Не слушайте меняя всё равно не в силах отразить и сотой доли правды о той Церемонии...
Выходной туалет баронессы был подобран по последней петербургской моде, но без излишнего шика: приталенное платье из шерстяной ткани с ручной вышивкой, на плечах платок а ля рюс, горжетка и муфта из меха горностая; аккуратная шляпка с каракулевыми полями, черной вуалью и рубиновой брошью, державшей перо додо. Томас терзался в объятиях пошитого для него фрака. Эх, если бы ему ещё парочку уроков, как его носить!
Прежде чем открыть дверку экипажа, Антонина Петровна взяла Томаса за руку и сказала:
Тебя здесь не ждут, но мы получим то, что нам принадлежит по праву. Пошли, мой мальчик, покажи им всё, чему я тебя учила. А теперь главноечем бы ни закончилось наше приключение, отнесись ко всему с иронией и юмором. Хорошо?
Вышли. В обрамлении черных коробок домов виднелась широкая залитая светом площадь. Снова газовые рожки, конское ржание, тусклое золото на белоснежных открытых шеях, резкие гудки клаксонов, девичий смех и над всем этим морозный пар от дыхания животных и людей, а ещё вышеалмазное сияние холодных звезд. Наверное, так и было... Как-то же оно было?! Но, хоть убейте, мне сейчас трудно представить самых могущественных и богатых европейцев в такой дыре! Брест и нынче-то не Монте-Карло, а в те временаи подавно. Впрочем, кто я такой, чтобы указывать, где проводить великое гадание?
Очередь таяла быстрогости у входа долго не задерживались. Наконец наша пара подошла к двери, над которой красовалась вывеска «Часы». Томас первым переступил через порог и оказался в длинном освещенном свечами коридоре, укрытом кроваво-алым ковром с синими полосами по краям. Стены оббиты шелком пастельного цвета с расплывчатым ускользающим от внимания узором. Под привинченными к панелям канделябрами на полу были видны грязные кляксы от восковых слез.
Пройдя до середины коридора, Томас и Антонина Петровна предстали перед моложавым офицером в походной форме мадьярских гусар. Доломан цвета свежей травы, эполеты, ментик на плече, перо от кивера достает почти до потолка, небесно-голубые рейтузы, высокие сапоги при шпорах, сабля. Щеки припудренные, усы напомаженные, под правым глазом мушка.
Баронесса и Тихоня поклонились.
Стражник, накрыв рукоять сабли правой ладонью, спросил по-русски:
Ваш пропуск?
Баронесса достала из муфты пергаментный свиток и подала гусару. Поручик, осмотрев сломанные печати, перевел свои черные, как маслины, всепонимающие и принимающие глаза на Антонину Петровну, затем на Томаса.
Один приглашенный не смог добраться вовремяслучился удар-с,сказал гусар с усмешкой.Одно место вакантно. Кто из вас изъявит желание принять участие в Церемонии? Швабы? Э... русские?
Баронесса улыбнулась краешками губ.
Не пристало Вюртембергу ссориться с Пруссией. Гадать будет обладатель приглашения.
Гусар, подавая Тихоне появившийся в его руке пиастр, отчеканил:
Томас Чертыхальски, вы приглашены на Церемонию Великого Гадания. Своей честью вы будете представлять Великое Княжество Киевское, с которым связаны материнской кровью. Вам всё понятно?
Так точно,ответил Тихоня.
Гусар, звякнув шпорами, отдал честь, и, открывая путь гостям, сделал шаг в сторону.
Как я уже отмечал, мне доподлинно не известно, что происходило 31 декабря 1913 года на Церемониия там не был. До меня дошли только обрывки фраз, мысли, размытые кусочки воспоминаний... Однако кто рассказчику может запретить фантазировать? Мы любим былины, страшные и поучительные притчи, смешные и грустные побасенки в восточном стиле, с мужественными воинами, мудрыми и скупыми раджами, ловкими ворами и коварными разбойниками, хитрыми дервишами и бесстрашными купцами; сказки, пересыпанные драгоценностями, поэмы, наполненные ароматами благовоний, шафрана, корицы, розового масла... Мы любим всю эту мишуру, дымы, конфетти... Сладкий вымысел, недосказанность, трюки провинциального варьете, мишура, бенгальские огни. Игры теней скрашивают серость, тупость, гнет и тлен повседневья. Жизнь скушна, господа, скушна, как долгая зимняя ночь без морфина. Так почему бы нам не поиграть? Почему бы не разогнать печаль? Давайте вместе представим мир худющих переполненных желчью банкиров, набриолининных министров с моноклями в глазу, толстыхэто обязательнобургомистров с золотыми цепочками на жилетках, эпископов и судей, князей и лордов. Вот бы вы удивились, попав в зал Церемонии! «Ла Скала», «Большой театр» или что-то среднее между нимивот куда попал Томас. Драпированные аксамитом ложи, хрустальные подвески люстр, свечей неттолько электричество, море биноклей и снова преследующий вас блеск драгоценностей...
