На следующее утро Семен Ильич переехал в гостиницу «Националь» и пил шампанское, однако на сердце у него было гадостно, а в глубине души он был уверен, что все этона ниточке. На деле так и вышло.
Императора Вильгельма вскоре с престола свергли, немцы начали оставлять Украину, и, конечно, без большевиков не обошлосьтут же их скопища поперли на Харьков. Снова штабс-капитану пришлось уносить ноги от восставшего неумытого хама, и вот пожалуйстанигде от него просто спасу нет. Вспомнив сегодняшнее приключение в поезде, Семен Ильич от злости даже засопел и затянулся так, что «козья ножка» затрещала: «Просрали Россию матушку, похерили, а все оттого, что либеральничать стали, в демократию решили поиграть. А у русского мужика все сознание на страхе держитсякто Бога боится, а кто батогов с шомполами. Вот и надо было больше церквей строить да драть всех без разбору, был бы порядок полнейший».
«Козья ножка» иссякла, зато облака на небе разошлись, и выглянувший сквозь разрыв бледно-молочный лунный блин излился на землю тусклым, загадочным каким-то светом. «Иди-ка сюда, дружок». Штабс-капитан вытащил из изуродованного здоровенной обгоревшей дырой кармана револьвер, перезарядил барабан и неслышно, по давней, еще пластунской привычке ступая по дну оврага, двинулся вдоль него.
Он шел всю ночь, и когда звезды на небе побледнели, а солнце поднялось над разрывчатой туманной стеной, он увидел полотно железной дороги.
Один Бог знает, как ему пришлось ехать в последующие днибольшей частью на крышах вагонов. На перегонах стреляли из придорожных кустов в окошки. У теплушек горели буксы, на подъемах вагоны отрывались от состава и сваливались под откос. Люди с черт знает какими рожами отцепляли паровозы и угоняли их, матерясь нечеловечески. Порядок отсутствовал напрочь, начальники станций прятались, а на самих станциях шла непрекращающаяся стрельба.
«Прочь, подальше от этой нищей, проклятой Богом страны». Подгоняемый ненавистью к окружающему, Семен Ильич все превратности путешествия перенес невредимым и к новому, 1919 году, благополучно добрался-таки до российской морской жемчужинывечно молодой красавицы Одессы-мамы.
Глава вторая
Господи, сколько всякой шушеры хиляет по темной ленте Одессы-мамы в послеобеденное время! Военная блестит золотом погон и, тряся наградами, которым нынче ценанасыпуха, надувается сознанием собственной значимости. Гражданская с надеждой смотрит на рослых английских моряков, на смеющихся французов в шапочках с помпонами да на лежащие серыми утюгами далеко в море громады дредноутовнеужели обо все это проклятые большевики не обломают в конце концов себе зубы?
Дамы хороши, что и говорить, на любой вкус, да и цену тоже. Одесситкиплотные, знающие свое женское дело до мелочей, у них не сорвется, петербургские красавицы будут в кости потоньше, пожеманнее и уж совсем попроще, да, к слову сказать, и подешевле всякие там актрисы, актрисочки, актрисульки, многим из которых нет еще и двадцати годков, а в нежно-голубых глазенках уже пустыня. А профураток не ищите здесь в это время, спят они, сердечные, умаявшись с клиентами за ночь.
«Неужели это все, что осталось от империи?»Бывать на Дерибасовской днем Семен Ильич Хованский не любил, уж больно раздражала его вся присутствовавшая там сволочь. Другое дело ночью, и не далее как вчера он взял здесь с мокрым грантом жирного клопа, посаловья у которого было столько, что добром отдать не пожелал. Теперь, одетый в деревянный макинтош, жалеет, наверное.
Была середина марта, и хотя с моря дул прохладный ветерок, штабс-капитан распахнул дорогую хорьковую теплуху, отобранную у хламидника Пашки Снегиря в счет карточного долга, сдвинул на затылок кепку-отымалку, и обутые в прохаря со скрипом ноги сами собой понесли его прямо на баноску. Миновав сплошь заколоченную досками фиксатую банду, где третьего дня местный гетман Васька Косой, замочив хранилу, набрал рыжья немерено, Семен Ильич презрительно цвиркнул при виде неторопливо прогуливавшегося цветняка из Варты. Еще издали нос его учуял сложную смесь запахов, густо доносившихся с рынка.
