именно розовое.
Никогда не понимал чужих пристрастий к серому и черному.
Но он не оригиналенне гурман. Розовое всем нравится.
Розовоеэто Стыд...
Розовоеэто смазка греха.
Стыд связывает крепче стали и давит тяжелее гранита. Кто не понял: стальэто память, а граниткладбищенская плита, символ ожидания смерти.
Стыдэто одновременно и пряность: истинная приправа жизни.
У неё должно быть много розового, если верно то, что Томас о ней знает. Этой чистенькой есть что скрывать... Там есть, на что посмотреть.
Нашел...
Свежее...
Сияние этого заглушает все остальное...
Томас искал и увидел, как наяву.
...она никогда не трогала себя внизу, даже в девичествемешало строгое воспитание,но после пробуждения плоти, ещё девочкой, она гладила свои груди и они у неё стали как... как... Её грудь отзывалась на любую ласку. Бьющие во все стороны молнии Теслы, наэлектризованный цеппелин «Гинденбург» перед взрывом...это её груди.
Такого он никогда ещё не видел, но это было правдой.
Перед глазами Томаса поплыли карамельные разводы, небо стало багряным и по нему поплыли персиковые облака...
В голове зазвенело пронзительно, монотонно, потом начало гудеть, словно он попал в будку с генератором. Томас понял, что если последует вслед за конфетным, то придется снимать рюкзак...
Отвернулся и снова нашел. Вот оно, ослепительно-розовое, переливается, дурманит маковой пыльцой.
...она до сих пор кормит грудью. Сына. И ей приятно. Это не то чувство, когда мать отдает молоко, и освобождается от его бремени. Ей просто приятно. Очень. Она ничего не может с этим поделать. И из-за этого ей стыдно. Она думает, что этоненормально. Поэтому розовое. Много розового. Карамельного. Сладкого. Вкусного. От такого сложно отказаться. Такое притягивает. Завораживает. Прилипает к пальцам. Въедается в кожу. Проникает в вены, отравляя тело и душу.
Чтобы выбраться из патоки удовольствия, необходима твердость и сила воли...
Раньше Томас не утруждал себя борьбой с милыми сердцу слабостями. Насыщался до изжоги, лакал чужой Стыд до беспамятства, но сейчас не пришлось прилагать много усилий, чтобы вынырнуть из розового. Как фермер выкорчевывает сорняки из пересохшей земли, так и он силой воли оторвал себя от поедания сахарной ваты.
Помогло разочарование.
Это и все? Это весь стыд?
А сотни мужчин? Её тело билось в конвульсиях, она сходила с ума, слепо покоряясь животной хищной страсти, и при этом не раскаивалась, не мучилась вопросом, за какие заслуги небеса или сама Природа одарили её таким счастьем.
Томас в глубине души признался себе, что когда понял, с кем придется работать, кого гладить за ушком, щекотать пяточки, то его уже тогда начало трясли от предвкушения. Ему не надо серогооказывается, он только сейчас понял, как истосковался по розовому... Он хотел слиться с теми всеми её мужчинами, пережить нечто подобное... И вот такое разочарованиеведь её розовое слишком интимное, слишком женское, такое, что Томасу и за сто лет не понять, не принять. Это не его пастбище, это розовое даже и не розовое вообще...
Больше по инерции посмотрел в самую глубь и, уже ничему не удивляясь, понялчёрного малоздесь мрак надолго не задерживается. Поэтому чистенькая.
Чертыхальски-Рокоцей-Лисовский подумал, что пора уносить ноги. Поскорее. Здесь ему нечем лакомиться. Здесь ему не место. Всё что мог, уже сделал.
Пригладив волосы, Томас подмигнул девочке:
Ну, я пойду? Извините за вторжение.
Было заметно, что Катерину что-то насторожило, но она продолжала улыбаться.
Это вы извините. За Барбоса. Посмотрите, он не до крови?
Нет, брюки целы. Не прокусил. Да и не хотел он кусать сильно, это он пугал.
Может водички? Света, принеси дяде минералки.
Нет, что вы,замахал руками Томас.
Не обижайте, спека така стоить.
Девочка убежала. Томас не успел ещё раз платком протереть лоб, как в его руке оказался высокий стакан с водой. Ощущая приятную прохладу стекла, Томас посмотрел на искрящиеся в солнечных лучах пузырьки. Наверное, когда минералку из бутылки наливали в стакан, она шипела.
Шипела...
Нехорошо, когда кто-то шипит.
Змеи тоже шипят.
Это всё ни к добру.
Валить надо.
Валить надо отсюда...
Выпил залпом.
Вытер губы тыльной стороной ладони.
Спасибо, хозяйка. Пошел я хату дальше искать. Прощай.
А вы не пробовали объявления читать? Газеты есть.
У меня ещё несколько адресов припасено, вот,Томас достал из кармана кусочек бумаги с телефоном.Там, где я был в последний раз, послали сюда, но в любом случае, спасибо.
