Я то? А какая разница?
Ну, скажи.
Кассиром. В продуктовом.
Спроси меня кем я был.
А кем ты был, Родион? Откроешь тайну? Уголки его губ приподнялись точно на верёвочках.
А я, не уловив сарказма в голосе товарища, продолжал он:А я был военным.
И какое же у тебя было звание?
Это не важно. Мне доверили ружьё не просто так, для наглядности он дёрнул ремешок на плече пару раз. Ружьё, которое он ласково называл «Топорик», дёрнулось и утихло. И у меня есть военное образование, между прочим. Хочу тебе сказать, что голод и холод делает с людьми страшные вещи, и, когда эти страшные вещи придут, тебе их лучше не видеть. Страхэто настоящая зараза, порча, плесень, расползающаяся у человека внутри. Он оковывает разум своими путами, не даёт здраво принимать решение. Я ничего не боюсь, но я хочу сделать как лучше для этих людей, хочу спасти их от голодной смерти.
У тебя патрон то всего один, а даже если и попадёшь, одного волка нам надолго не хватит. Да и не факт, что умрёт.
Тебя не перебивать старших не учили?
Ты меня на год всего старше.
И что? Кто здесь вообще о волках говорит?
А что же ты тогда предлагаешь, мой друг? Эмиль насупился, прислушался.
Надо бы нам, будто бы это даётся ему с непосильным трудом, он тяжко вздохнул и сказал:Выкинуть лишних.
Выкинуть лишних? Взревел Эмиель.
Да, именно так. Мы не можем прокормить с десяток голодных ртов. Я принял решение избавиться от тех, кто ничего не приносит, а только забирает. Они забирают нашу с тобой еду, Эм, это будет правильно.
И как же ты, позволь, собираешься это провернуть?
Я уже косвенно обсудил эту проблему с несколькими людьми, они меня поддержали, но руки пачкать в крови не хотят. Мы просто придём сейчас в лагерь и убьём тех, кто уже порядочно засиделся в нашем убежище.
Убить? А убивать зачем?
А смысл им мучиться на пустошах? К тому же, зачем добру пропадать? Мы убьём их, разденем, заберём одежду, а их тела пойдут нам на пользу.
На какую ещё пользу, чокнутый? Эмиль вдруг почувствовал удивительную лёгкость в своих карманах и за поясом, такую лёгкость ощущают люди, для которых в норме выходить из лагеря без оружия.
Мы их съедим. И не называй меня чокнутым, иначе я тебе так тресну, что ты правда чокнутым будешь. А что ты так на меня смотришь? Другого выбора нету. В Город мы не пойдём, все знают, что там сейчас происходит. В Тринадцатый сектор нас не примут, ну а о других поселениях вообще нет смысла даже думать. Эм, перестань так на меня пялиться. Да, твою каштанку нам тоже придётся умертвить. Девочка хорошая, красивая, молоденькая, от цинги всего пара зубов выпала, просто прелесть, но она слабая и ничего не умеет. Даже за рыбой ни разу не ходила. Нет, так не пойдёт. Я бы хотел её пожалеть, но, боюсь, другие не поймут. Если всех, то всех без исключения. Самый молодой из нас, ну, ты знаешь его, он и вовсе согласился съесть собственную мать. И ничего. А ты из-за девушки ноешь. Если так хочется, то давай ты её сам убьешь, а потом мы все выйдем и дадим тебе минут пятнадцать с ней развлечься. Только ты потом запомни что и как ты с ней делал, чтобы мы это мясо не трогали. Бе, он поморщился.
Эмиль некоторое время смотрел на него внимательно, а потом изменился в лице, взглянул на него как-то прозаически.
А ведь и правда, Родя, а ведь и правда, тяжело это признавать, но ты совершенно прав. А иначе никак, ему было трудно это говорить, но всё же он признал его правоту.
А я тебе о чем, каннибализмэто не болезнь, это выход, вынужденная мера, смекаешь? Никто нас за это не осудит, тем более не должны судить себя из-за этого и мы сами. Ну, он поднялся с колена, поправил «Топорик». В путь.
А у тебя есть что-нибудь из оружия?
Например, что?
Ну а чем я должен им глотки резать? Ладонями? Засмеялся Эмиль, ветер подул сильнее.
Не знаю. Можешь просто душить. Главное, не всех подряд, а только тех, на кого я пальцем покажу. Но если так хочется, то вот, на, Родион вынул из-за пояса самодельный нож из древесного обрубка, обломка стали и скотча, перематывающего это всё.
