Мгновенно широкоплечий распахнул пальто, выудил с пояса трехзубую отмычку, и скоро нутряк был отмочен. Еще через минуту, заскрипев, подалась вторая дверь. Щелкнула волчья пасть, перекусывая соплю, и амбал наклонился в лестничный пролет:
Эва, Рыгун, по железке все.
Подождав, пока бритый шилом неслышно поднимется, незваные гости лукнулись в хавиру и, замерев, нюхнули воздуха.
В квартире стояла тишина, только мелодично журчала вода в сортире, да из первой по коридору комнаты доносился сочный, с переливами, храп. Дверь в нее была не заперта. Уперев луч фонарика в урабленную вывеску спавшего на спине бабая, Глот врубился сразу, что это был корынец Чалого.
Рыгун, заглуши-ка у плесени движок. Он повернулся к бритому шилом, в руке у того сверкнула приблуда, и храп мгновенно прервался.
Глушняк. Глот с одобрением посмотрел на неподвижное тело и смачно цвиркнул. Двинули, хорош падлу батистовому ухо давить.
Они осторожно открыли дверь в комнату, где спали Чалый с Настей. Пакостно ощерившись, Рыгун потянул из кармана штоф:
Сейчас, кореша, потешимся.
Он на цырлах приблизился к кровати и, резко махнув зажатой в руке свинцовой битой, принялся сноровисто разматывать свернутую кольцами змею.
В себя Чалый пришел от страшной головной болиона раздирала мозг на тысячи раскаленных осколков. Чувствуя, как скованный спазмом желудок упирается в горло, он попытался пошевелиться и сразу же понял, что крепко связан и распят на кровати. В тщетной попытке освободиться Чалый напряг мышцы, рванулся и, повернув голову направо, вдруг бешено закричал.
Он увидел Настю. Совершенно голая, с заткнутым ртом, она извивалась на столе, связанная так, что ее высоко поднятые ноги коленями касались плеч, а руки обнимали бедра.
А вот и Чалый оклемался. Крепко обхватив Настю за ягодицы, Глот навалился на нее и ритмично двигал поджарым задом. Кайфовая у тебя хабала, королек в натуре. На секунду он остановился и, ощерившись, с силой ущипнул женщину за сосок. Торчит, сучара, по-черному, когда жарят ее в шоколадницу, плывет в шесть секунд.
Истошно заорав, Чалый рванулся так, что веревки врезались до крови в тело, но сразу подскочил Рыгун и с такой силой ударил распятого битой в живот, что его вытошнило.
Выпрыгнуть надумал, сука, завязать, свирепея, бритый шилом оскалился и откуда-то дернул перо, или забыл, что ты крепостной? Ну ничего, мы свое получим, сейчас пустим тебе квас.
Не гони волну, корешок. Выдра быстро перехватил его руку. Трюмить лидера надо, а сразу расписать или ремешок накинутьбеспонтово это.
В это время Глот, хрипло застонав, наконец-таки словил аргон. Отдышавшись, кивнул в сторону кровати:
А ну-ка, прикройте ему хохотальник.
Взялись за Чалого по-настоящему. Запихав ему в рот носок, повязали сверху полотенце и начали прижигать свечой подмышки, затем долго поджаривали бейцалы, а когда он от боли впал в беспамятство, Рында принялся мочиться ему на лицо:
Освежись, это тебе заместо светланки.
Тем временем Выдра, перевернув Настю на бок, быстро поимел ее, по-братски уступил свое место бритому шилом, и когда тот наконец отвалился, принялся пихать в щель между женскими ногами водочную бутылку. Потворенная застонала, тело ее забилось, а Глот скривился презрительно:
Лажу гоните, кореша.
Он вытащил бутылку из влагалища и, одним быстрым движением отбив у нее горлышко, принялся вворачивать стеклянную фрезу в трепещущее женское тело.
Вот потеха так потеха.
Побежала тоненькой струйкой кровь, Настя вытянулась и замерла, а Рыгун, приметив, что Чалый очухался, широко раззявил в ущере полную гнилых зубов пасть:
Эй, родитель, на дочку свою позырить не желаешь?
Приволокли зареванную пацанкутощенькую, не литавры, а прыщики, конечно, однако лохматый сейф был на месте, и чувиху разыграливдуть первым подфартило Рыгуну.
Иди-ка сюда. Он разложил дочку на столе рядом с истекавшей кровью мамашей и крепко обхватил за ягодицы. Не вертухайся, шкица, а то матку выверну.