На Привозе, как всегда, было суетно. Плотно толпились мелкие спекулянтыцыплята пареные, топали по мелководью алтыры, а какая-то с утра еще бухая гумазница предлагала всем желающим немедленно справить под забором удовольствие. Местные богодулы, выбивавшие прохожих из денег на торчаке, при виде штабс-капитана разом поджались, а рыночное циголье, мгновенно узнав его гнедую масть уркаганскую, решило от греха подальше сделать в работе перерыв.
«Канайте, дешевки». На губах Семена Ильича появилась кривая ущера. Внимательно оглядевшись, он сразу же срисовал подходящего ламданахорошо одетого сына израилева, на чернявой вывеске которого блестело пенсне, а в пройме лапсердакатолстая серебряная цепура от луковицы.
Соломон Абрамович, шолом! Изображая на лице несказанную радость, штабс-капитан мгновенно подскочил к нему и заключил пархатого в объятья, Вот это встреча, чтоб мне так жить!
Недоуменно выкатил прохожий на него глаза свои, а Хованский, стремительно ударив его головой в лицо, хлопнул вдобавок воротником пальто по шее, моментально вычистил карманы, вырвал часы и, оставив потерпевшего в бледном виде, растворился в толпе.
Обедать нынче он решил в «Одесском Яре»открывшейся недавно ресторации с названием ностальгическим. Быстро добравшись на пролетке с резиновым ходом до освещенных ртутным светом дверей, Хованский скинул шубу на руки ужом извернувшемуся алешке и, приосанившись, двинулся в зал.
Несмотря на несуразное времяне вечер еще, народу в заведении было полно. Пили с неуемной жаждой водку и шампанское, жрали от пуза и, громко поминая прожитое, со скупой офицерской слезой грозились большевикам отомстить.
Я тебя сейчас в бараний рог согну, бабируса позорная. Улыбаясь одними губами, штабс-капитан неласково посмотрел на ресторатора, решившего усадить его на паршивое место рядом с кухней, и тот сразу же передумал:
Ошибочка вышла-с, пардон-с.
Минуту спустя халдей уже притащил для начала суточные щи, расстегай с вязигой, с севрюжкой, при свежей зернистой, да заросший инеем графинчик с водочкой. Придя сразу же в спокойное расположение духа, Семен Ильич принялся обедать. В качестве мясного он заказал лопатки и подкрылки цыплят со сладким мясом, на рыбноеразварных речных окуней с кореньями, а для основательности приказал принести жаркое из молочного поросенка с гречневой кашей.
И все было бы хорошо, если бы не начал весь ресторан заунывно реветь в честь доблестной Франции «Алла верды»громко и безобразно. Ах, то ли дело задушевные, берущие за самое русское нутро песни Александра Вертинского или уж, на худой конец, бодрящее звучание Измайловского марша!
Наконец, сунув оторопевшему халдею пятьдесят карбованцев на чай, Семен Ильич из заведения вышел, завернул на Екатерининскую и, двинувшись вдоль набережной, на секунду задержался у подножия бронзового дюка Ришелье.
Широким жестом простер тот свою длань в бескрайний морской простор. Глянув на темневшие вдали пески Пересыпи, где у ивана всех одесских армаев Васьки Косого размещалась штаб-квартира с телефонной связью, штабс-капитан вздохнул и принялся спускаться по каменной герцогской лестнице в порт. Путь его лежал в одну из здешних нешухерных малин, содержал которую старший шлиппер Корнейотошедший от дел старый вор, наведенные с уркаганами коны никогда не терявший.
Очутившись наконец перед ободранной дверью в бельэтаж, Семен Ильич особым образом постучал, подождал, пока на него поглазеют в щелочку, и, миновав темный, в котором сам черт ногу сломит, предбанник, очутился в просторном, освещенном ярко помещении. В левом его углу пили и жрали, в правомкатали, а из отгороженных занавесками дальних комнат раздавался заливчатый женский смех. Придвинувшись к игральному столу, Семен Ильич оглядел за ним собравшихся:
Талан на майдан.
Присутствовавшие ему были знакомы: авторитетный кучер-анархист Митька Сивый со своим брусом шпановым Васькой, бывший марошник с погонялом Антихрист, как-то раз поделившийся с Богом, а между ними сидел, уже изрядно нарезавшись шила, вор-фортач Паша Черный. Здесь же находились кое-кто из шелупонимарушник Бритый, вурдалак Соленый Хвост да старый огрош Шнуровой, которых бы вообще в порядочное общество пускать не следовало. Посмотрев на них презрительно, Семен Ильич все же через губу пожелал:
С мухой.