Фраки ослепительны, бабочки изящны. Веера дрожат. Улыбки предвкушения, горячий шепот на ушко милой соседке, а глаза внизв открытое декольте... Кокаин с ложечки в каждую ноздрю, отрезвляющий глоток спирта из фляги...
Вот, наконец, на сцене появляются актеры, которым предстоит разыграть пьесу на девятерых. Каждый из труппы, прежде чем предстать перед публикой, пережил отмеренное ему драматургом приключениесразился с грабителями, вылез из трясины, по счастливой случайности разбил бокал с ядом. Испытания позади, впередибой с Неизвестностью. Актеры-кубки, наполняющиеся надеждой и верой, но большинству из них придется выплеснуться отчаянием, тоской и обидой, ибо только одному суждено встать из-за стола победителем. Трепет, благодарность, экстаз победы не для всех. Для одного.
Ранее участники Церемонии находили победителя благодаря заточенным палочкам, картам, костям, доминомало ли забав на свете? Но в начале прошлого века игроки собрались за обтянутым зеленым сукном столом с цифрами и диском с лунками.
Гадающие положили пиастры на номера. Томас после недолгого раздумья, закрыл пятерку. Заправлял Церемонией крупьестарик в смешном фиолетовом трико, зеленом камзоле и холщовой остроконечной, похожей на конус богатыря серой шапочке. На его груди висела золотая цепь с бляхой, на которой было выдавлено солнце.
Игра шла не по известным всем правилам, наоборотпроигрывал тот, в лунку которого падал костяной шарик. Каждый вычеркнутый номер вызывал у публики вздох сожаления. Несчастный тяжело вставал из-за стола, чтобы скрыться за кулисамираздавленный, ещё до конца не осознавший размеры своей потери. Его сопровождающие также молча покидали театральный зал топить горечь в водке и вине.
Не могу сказать, сколько длилась игра, но в конце за зеленым сукном осталось три игрока: Томас, пожилая англичанка с артритными пальцами и молодой серб в платье семинариста. Зачем тратить чернила и полиграфическую краскувы и так знаете, что единственным, на кого не указал безжалостный Рок, был наш геройревельский юнкер Тихоня.
Первым проиграл серб, поставивший на 28.
Победителя пришлось ждать не долго. После десяти минут игры на нервах, шарик со звонким стуком нырнул в лунку23 и страшный визг англичанки заглушил топот тысячи ног, свист и гром аплодисментов. Именно в это мгновение, когда часовой механизм Истории, клацнув, перескочил с одной шестеренки на другую, когда, в ожидании Желания в зале после оваций установилась тишина, Томасом были произнесены те самые роковые, но счастливые для многих слова...
Они были сказаны тихо, даже робко, но услышали их все.
Он сказал:
Я недостаточно пожил, чтобы загадать желание. Давайте мы вместе встретимся, когда мне будет сто лет... Может тогда я решусь.
Именно в этот миг мальчишка Томас Ченстоховски, воспитанный монахами и китоубийцами плут и жулик Тихоня Чертыхальски в свои без малого четырнадцать лет исчез, испарился, и мир увидел доселе неизведанное новое создание...
Я не знаю, кто первым встал и, подняв над головой кулаки, закричал: «Браво! Браво! Браво!». Я этого не знаю... Но вижухоть меня там не былоя вижу своим внутренним зрением тысячи, сотни тысяч теней, вскочивших на ноги и, разбрызгивая слюни, вопящих: «Браво! Браво! Браво!!!»... В этом рёве было столько восторга, столько обожания и любви... Ни одна звезда оперы не слышала в свой адрес подобных оваций. В театре Генриха Киса ревел настоящий камнепад.
В честь победителя был устроен пир. Здесь самое время вспомнить восточные сказки, ибо в ночь уходящего года мир пережил гадание, и все счастливцы и счастливицы, видевшие сие таинство своими глазами, чувствовали себя предупрежденными, а значит... да-да,вооруженными, и они получили право на веселье, восторг и безумие.