Оказалась она в натуре цацей и, когда бритый шилом начал сворачивать ей целку, завизжала, закорежилась, однако, как проволокли ее по кругу, притихла, даже слезы высохли.
Эй, корынец хренов, утомившись, получатели решили перекурить, из пацанки твоей хорошая вставочка получится, а тебя мы сейчас будем узлами кормить, акробата делать.
Слова эти слышались Чалому откуда-то издалека, из-за кровавого тумана боли, и совершенно его не трогали. Он знал твердо, что случившийся позор пережить не сможет, и уже считал себя умершим. А мертвым, как известно, бояться нечего.
Вот она, боль, пробирает-то как. До зубовного скрежета, до губ, искусанных кроваво, до крика вопленного, вылетающего бешено из судорожно раззявленного рта. Мука, страдание, напасть адская.
Иван Кузьмич разлепил набухшие веки и, ощущая хорошо знакомый сладковатый запах кровисвоей на этот раз, глянул по сторонам. Он лежал в кирпично-красной, уже остывшей луже, которая набежала из глубокой колотой раны у него на груди, как раз под самым сердцем. Коснувшись краев узкой багровой щели между ребрами, отставной чекист в недоумении замерс такими дырками не живут.
Внезапно он услышал, как за стеной закричали, мучительно, с надрывом, и инстинкт заставил Ивана Кузьмича подняться на ноги. Сразу же на него навалилась слабость, адской каруселью закружилась голова, не удивительно, вон сколько крови потеряно. Однако он доковылял до шкафа и, отыскав на ощупь висевшую в нем кобуру-приклад, на металлической оковке которой значилось: «Тов. Савельву от ОГПУ СССР», неслышно вытащил германский маузер «К-96», который так всегда любили большевики.
Ах, как он способствовал, этот продукт капиталистического способа производства, построению социализма в отдельно взятой стране! Магазин на десять патронов, дальность прицельного огня выше всяких похвал, только вот неудобство одно: после расстрелов в стенках остаются глубокие выбоины, уж больно велика начальная скорость пуль.
Привычно дослав патрон, Иван Кузьмич медленно выбрался в коридор и, держа оружие революции наизготове, с трудом потащился к соседним дверям. За ними раздавались чужие голоса, слышалось перемежаемое частыми стонами омерзительное сопение. Глянув в щель, отставной чекист от ярости задрожал.
В свете пробивавшегося сквозь окно утра он увидел, что его родной сын лежит вытянувшись с отрезанными яйцами, а над внучкой изгаляется какая-то рябая сволочь, которую Иван Кузьмич в былые времена тут же пустил бы в расход. Однако нынче он торопиться не сталрезко распахнув дверь, с наслаждением всадил пару пуль Рыгуну в живот, так, чтобы не издох сразу, двумя выстрелами под ребра завалил Глота, а Выдре не спеша раздробил кости таза, это вам, ребята, для начала, чтобы лежалось спокойнее.
Не опуская дымящийся ствол, Иван Кузьмич тронул бездыханное тело Чалого, охнул горестно и, посмотрев мельком на замеревшую в кровавой луже Настю, остановил свой взгляд на судорожно ловивших ртами воздух получателях. Не торопясь, он сперва четвертовал Рыгунапрострелил ему руки и ноги, а когда патроны в магазине закончились, подобрал с полу бандитское перо и принялся отрезать у бритого шилом его мужское хозяйство. Полюбовавшись на свою работу, Иван Кузьмич неспешно обиходил Глота с Выдрой. Морщась от их стремительно затихавших криков, он почувствовал вдруг, как старинный перстень на правой руке начинает превращаться в жгучее кольцо огня. От страшной боли на его глаза накатилась темнота, что-то непонятное полностью подчинило волю, и, двигаясь как во сне, генерал принялся резать свой указательный палец.
«Странно, почему нет крови?»Иван Кузьмич смотрел на себя как бы со стороны, а непонятная сила уже толкала его к бесчувственному телу внучки. Едва успев надеть перстень ей на руку, он понял, что умирает. Глаза его закрылись, и он увидел стремительно надвигавшуюся, привидевшуюся ему еще в Египте колючую стену, из-за которой доносилась серная вонь и слышались леденящие душу крики.
Глава девятнадцатая
Так говоришь, рожать придется? Астахова турнула со своих коленок Кризиса, учуявшего, как видно, что-то родное, и посмотрела на Катю соболезнующе:Ну и влипла же ты, мать. А этот знает?