Эмиль схватился за рукоятку, примерил к руке, покрутил, повертел, затем, когда пообвык к клинку, товарищески указал приятелю дорогу:
В путь.
В путь, согласился Родион, делая первый шаг по направлению к лагерю. Солнце начинало вставать.
Первый удар пришёлся в бок, в ребро. Эмиль ткнул его как-то неумело. Второй удар угодил в тазобедренную кость, чуть пониже того места, куда он целил. Третий удар остановился в замахе, ибо Родион извернулся так, будто и вовсе не был ранен, а затем с размаху вдарил прикладом ружья по виску Эмиля.
Тот уже почти было потерял сознание, но успел ухватиться за ногу нападающегоон опрокинул его на себя, и они вдвоём покатились вниз. Вспарывая брюшко холма, заставляя ошмётки снега взмывать к небу, каждый из них пытался подняться на ноги, но ни у одного это не получилось. Эмиль держался за голову и катился вниз, Родион не знал за что ему держаться, но продолжал неумолимо оставлять за собой кровавый след.
Свалившись к подножию, Родион потерял ружьё, в глазах у него начало темнеть и он не сразу пришёл в себя. Начал ползать по снегу в его поисках, искать своё оружие, приговаривая:
Мой топорик, мой топорик
В какой-то момент он посмотрел под себя и обнаружил пятно крови, которое растекалось прямо у его коленей.
Слева прилетел удар ноги. Родион свалился на бок, перекатился наугад от опасности, попытался встать, едва ли успел зацепить силуэт Эмиля, как тот снова пнул его ногой, на этот раз в место, где пару минут назад проделал ему дыру. Родя взвыл от боли, свалился на спину, поперхнулся снегом.
Силуэт накинулся на него с голыми руками, вцепился в его шею и начал душить.
Владелец ружья отбивался, бил запястьями по лицу нападавшего, впивался в его лицо затвердевшими ногтями.
Эмиль не выдержал, отпрянул, размахнулся и ударил его локтём. Затем ещё раз и ещё. Теперь и он, сидя на Родионе, измазался в крови. Его руки начали загребать снег, создавать сугроб прямо над головой человека, который хотел перерезать половину лагеря.
Эмиль засыпал его лицо, а после и голову белыми хлопьями, давил на них сверху локтями, утрамбовывая и снова засыпал. Он хоронил своего врага под снегом, хоронил заживо.
Родион, не в силах вынырнуть из под этой толщи снега или снова дотянуться до лица обидчика, в приступе страха вытянул руки в разные стороны, попытался зацепиться за что-нибудь, чтобы вытянуть себя. Под его правой рукой оказалось что-то твёрдое. Он почувствовал знакомое на ощупь дерево и металл, потянул на себя и наотмашь, не глядя, вдарил по тому месту, где предположительно должна была находиться голова Эмиля.
Ружьё врезалось обо что-то очень твёрдое и, казалось, даже проломило это что-то.
И вовремя. На последнем вздохе Родион смог высвободиться из под окутавшего его с головой снега и задышать полной грудью.
Некоторое время он просто лежал на боку и дышал. Пытался придти в себя.
Из последних сил он прижал к груди ружьё онемевшими руками, сел на колени и нашёл глазами своего бывшего товарища.
Тот успел отползти на пару метров и лежал почти без сознания. Два удара в голову тяжёлым предметом окончательно выбили из него весь дух.
Солнце пламенной свечой вилось ближе к небу, выплывало из-за горизонта, но холм, у подножия которого они боролись, скрывал этих двоих от этого света.
Родион не мог прийти в себя, что-то ему не давало, руки вконец перестали его слушаться. Пересилив себя, он поднялся на ноги, опираясь на приклад своего «Топорика», подошёл к Эмиелю и медленно наставил на него дуло ружья, стараясь не выронить оружие из ослабевших рук.
Ну что, Эм, твоя игра кончена Он покачнулся, откашлялся чем-то склизким, похожим на вкус на расплавленный металл. Вот до чего может довести страх, кхе-кхе. Вот до чего ты меня чуть не убил, ублюдок, зато я убью тебя, в голове гудело, губы не слушались.
И как ты собираешься меня убить, Родя? Простонал Эмиль, хватаясь обеими руками за голову и испытывая чудовищную головную боль. Этим ружьём?
Этим, этим. Топориком, урод ты этакий. А что же что же с ним не так?