Стертые из памяти языческие обряды, камлания, древнеримские вакханалии, шабаши, оргиивсе это энциклопедические термины, слова за которыми мало смысла. То, как отмечают гости церемонии наступление нового века нельзя описать, нельзя даже представить, поэтому в этом месте я промолчу. И правильно сделаю! Потому что для нашей истории не есть важно, как Томас танцевал, пил и пел. Для нашего рассказа главное, что с ним произошло утром после праздника.
Чертыхальски проснулся рано. Открыл глаза и понял: больше не заснет. Такое с ним бывало во время первых попоек на «Яснооком»стоило выпить лишку, так обязательно встанет ночью и мается до утренней склянки. Тихоня приподнялся, посмотрел по сторонам, горько усмехаясь. Перед его глазами ещё стояли картины ночного безумства, но сейчас всё выглядело не так красиво и весело. Перевернутая мебель, разбитые зеркала, разбросанная по столам и паркету еда. Лежащие вповалку не совсем одетые тела. Над всем этим стояло осязаемое полное перегара, едкого табачного и опиумного дыма сизое марево. В нос ударили запахи кислой капусты, жареной селедки, жженой резины, горчичного газа и много ещё чего тошнотворного.
Томас, с трудом выбравшись из объятий тел, нашел чьи-то брюки и камзол; его фрак валялся где-то здесь, но зал был размером с хороший ипподром, и поэтому искать свою одежду не имело ни малейшего смысла. Стянул с кого-то сапогивроде по размеру. Из-под жирной храпящей туши вытащил чей-то плащ с меховой подстежкой. Одевшись, обувшись, Тихоня оглядел себявыглядел он в то утро как мародер, перед которым лежало поверженное войско. Стараясь ни на кого не наступать, он пошел к выходу, где стояли стражникидва высоких наполеоновских гвардейца. Когда Тихоня приблизился к французам, воины отдали честь и открыли ему дверь. Чертыхальски оказался в том самом коридоре, через который попал в зал, только в этот раз он пустовал и к восковым горкам на полу добавились мерзкие лужи, при взгляде на которые тут же подкатывала тошнота.
Как не старался он пройти по ковру ровно, не получалосьхмель всё ещё раскачивал его из стороны в сторону, да ещё в голове почему-то начало темнеть, грудь сдавило, во рту пересохло, хотя уж куда больше?
Томасу показалось, что он бредет по колено в болотной жиже: так тяжело давался каждый шаг. Что ни говори, а он ещё молод для пьяных застолий и объятий щедрых на ласки женщин. А тут ещё нос зачесался...
Вот напасть,мелькнула мысль,не хватало ещё во что-то новое вляпаться...
Накаркал.
Ещё как.
Томас вышел на улицу. Успел сделать насколько шагов, как вдруг пришлось остановитьсяв изголодавшиеся по кислороду легкие ворвался морозный, сладкий, как антоновское яблоко, воздух. За ночь выпал снег и миллиарды микроскопических зеркал, отражая солнечные лучи, устроили его привыкшим к полумраку глазам настоящую пытку. Зажмурившись, Томас прикрыл тыльной стороной ладони лицо и, поэтому, не мог видеть, как к нему кто-то подбежал. Тишину распорол женский визгэто баронесса пыталась предотвратить неизбежное... Но всё впустую... Закутанный во все черное высокий человек с искаженным бледным лицом сбил Томаса Чертыхальски с ног и толкнул в снег. Прошипев: «Jüdisches Schwein»,человек в чёрном побежал к стоящему вдалеке экипажу. Только он запрыгнул на подножку, возница свистнул, и кони рванули с места.
Томас сначала ничего не почувствовал, ему только показалось, что по необъяснимой причине он медленно-медленно, как во сне, падает, но не на промерзшие камни мостовой, а в пух, и прах, и порох... Когда же он уткнулся спиной в снег, Томасу вдруг сталохорошо, нежно и мягко. Ласковые, как девичьи пальчики, молнии рыскали по его телу. Спину приятно холодило, а в голове, особенно там, где затылок, растекся жар. Сознание затуманилось, но вдруг он почувствовал... Что-то давило на ноги. Приятная истома ушла, и Томаса словно схватили холодные железные клещи, зажали и начали трясти. Издалека, через ватное облако, донесся голос, который просил, умолял о невозможномвыйти, вынырнуть хоть на секундочку из этого прохладного тепла. Вот дуреха! Неужели человек по своей воле способен лишить себя такого неземного удовольствия? Оказывается, может. Томас просто так, ради любопытства привстал, чтобы посмотреть, кто же его держит, кто давит на колени, кто его зовет, наконец? И пошел-пошел из тумана вверх-вверх на голос...