Имелся в виду, конечно, Мишаня Берсеньев, который почему-то подполковницу не жаловал и нынче по причине ее визита отсутствовал.
Знаешь, я ему еще не говорила. Голос Кати задрожал, и она опустила глаза. Я его боюсь, Тося. Тут пришел вечеромвсе кулачищи ободраны, на куртке кожаной разрез от плеча до пояса, а у башмаков, знаешь, высокие такие, на толстой подошве, все шнурки стоят колом и бурые, в кровище. Молчит все, но я-то чувствую, как злость внутри него бурлит, копится, того и гляди вырвется наружу. И денег у него до черта, раньше все подарки дарил, а теперь придет вечером, кинет этак небрежно баксов пятьсот: на, Катюха, купи себе чего-нибудь из бельишка.
Нижняя губа у Кати неожиданно искривилась, и она легко, как все беременные, пустила слезу:
Нравится он мне, Тося, несмотря ни на что.
Да, семейка, блин. Подполковница в задумчивости отпила чайку и захрустела миндалиной в шоколаде. Это его наследственность дурная сказывается. Мамаша-то у твоего дружка знаешь какой была, и, потянув из объемистого, совсем не дамского баула толстую пачку компромата, она проглотила ложечку варенья, пробы ставить негде, прости Господи, что говорю о покойнице плохо. Слово однооторва гнойная.
«Ну и Ташкент». У Савельевой Ксюхи по прозвищу Крыса вся спина под нейлоновой блузкой была мокрой. Огненные капли медленно скатывались между рябухами до черного месяца.
Стоял безветренный июльский вечер. Красный солнечный шар опускался потихоньку в сизое марево, от раскаленных домов потянулись уже длинные тени, а проклятая жара все никак не спадала. Может быть, поэтому сегодняшний съем был лажовый.
«В жопу меня поленом, если Пашка не попала в цвет. Крыса посмотрела на размякший асфальт, глубоко отмеченный следами ее каблучков, и от досады сплюнула даже. Стоило преть здесь за нищак». Звавшаяся в натуре Павлиной, Пашка значилась подружкой Ксюхинойпостарше ее годков на пять, родом из-под Коломны, и за ласковый паскудный язык носила погоняло Облизуха. Клюшкой она была многоопытной и в знак признательности за предоставленную хату охотно делилась с Крысой всеми тонкостями древней профессии. А та, сука, нынче ее не послушалась и заместо бана хильнула работать на темную ленту, прошмонавшись, естественно, полвечера даром.
«Ладно, еще время детское». Ксюха отлепилась от фонаря и, слегка раскачиваясь на ходу, неспешно двинулась к Московскому вокзалу. Стройная, с красивыми ногами и высокой упругой грудью, она то и дело ловила на себе мужские взгляды, но было это мацанье беспонтовое, а вот у аптеки на нее вполне серьезно положил глаз заплесневевший штэмп, рисовавший, судя по всему, кадры:
Пардон, девушка, не скучно вам одной в такой вечер?
Скучно, когда денег нет. Крыса ослепительно улыбнулась и наманикюренными ноготками ухватила искателя приключений за локоток. Тот моментально приподнял шляпу из соломки:
Трахтинберг Соломон Израилевич, художник.
Интеллигент, одним словом. Однако в грязной, пропахшей красками комнатухе он сделался невыносим и долго выпытывал у Ксюхи, здорова ли она, как часто навещает дамского врача и если подмывается, то сколько раз на дню. Когда же наконец, успокоившись, интеллигент завалился с ней в койку, то случилась с ним трагедия, и, толком Крысу не поимев, Соломон Израилевич девушку только обмусолил.
«Мельчает клиент». Поплевав по обычаю на почин, Ксюха запихала четвертак за чулок. Обтеревшись висевшим на гвозде грязным подобием полотенца, она начала энергично собираться:
Ах, я забыла, меня мамочка ждет.
Интеллигент был мрачен, попрощался сухо, переживая, видимо, за бабки, недаром говорят, что скорбь о собственных деньгах всегда самая искренняя, а Крыса между тем, сбежав по лестнице подъезда, продолжила свой извилистый путь к Московскому бану.
По Невскому канала нескончаемая люда, было много бухихжара сказывалась, и, беспонтово прошвырнувшись до вокзала, Крыса лукнулась прямиком в курсальникперышки почистить. Скоро, наштукатуренная и свежеподмытая, она плеснула «Серебристым ландышем» между грудями и элегантно двинулась к парапету.