На столе плясали танго японское, то есть играли в секу, и, поскольку самому штабс-капитану катать в такой компании было западло, с минуту он просто наблюдал за судьбой, сразу же срисовал, что шмаровоз-крыса играет с насыпной галантиной. Едва удержавшись, чтобы не засветить ему рукояткой нагана прямо между ушей, Хованский внезапно почувствовал за своей спиной густую композицию из ароматов духов «Колла», разгоряченного женского тела и не так давно выпитого коньяка с шампанским.
Граф, ну не будь же как памятник дюку, на морде бифсы фалуй. Нарисовавшаяся из-за занавески длинноногая жиронда Катька Трясогузка была прикинута во французское платьишко от «Мадлен и Мадлен»спина открыта до середины ягодиц, всюду черный прозрачный шелк, а пышная юбчонка оставляла открытыми до колен хорошенькие ножки в белых шелковых чулках.
Не далее как вчера Семен Ильич пошел на дзюм с тяжеловесным уркаганом Кондратом Спицей и подписался сработать с ним на пару захарчеванного фраера, который в натуре являлся филером позорным.
Не раскатывай губу, ласточка, в другой раз. Штабс-капитан потрепал марьяжницу как раз по тому месту, где заканчивалось на рябухах декольте, посмотрел с важностью на отметенную сегодня на Привозе у пархатого луковицу и скоро услышал, как в дверь «ляды» постучали.
Это наконец-таки заявился Кондрат Спицаогромного роста, в бобровой, сразу видно, взятой на гоп-стопе, шапке пирожком. Многие в малине, увидев его, опустили глазаочковались.
Между тем на улицах Одессы уже загорелись огнимартовский день подошел к концу, из распахнутых настежь дверей заведений раздавалась громкая музыка, а кое-где из темноты переулков доносилось не менее громкое: «Помогите, грабят». Мягко прошелестев резинками пролетки по мостовой, извозчик живо домчал Семена Ильича с подельником до кабака с названием впечатляющим: «Ройял палас».
Как и везде, здесь много пили и шумно жрали, вытирая слюни, разбавленные слезами, грозились повесить проклятых комиссаров на каждом телеграфном столбе, а на сцене с десяток безголосых мамзелей демонстрировали под музыку цвет своих французских панталон:
Поручик был несмелай, меня оставил целай,
Ах, лучше бы тогда я мичману дала
Вон он, задрыга. Кондрат Спица указал урабленным подбородком на столик в глубине зала. Я лабаю на подкачку. И, заложив руки в карманы генеральского мантеля без погон, враскачку направился к плотному усатому господину, в одиночку убиравшему жареную утку с яблоками.
Ах вот ты где, паскуда! Уркаган пошатнулся, как сильно пьяный человек и заплетающимся языком поинтересовался:Когда, сука, на дочке моей обрюхаченной жениться? Ты, козел душной, скотина безрогая, хам неумытый.
Вы ошиблись, любезный, мы незнакомы. Голос любителя жареной утки был негромок, но тверд, и рука его незаметно потянулась под стол, скорее всего, к револьверу.
Ты что к человеку пристал, наглая твоя харя? Быстро приблизившись, Хованский принялся Кондрата Спицу отталкивать в сторону. Обернувшись к плотному усачу, широко улыбнулся:Извините, господин хороший, пьян он, не соображает ничего, а заметив, что тот руку из-под стола убрал, тут же всадил ему в горло по рукоять приблуду остро заточенный финский нож.
Зеке! Сбивая встречных с ног, Кондрат Спица уже мчался к выходу. Не мешкая штабс-капитан кинулся за ним следом. Очутившись в темноте улицы, негодяи стремительно побежали в разные стороныищи ветра в поле. Да и кто искать-то будет?
Глава третья
Урим и Туммим (древнееврейское «свет» и «совершенство») предметы на наперснике первосвященника, через которые давалось откровение воли Божьей, способ его неизвестен.
Ну, как он? Подполковница Астахова решительно изъяла из своей креманки ошметки экзотических фруктов, щедро плесканула в нее кофе из чашки и, тщательно размешав, принялась черпать ложечкой. Чем дышит-то?
Вчера у нас опять был моцион к сфинксу. Катя внимательно наблюдала, как кроваво-красный сироп медленно расползается по подтаявшему шоколадному пломбиру. Внезапно ей сделалось тошно. А третьего дня были мы у доктора, никаких, говорит, выраженных патологий нет, а отчего люди бродят ночами, толком не знает никто. Мол, психика человеческаятерра инкогнита, и со времен папы Фрейда мало чего узнали нового. Рекомендовал попробовать гипноз.
Они сидели в небольшой, уютной кафешке с названием располагающим«На жердочке». Неудовлетворенно посмотрев на свою опустевшую креманку, Таисия Фридриховна помахала официантке рукой:
Алло, девушка, два по сто коньяку, орехов да бананов сушеных пачку, и, дождавшись заказанного, посмотрела на подругу испытующе:Слушай-ка, мать, а может, выслать тебе этого Берсеньева-Савельева к чертовой бабушке, чего жизнь-то молодую изводить? Много было таких, сколько будет еще впередикакие твои годы.
Она попыталась улыбнуться, но Катя ее не поддержала и, хотя была за рулем, приложилась к коньяку:
Слышь ты, Тося, как с ним, мне ни с одним мужиком так хорошо не было. Потом, нравится он мне. А кроме того, она внезапно невесело усмехнулась, кажется, я в залете.
Ну ты, мать, даешь! Подполковница поперхнулась даже и соболезнующе закивала головой:Времени нет спираль всобачить, такие мы занятые?
Да нет, недавно я новую освоила, японскую. Разговор Кате явно не нравился. Заметив это, Астахова мгновенно переменила тему:
Прокачала я тут кое-чего, с архивом связалась, и доложу тебе, что открываются вещи интереснейшие. Дед твоего Савельева, знаешь, к примеру, кто был? Ни за что не угадаешьсамый что ни на есть орел-чекист, генерал энкаведешный.
Да? Катя рассеянно посмотрела на ворох бумаг, который подполковница потащила из своей сумки, и внезапно горько, по-бабьи, заревеланаверное, не надо было пить ей коньяк на голодный желудок.
В то время как подполковница Астахова жевала засушенный банан, а Катя в ее обществе пускала слезу, доктор наук Чох сидел перед экраном монитора и от нетерпения покусывал губу.
Весь сегодняшний день он занимался анализом древнейших религиозно-философских систем. Хотя даже при беглом рассмотрении в них ощущалась какая-то общность, никаких конкретных результатов пока получено не было. Отодвинув стул, Игорь Васильевич подошел к окну, где на подоконнике закипал чайник, заварил «Липтона» и, глотнув, крепко потер ладонью седоватый ежик на затылке.
Ведь если вдуматься, везде одно и то же, только в разных вариациях.
В тантрическом ученииэто высший космический принцип Кала, в индуизмеизначально сущий Брахман, в учении китайского патриарха Фусивсемирный закон Дао, у мусульманлишенная образа Воля Аллаха, а у древних иудеевбесконечный невыразимый Эйн-Соф. То есть речь идет о безличном и бескачественном Абсолюте, который, по словам гениального мистика средневековья Иоганна Экхарта, стоит за Богом и представлен в трех лицах. И каждое учение возникало именно затем, чтобы научить человека сливаться с этим Вселенским Единством, будь он последователь тантризма, даос или суфий. Проявлением же Абсолюта является та пустота, которой нет, но одновременно она во всем и содержит потенции всего сущего. Именно она определяет единство мира, закон подобия и неразрывность бытия.
Физики называют сейчас это вакуумом. Наука в настоящее время только подходит к пониманию его глубинных свойств и осознанию того, что из него появилось все сущее во Вселенной. «Весь вопрос только как и зачем. Игорь Васильевич чаек допил и, разминая шею, хрустнул позвонками. А главное, почему все древние учения подобны друг другу, будто описывают одно и то же, только с разных точек зрения? Так, буддийская теория трех сосудов бытия опирается в основном на энергетический аспект мироздания, ведическаяна структурный, а в древнеиудейской доктрине весь упор делается на причинно-следственные связи».
А где он, первоисточник древнейших эзотерических знаний, необъяснимо высоких по уровню современных представлений? Почему мифы древних догонов детально описывают планетные системы Сириуса, а возникшая на Тибете традиция Рабчжуна обязана своим появлением двенадцатилетнему циклу обращения Юпитера по эклиптике?