Чертыхалськи, переступив через порог, замер, обернулся:
Вы бы калитку закрывали. А то мои знакомые вот так горя не знали, пока в один прекрасный день цыганский табор не заскочил. Пока выпроваживали, деньги и ордена дедушки стянули.
Сказал и вышел на улицу.
13 Противоположности притягиваются
В тот миг, когда Томас прикрыл за собой калитку, ему стало так легко, словно с его плеч свалился небесный свод. Он побрёл, куда глаза глядят, не обращая внимания на сидящего на заборе зло прищурившегося одноглазого кота, на расхаживающих по улице кур и петуха-красавца. Свадебный кортеж из дюжины разномастных породистых и не так чтобы очень собак промчался, чуть не сбив Томаса с ног, но он и этого не заметил. Не думая ни о чем, повинуясь внутреннему компасу, блукая, он снова вышел на развилку: свалкастарый террикондом с амброзией.
Чертыхальски сбился с шага.
Что за херета?спросил он себя, употребив не «шо», а «что» с мягким «ч».
Дом был пустым.
Если бы Томас не видел своими глазами, что в нем только что были люди, а во дворе навалены вещи и мебель, вон там, у зарослей рипея, играли дети, он бы подумал, что дом заброшен! Ни щенков, не «попадьи», ни белья на веревках. Даже этих самых веревок нет.
Томас подавил желание войти во двор, чтобы поискать следы. Подумал, что в другой раз обязательноон любит загадки,а вот сегодня, сейчас не надо. Куда угодно, но только не сюда. Но тут же выплыл встречный вопрос: а куда?
Куда подальше,ответил сам себе и пошагал прочь.
Он машинально переставлял ноги, не думая ни о чем. Это надо ещё уметьоставлять свою голову абсолютно пустой. Почему он так разочарован? У эротомана забрали сладенькое, да? Да. Так и есть. Лишили. Отобрали розовое. А он, как тот мальчишка, уже таял в предвкушении.
Частные дома позадиначались хрущёвки. Томас шагал, так и не решив, о чем думать. О, все святые угодники на свете, почему его так плющит? Неужели эта черноглазая виной? От тварь паскудная... Сглазила. А дочка чистенькой добила своим дикобразом...
Когда Чертыхальски подошел к трамвайной остановке, он увидел нечто странное и при этом озадачивающее. На площадке между урной и скамейкой стоял мужчина годиков эдак за пятьдесят. Есть такое слово«диссонанс». Это про него. По цветотеням, выпуклостям, по морщинам на лице было заметно, что перед Томасом стоял бывалый ветеран бесславных войн уничтожения декалитров. Наиболее выступающая часть лица вполне могла принадлежать Джузеппе, это который Сизый Нос. Лоб. И Сократу было бы не зазорно иметь такой лобище. А ещё Томас обратил внимание на ушипухлые, с синими и красными ниточками, мясистые. Это было лицо. Одежда? Модные светлые шорты, явно дорогие сандалии на босу ногу и ослепительная по белизне и чистоте рубашка с короткими рукавами. Тонкий, темно-синий галстук (явно на резинке), подмышкойкоричневой кожи барсетка с кармашком для мобильного, из которого хвостиком торчала черная «нокиа». На запястье «омега». Томас подумал, неужели котлы настоящие?
Это оболочка и список актеров, принимающих участие в мизансцене, а теперь переходим к действию. Мужчина свистел. Стоял, прикрыв глаза, и не насвистывал, а именносвистел. Звонко, ярко, явно наслаждаясь процессом. Дикое джазовое варево из Гершвина, Паульса, Шнитке и «Дип Пёрпл» подействовало на Томаса отрезвляюще.
Чертыхальски огляделсявокруг, в эпицентре этого термоядерно-водородного музыкального взрываникого и ничего. Тишина. Город умер. Машин не видно и не слышно. Птицы перестали петь, ветер стих. Тихоню посетило счастливое ощущение, что мир в одночасье лишился самого недорогого: гудящих заводов, голубей, тарахтящих самосвалов, зануд людей, орущих магнитофонов, скворцов, дребезжащих трамваев. Здесь, на остановке, стояли только он и этот свистящий чудак.
Чтобы внести полную ясность и попытаться обрести ускользающий смысл настоящего, Томас посмотрел внизвдруг на земле лежит шляпа, или картонная коробка? Пусто...
Выпрямиться и поднять глаза Тихоню заставил вопрос свистуна:
Уважаемый, а не выпить ли нам на брудершафт?
14 Только степь, только терриконы!
Если вы вернетесь на пару страниц назад, то легко найдете место, где я пишу о церемонии, и о том, что якобы Томас боится наступающих праздников. Сознаюсь, никудышный я мастер интригимне не хватает силы воли, чтобы особые истории припасти для финала или, наоборот, с них начать, тем самым придав рассказу особую многозначительность и таинственность. Наверное, если б я ставил себе цель родить бестселлер, то начал бы не с поездки Томаса на Ослике, а с событий, произошедших в декабре 1913 года далеко от Городкав Бресте. Но, это было бы неправильно. Я не хочу подстраиваться под требования жадной до развлечений публикиу этой истории своя драматургия и нелогичный порядок сцен.