На майдане, как всегда, было многолюдно: шлындили пьяные в умат политруки, любители женских прелестей «искали хорька», а лыбившиеся честные ухалки, изображая зазной, крепко держались за своих хаверов. Порева же в это время на бану было ласенко. Многие биксы отчалили на харево к морю, и нынче не больше десятка их в ожидании Рижского поезда вяло тусовалось на парапете.
Пахло обильным, густо сдобренным духами девичьим потом, горлодерно дымились феки. Особой, вихляющей походкой Ксюха плавно вписалась в сплоченные блядские ряды.
Ну что, лялька, как поработалось тебе? Необидно оскалившись, Пашка протянула ей размякшую конфетину «Мишка на Севере»:На, подсласти житуху горькую.
Из себя была она шкапистой фуфленкой, задастой, с мощной витриной. Пребывая в неизменном статусе трехпрограммной-цветной, пользовалась у клиентов успехом. Неподалеку от нее степенно слизывала с палочки эскимо центровая Валеркаклассно прикинутая блондинистая хриза, сверхурочница и доппаечница, суперсекс, одним словом. Однако врубался кое-кто, что, несмотря на френговскую рекламу и продетое сквозь чесалку колечко, была она в натуре тулпегой и часто, пробуя пальчик, уплывала только при лэке.
Эй, гражданин, я ужасно развратная! Какая-то незнакомая Крысе сявка неумело пыталась замарьяжить очкастого пенька с угольником в руке, у столба яростно чесалась подхватившая неуловимых мстителей Верка Красивая, прозванная так из-за «поцелуя любимого» на лице, а на весь этот кухтрест с отвращением взирал милицейский сержант Иванов.
Будучи кусочником и шпидогузом, женщин страж закона звал двужопыми тварями, а мочалками интересовался только в смысле получения раздачи, когда клеили они псов на лапу.
Наконец где-то неподалеку пронзительно загудело, встрепенулись, изготовившись к работе, бановые шпаны. Пашка повела картофелеобразным шнобелем в сторону перрона:
Приплыла река.
Толпа встречающих дрогнула, заскрипели колесами тележки носильщиков, и вокзальные воры принялись работать пискамиостро заточенными по краю монетами, однако для Крысы началось все не очень кучеряво. Едва она запунцевала высокого курата, по виду лактового фраера, и, решив раскрутить его по полной, ломанулась в привокзальную гостиницу, как сразу же случился обломна местную кухарку наехали менты, и та ни за какие бабки на хавиру не пустила. Пришлось Ксюхе волочь клиента в ресторанную подсобку и там, в условиях антисанитарных, по-рыхлому прочитать сосюру.
Сразу же зазлобно вспомнив, что хитрожопая Валерка снимает хату рядом с баном, Крыса сплюнула и грязно выругалась. Однако вскоре состав из Риги отогнали на запасной путь, и устроилось все наилучшим образом. Негромко захлопали двери вагонов, давая убежище жрицам любви с их истомившимися спутниками, зазвенели стаканы с прозрачной, как слеза, продаваемой втридорога водочкой. И многие проводницы с чисто прибалтийским шармом принялись совмещать свою основную профессию с древнейшей.
А между тем Северную Пальмиру окутала теплая летняя ночь. Городские шумы постепенно затихли, воздух сделался свеж, а в залы ожидания тихонечко потянулись мойщикиворы, имеющие дело с заснувшими пассажирами.
К полуночи Ксюха уже успела дважды побывать в гостеприимном купе рижского скорого и решила немного передохнуть. Выбравшись на перрон, она неторопливо направилась к буфету и уже около самых дверей кто-то придержал ее за локоть.
Дорогая, на кларнете сыграем? Высокий грузин в белом костюме, волосатый настолько, что черная шерсть густо выбивалась из-под ворота рубахи, распушил в улыбке усы:Со мной пойдем, бабок отмусолю, сколько скомандуешь.
На большом пальце правой руки у него был наколот знак воровского авторитеталетящий орел, и, соврав:
Я сулико не танцую, Ксюха быстро пошла прочь. Любитель анального секса резко махнул рукой и направился к безотказной, как трехлинейка, Пашке.
Ввиду ночного времени народу в рыгаловке было не многоизрядно пьяный старлей-подводник давился макаронами с возбужденной сосиской, сарделькой то есть, солистка Клавка в обществе каких-то девах неторопливо хавала пломбир, заедала, видимо, настроченное. Хрустнув юксовым, Крыса протянула его буфетчице: