Немного поплакав, она вобрала в себя слёзы, проглотила комок в горле и тяжело, прерывисто выдохнула. С каждым её вздохом и выдохом она слабела. Из неё выходила жизнь прямо на глазах.
Вдруг она начала дышать совсем-совсем прерывисто и из последних сил обратилась к музыканту:
А рай точно есть?
Точно. Есть, сказал он.
Медсестра, до этого всё время находившаяся рядом, обхаживающая пациентов, закончила с одним из них и ринулась к койке, у которой сидел Павел.
Она потрогала лоб девочки, обожглась, но иначе, будто не от тепла, а от холода, пощупала что-то.
В конце помещения раздался голос, кто-то звал её.
Девушка наклонилась к музыканту и прошептала:
Кажется, всё. Отнесите её к главному врачу, пусть посмотрит и скажет, что делать. Мне нужно бежать.
Его губы задрожали.
Её снова позвали и она ринулась на голос.
Павел продолжал держать руку девочки, а та уже не плакала. Склонилась как-то неестественно на бок и последние слёзки стекали по щеке, окропляя белую ткань.
Внутри у Паши всё затихло, спряталось, съежилось, потяжелело вдруг внезапно. Так же как тогда, когда он вспоминает о родителях.
Он осторожно выпустил её пальцы из своей руки, взялся за край одеяла и сдёрнул его.
Девочка, до этого момента прятавшаяся за белёсой тканью, теперь обнажила своё тело.
Кожа, стягивающая кости. Кости, впивавшиеся в койку. Будто на кровати лежала не девочка, не человек, а груда палок, потускневшее и рассыпавшийся отголосок человека.
И другая рука, за которую Павел не держал её. На другой руке неестественно скручено-сжатые в агонии тонкие пальцы.
Он, боясь прикоснуться к ней так, что её тело рассыпется, протянул к ней руки. Собрал груду костей и прижал к себе как нечто сокровенное и дорогое.
Паша шёл вдоль коек, огибал одну за другой, пробирался сквозь стальнопрутный лабиринт белых кроватей, время от времени утыкаясь в тупики.
Он шёл молча. По его щекам катились слёзы.
Никто на него не бросил даже беглого взгляда.
Наконец-то он вынырнул из этого переплетения, врезался в стол, за которым сидела женщина. Главный врач.
Он позвал её тихонько, та обернулась, тоже бегло, как и все, почти не глядя, посмотрела в его сторону.
А, эту? Направо.
И дальше уткнулась в какие-то бумаги.
А он стоял и ждал, когда она осмотрит её. Скажет что-нибудь. Выпишет есть побольше супа, поменьше выходить на улицу или вообще не выходить, а главное, выздоравливать.
Но врачиха молчала.
Черкнувши ещё пару строчек на своих бумагах, она будто заразилась мыслями Павла, услышала звон в его черепе, снова оторвалась от своих дел. Осмотрела чуть внимательнее его и эту груду костей, которая лишь отдалённо напоминала ребёнка. И сказала:
Ну, что смотришь своими мокрыми глазами? Смерть. Труп. Причина: истощение. Направо.
У Павла внутри всё ещё сильнее потяжелело. Скрутилось что-то тигровым питоном и тоненько пожирало само себя.
Он повернулся и пошёл направо. Там лежало несколько тел. Просто лежало, сложенные друг к дружке.
Паша знал как это происходит и знал как обращаются с людьми после их смерти. Знал, что их вот так вот складывают весь день, а вечером отвозят в тележке хоронить.
Но сам лично никогда этого не видел и видеть не хотел. Больно было как-то смириться с этим. А ещё больнее было в этом участвовать.
Он уложил её аккуратно рядом с остальными, посмотрел на неё ещё немного.
Надеюсь, ты сейчас в раю, бросил он ей и направился к выходу.
На улице Павел упал на колени и разрыдался.
* * *
Город.
Маленький оплот всего человечества. От семи миллиардов остались лишь жалкие крохи. Всего несколько тысяч жизней, и тем суждено умереть холодной смертью.
Когда мир сковала пурга, люди покинули свои прежде уютные дома. Покинули города. Оставили всё то, что возводили и оберегали веками.