Так стреляй из пальца, толку больше будет. Из незаряженного ружья всё равно никто не стреляет.
Дуло Топорика и так из стороны в сторону ходило, ну а теперь и вовсе покосилось неловкодержавший ружьё решил проверить наличие патрона в затворе.
Эмиль воспользовался моментом и вдарил ногой по дулу ружья. Удар приклада пришёлся Родиону прямо в грудь, но не заставил свалиться. Эмиель напружинился и пнул ногой ещё сильнее, но уже в колено.
Родион упал, но ружьё в руках удержал, хоть оно теперь и смотрело в пол.
Эмиль перевернулся на живот, поднялся на ноги и побежал, пытаясь скрыться за ближайшим сугробом. Пробежав два метра он свалился на снег, перенёс весь свой вес на руки, снова поднял себя. Ноги не слушались, а в глазах потемнелофиолетово-чёрные круги застили взор. Он пытался двигаться зигзагом, чтобы Родиону было труднее прицелиться и труднее попасть, но не справился с ногами и его повело в сторону. Эмиль успел сделать ещё два шага в сторону заветного укрытия, но когда он оказался у него, припав к его изголовью, то понял, что это не сугроб вовсе, это просто в глазах у него двоилось.
Что-то тяжёлое и невидимое придавило его к земле всем своим весом. Последнее, что он успел сделатьперевернуться обратно на спину и взглянуть на своего противника.
Родион одной рукой держался за кровоточащую рану, другой за ружьё, часть веса которого он перенёс на сугроб, который сам же Эмиль и возвёл, стараясь его задушить. Нет, он ещё не потерял сознание. Потеряет через две, три, а может четыре минуты, но его глаза всё ещё открыты.
Родион прицелился, вжал палец в спусковой крючок. Раздался выстрел.
Солнце вставало из-за горизонта.
Дед Парфений не мог уснуть в эту ночь, ворочался обеспокоено в своей кровати. Он лежал в плотном кругу остальных спящих людей, между девушкой с каштановыми волосами и Эмилем. Сквозь жуткие сны дед сумел уловить какие-то обеспокоенные голоса прямо над ухом, которые встревожили его и заставили открыть глаза.
Когда он сделал это, то огляделся вокругвсе спали. Костерок в бочке, играющий роль обогревателя, посапывал вместе с остальными. Всё было на месте и в полном порядке, всё как всегда, вот только второй по главенству в лагере человекЭмиелькуда-то запропастился.
Седой, лысеющий Парфений поскрёб пальцами-обрубками по затылку и вдруг почувствовал какое-то давление ниже пупка. Одеваться на улицу было не нужновсе спали в одежде. Вообще снимать с себя одежду было признаком хорошей жизни или же Городских. Тех, кто выбрал участь быть закованным в цепи рабства, но никак не свободы.
Дед Парфений вышел на улицу, потянулся сладко и поприветствовал мороз широкими объятиями. Тот был очень рад человеческой вежливости, а потому проводил старика до туалета порывами ветра, будто бы пинками.
Солнце вставало, посвящало этому миру свои первые лучи, а дед Парфений справлял нужду в местном туалетечетыре стены из досок, дыра под ногами, над головой ничего. А зачем?
Я раньше в лаборатории одной работал, мы там на мышах и кроликах всякие препараты испытывали, забубнил дед вслух, как-будто рядом сидел ещё кто-то, кому ещё не надоел его бесконечный трёп. Мне кажется, мыши эти тогда ходили в туалет, который для них был поуютнее, чем этот для меня. Да и содержались они в целом лучше. Да уж, вот такая вот судьба у нас, товарищи. А хотя на что я жалуюсь? На то, что вокруг меня не мрамор и нету золотой туалетной бумаги? А нужно ли мне это всё, какие вообще обычному человеку, средне статистическому, нужны условия, чтобы комфортно посрать? Вот уж не знаю, не знаю, но крыши бы над головой не помешало, он уже давно закончил все дела, но продолжал сидеть здесь и говорить сам с собой, просто потому что в лагере в него за чрезмерную болтовню начинали кидать камни. Неправильно это как-то, что жизнь у людей такая. Кто-то воевал, кто-то близкого человека потерял, мало что-ли в жизни потрясений? А вот как нужно жить? Интересный вопрос. Хотя нет, интересным вопрос называют только тогда, когда на него сложно найти ответ. А вот тут ответ прост и ясен. Жить надо так где-то совсем рядом прозвучал выстрел. Очевидно, выстрел Топорика. И звук этот таким громом разлетелся по пустошам, что даже снежные холмы содрогнулись, встряхнув своими верхушками.
Дед Парфений продолжал сидеть на своём излюбленном для подобных посиделок месте. Старик решил выжидать. Он припал к щелям между косых досок сортира и всматривался вдаль.
Спустя пару минут из-за одного из прибрежных холмов выпорхнула фигура. Так кишка выползает из вскрытого трупо. Резко и как-то неумело, совсем неловко.
Силуэт шёл с ружьём на плече по направлению к лагерю.
Когда он подобрался ближе, то старик сумел разглядеть на его куртке пятна крови, а на лицо шарф, плотно обёрнутый вокруг головы. Сам человек был весь облеплен комьями снега, точно мокрая рыба, которая бросилась в муку.
Неизвестный стянул за ремешок ружьё, примерил его поудобнее к руке, а затем вошёл под купол, целясь им в темноту.
И тишина.
А затем, будто кто-то до этого держал звук выключенным, а сейчас нажал на выключатель, из убежища донеслось многоголосие визгов и криков, женских и похоже, мужских. Трудно было разобрать мужские голоса, так как один из них говорил очень серьёзным и упрямым басом, обкладывая всех жителей убежища троекратным матом. Судя по тембру, неизвестный чего-то требовал. И требовал этого сейчас же.
Дед Парфений натянул штаны, вылез осторожно из туалета и зашагал рысью по направлению к лагерю. Снег хрустел под каждым его шагом, но крики, доносившиеся из лагеря, перебивали любой звук.
Старик уже приближался, вот-вот он окажется за спиной у неизвестного, как вдруг его глухому уху наконец стали доноситься более отчетливые слова:
Да я сам тебя убью!
Не трогай меня!
Никто тебя не тронет, я спрашиваю, кто
Мы тебе никого не отдадим! Ты нас не возьмёшь!
Подожди, не уходи, попросил кого-то неизвестный ласково и тихо. Тебе я доверяю.
Парфений вылез из-за угла, оказался за спиной у этого человека и понял, кому он там так сильно доверяет. Лица человека с ружьём старик не видел, но вот руку человек с Топориком протягивал к одной из девушек, волосы которой были ужасно красивого каштанового цвета.
Дед Парфений руками дал всем команду сделать вид, будто они его не видят. Люди не сразу поняли чего от них хотят, а поэтому даже замолчали на секунду. Неизвестный почувствовал сильное желание обернуться, такое сильное, будто от этого зависела бы его жизнь.
Старик показал девушке на человека, попросил губами, мол, отвлеки, девушка не дала никаких ответных знаков, но протянула к человеку руки.
Неизвестный пошёл к ней навстречу, взял её за руки, кажется, он даже успел сказать:
Я не дам тебя в обиду.
Но со спины на него накинулся старик, обхватывая его за шею и царапая лицо. Тут же двое мужиков ринулись на помощь, один пнул неизвестному в живот, другой отобрал у него ружьё и навёл прицелом на человека. Они бросили его к стене, поставили на колени, стянули шарф.
Это был Эмиель, второй человек в лагере. Но где был первый?
Что ты тут устроил? Строго спросил дед Парфений.
Он пытался нас убить, наставил на нас ружьё! Прокричал мальчик, один из жителей убежища.
Так что ты тут устроил? Где Родион? Старик направил на него ружейное дуло.
С таким же успехом можешь стрелять из пальца, старик, оружие не заряжено, гордо объявил Эмиль.
Хах, этим приёмом ты можешь попытаться провести кого угодно, но только не меня. Давай, выкладывай, потребовал старик, тыкнув ружьём ему в щёку.
Вы меня не так поняли. Родион поднял меня некоторое время назад, сказал выйти с ним, а после
Да что мы его слушаем! Прокричал один из парней. Надо кончать его! Этот ублюдок угрожал моей матери!
Люди завизжали, требуя возмездия. Кто-то предлагал отрубить ему пальцы, кто-то предлагал отрезать язык или живьём зажарить его на костре. Так или иначе, все пытки сводились к отсечению какой-либо части тела и приготовлении её на медленном огне.
Сошлись на том, чтобы связать ему рот, руки, ноги. И бросить его в дальний угол. Была ещё инициатива окунуть его головой в туалет, из которого недавно прибыл дед Парфений, но и от этой инициативы отказались.
Преимущественно потому, что болтливый старик всё время вступался за него.