Когда Тихоня открыл глаза, то увидел утреннее девственно-прозрачное небо, белые облачка и умытое снежком апельсиновое солнце.... Он лежал на мостовой в объятиях Антонины Петровны. Вокруг стояли люди и говорили на незнакомом языке. Ещё он увидел похожего на преподавателя университета лобастого бородатого мужчину с маленькими очками на мясистом носу. Он тоже что-то говорил и указывал...
На что?
Томас опустил глаза и не сразу понял, что из его бока торчит рукоять кинжала с красивой отделанной желтоватой костью ручкой.
Кровь чернаяв печень попал...дошло до сознания.
Учитель приказывал:
Кинжал не трогать! Тоня, я за ноги, вы и ребятки, за плечи. Давайте в мой экипаж, а там видно будет... Скорее, голубушка!
Это были последние слова, услышанные Томасом Чертыхальски в небольшом городке, который мы сейчас называемБрестом. Когда Тихоню подняли, он от нахлынувшей волны боли потерял сознание и пришел в себя только спустя две недели на Хоревице, в резиденции Князя Киевского.
Все это время «учитель» был рядом, но больше наблюдал не за Томасомего здоровье не вызывало опасений,а за лекарями, чтобы те не ленились. Вечера Князь проводил с баронессойони сидели в гостиной, гоняли чаи, курили папиросы, спорили, пытаясь расшифровать символы прошедшего гадания. Говорили о будущем, которое их ждало, и, конечно, о судьбе молодого человека, собственно его напророчившего.
Обсуждать было что. Как только здоровье Тихони пошло на поправку, к Князю прибыло посольство от пруссаков. Оные требовали выдачи некого Томаса Чертыхальски, обворовавшего, опозорившего и, наконец, убившего поданного Герцога Пруссии. Совокупность сих фактов, по мнению послов, требовало достойной оценки, коя обязана последовать по прибытии вышеназванного подозреваемого в преступлениях в Бранденбург. Князь уведомил послов, что Томас по независящим от него причинам в данный момент не в состоянии выдержать столь долгий путь для праведного и справедливого суда, поэтому некоторое время должен находиться по месту лечения. Когда посольство удалилось, Князь и баронесса единодушно пришли к выводу: Тихоня должен покинуть Киев.
Вы подумаете, если кража пергаментного свитка имела место, но при чем здесь убийство? Поясняю. Братья Шульцы после утраты одной части пропуска не знали, как их примут в Бресте, и допустят ли к церемонии. Сначала всё шло хорошо. В коридор часовой лавки братья вошли вместеплечо в плечо. Иоганн достал пиастр и подал его гусару. Мадьяр взял монету, посмотрел ближе, куснул, словно хотел проверить, не фальшивая ли она, и затем подбросил в воздух. Ловко поймав пиастр, он сказал:
Господа, вы не имеете права присутствовать на церемонии вместо вашего брата, ибо в приглашении написано, Иоганн Шульц, а не Михаэль или Ральф.
Старший и младший переглянулись и с ужасом обнаружили, что их средний брат склонил голову набок и его колени начали подкашиваться. Некоторое время он держался на ногах, а потом обмяк. Михаэль подхватил Иоганна, с ужасом чувствуя, что у среднего брата сердце уже не бьется.
Братья были вынуждены покинуть часовую лавку. Пруссия проиграла, даже не попав на церемонию. Её место впервые в истории гадания заняло Киевское Княжество. Ральф отвезет тело покойного домой, готовить к погребению, а Михаэль остался, чтобы отомстить. Он знал куда бить, как бить и чем бить. Вот только, как вы понимаете, Тихоня всё равно остался жив.
Томас Чертыхальски не мог умереть, ибо стал рабом своего Желания.
26 Соловьи поют, заливаются
Вернувшись, Тоня сразу пошла наверх. Тяжело поднимаясь по скрипящей лестнице, яростно обмахиваясь веером, она сама себя успокаивала, просила не кипятиться, но вся невозмутимость баронессы улетучилось, как только вошла в комнату, и увидела такую картину: Чертыхальски, развалившись в кресле и забросив ноги на стол, кушал мороженое. Ложечкой. На неё и не посмотрел.