Холод отвоевал и отнял у них всё.
Почти всё.
Они двинулись на север, чтобы найти то, что могло спасти их. Что могло дать им надежду пережить очередную аномальную бурю. Пережить нескончаемую и нещадную зиму. И они нашли.
Генератор под номером шестьдесят семь. Это число инженеры обнаружили после на одной из главенствующих деталей.
Вокруг генератора был построен Город.
Последний оплот человечества. Последний шанс сразиться с холодом.
* * *
Из окутавшего его сознание омута начали выплывать обрывки реальности. Они шли беспорядочно и сплетались с галлюцинациями.
Вдруг мужчина ощутил какую-то встряску. Ещё одну. И ещё. Это были шлепки. Шлепки по его лицу. Кто-то приводил его в чувство.
И каждая такая пощёчина выбивала из него как из ныряльщика воздух. Не было сил прятаться в этом омуте, нужно было выныривать.
И он вынырнул. Открыл глаза.
Его, лежачего и распростертого на снежной глади, окружало несколько фигур. Трое человек, укутанных не менее плотно чем он, со снаряжением, уровень которого превосходил уровень его снаряжения в разы.
Они вытащили его из-под снега, чудом оказавшись рядом и услышав его крик о помощи.
Один из них, судя по всему главный в отряде, протянул руку. Бросил сквозь ехидную улыбку:
Везунчик.
Глава 2 | Фамилии
Архангельск
Температура 0° по Цельсию
Паспорта?
Взял.
Деньги?
Взял.
Билеты?
Да взял, взял.
В каком отделе?
Ну а-а-а
Ага, а говоришь «взял». Куда бы мы щас уплыли без билетов? Вот они, на полке, балбес, он отвесил сочный подзатыльник сыну.
Гриша-а! Протянул женский голос последнюю гласную букву.
Ой, дорогая, ты уже вернулась?
А я и не собиралась в туалете пять часов сидеть, она фыркнула. Это так, к твоему сведению.
Ах да, прости. Просто обычно ты именно столько и сидишь. Но, изволь извинить за преждевременные выводы, в этот раз ты превзошла саму себя: сидела на толчке все десять часов.
Так, послушай-ка меня
Хватит! Они оба замерли и устремили на него свои удивленные взоры. Пожалуйста! Перестаньте оба. Нам нужно уходить.
Паша прав, цокнув язычком, заговорила его мать. Вы все вещи собрали, мальчики? Десяти часов хватило?
Хватило, на улыбку жены он ответил фирменной ухмылкой.
Заключив временное и весьма шаткое перемирие, они вдвоём похватали несколько сумок, в которых покоились их пожитки, и вышли в коридор.
Павел, разминувшись с ними, дал им пару секунд на то чтоб пошептаться. Опять мама отчитывала папу за рукоприкладство. Говорила ему что-то вроде:
Не бей его по голове. Это вредно для ребёнка!
А он ей отвечал:
Чего? Какой ещё ребёнок? Детина вон какая!
Он музыкант! Приглушённым шёпотом крикнет она. Нельзя его по голове. Если так сильно хочется, то себе по башке дай. Может поймёшь
А может тебе?
Павел вышел в коридор и присоединился к этой парочке, прервав их разговор и, скорее всего, очередную их драку. В руках у него был увесистый чемодан с основной кучей вещей, а также самыми необходимыми: паспорта, деньги, билеты.
Его мама бросила резкий точно лезвие взгляд на мужа. Возьми, мол, у ребёнка чемодан.
Отцовский взгляд стал твёрдым как скала. Не буду, мол, сам справится.
В этот раз камень победил ножницы. Впрочем как и всегда.
Паша бросил беглый взгляд на комнату. Никаких тёплых чувств он к ней возыметь не успел, это был самый обычный из самых обычных гостиничный номер. С цифрами два и четыре на двери.
К тому же уже третий по счёту, в котором Паша вместе с семьей останавливался.
Те же шторы, те же кровати, тот же вечно пыльный, грязный пол.
«Чем больше номеров я пробую на вкус, тем они становятся всё скучнее и скучнее», думал Павел.
Но следующий номер обещает быть особенным. Наверняка не удобным, но особенным. Ведь это будет каюта громадного дредноута, корабля, двигатель которого основан на новейшем механизмепаровом ядре.
Парень освободил одну руку и захлопнул дверь, нырнул ключом в замочную скважину и дважды повернул.
С родителями он снова разминулся: их голоса отдалялись, они ворковали уже довольно спокойно и о чем-то своём, снова заставляя сына плестись за ними хвостом.
Вдруг его мама пронзительно закричала. Бросившись наутёк от неизвестной опасности она лбом чуть не продырявила дыру у отца вместо носа.
Катя, ёб!
Паша ринулся на помощь, схватился за подаренный ему дедом револьвер и направил его в ту сторону, где предположительно затаился враг.
Но ничего кроме шипящего и фыркающего паром обогревателя там не было.
Никак не могу привыкнуть к этим штуковинам! Катерина досадно возгласила, словно ободрала колено. Только затем она увидела кровь, ручейком бегущую из носа своего мужа.
Он ловко и будто бы из неоткуда выхватил серенький платочек, которым тут же припал к лицу. Ткань на глазах начала багроветь.
Штуковина, милая, это то, что у тебя вместо мозга. А это, мать его так-растак, стационарная паровая установка номер 203 для обогрева большой площади помещения, устройство то бишь, без которого ты бы тут на говно изошла от холода. Ясно? И, приходя в себя от злости он добавил. Довожу до твоего сведения: скоро ни тебе, ни мне, ни ему привыкать уже будет не к чему.
Гриша-а!
Да мы бы лучше вообще сидели дома и никуда не ехали, черт бы вас побрал.
Так и оставался бы! Так и оставался бы в своём болоте!
Болото, дорогая, это то, откуда я тебя вытащил, когда в жены взял. И вообще, на чьи деньги эти билеты куплены? На чьи, я тебя спрашиваю?! Так, кстати, он полуобернулся к сыну. Ты билеты то взял, балбес?
Взял! Рявкнул Паша и силой загнал обоих внутрь, дабы остановить этот балаган.
Двери захлопнулись.
Прежде чем он понял какую ошибку совершил, стационарная паровая установка под номером 203 успела издать очередной протяжный вздох и выдох, сопровождаемый клубами грузного пара.
Лифт ещё не дёрнулся, но он уже услышал первые отголоски намечающейся драки.
Часы над головой неприятно цокнули, оповещая, давай, мол, беги.
И он побежал.
Схватив большущий чемодан в обе руки и прижав его у груди, словно последний чемодан на этой земле, Паша ринулся вниз по лестнице.
Он утыкался то в один пролёт, то в другой, ловко уклонялся от стен и бежал дальше. Чечёткой оттарабанивал ритм по потрескавшимся ступенькам.
Музыкант шёл вровень с механизмом, ничуть в скорости ему не уступая. Это дало ему полную слышимость того, что происходило внутри кабины. А то, что он слышал, дало ему ещё больше сил оказаться внизу как можно скорее, дабы остановить этих двоих при первой же возможности.
Лифт стучал и грохотал, словно стиральная машина в которую закинули бревно и поставили на турбо-режим. Кабина содрогалась каждую секунду, норовила вот-вот обрушиться и с грохотом полететь вниз.
Паша рвал бы на себе волосы, если б только его руки не были бы заняты чемоданом, а ноги самым быстрым спуском по лестнице в его жизни.
Они сцепились в этом железном ящике как две кошки из враждующих кланов в охотничьем мешке.
Но вдруг лифт перестал трястись и содрогаться, перестал извиваться тигровым питоном, слегка покачнулся и успокоился. Затих.
К этому же времени он прибыл на первый этаж, а Паша соскочил с последней ступеньки и тут же примкнул к ещё не открывшимся дверям ухом. Запыхавшийся и вспотевший Паша пытался услышать хоть что-нибудь.
Он пытался выяснить кого ему придётся хоронить. Кто кого убил. Другой причины остановки этой бойни он был не в силах придумать.
Мысленно он ставил на маму. Хотя бы из-за её длинных ногтей.
Наконец-то двери распахнулись. Медленно, но верно, они открывались, тем самым развеивая завесу тайны. Павел сглотнул, отпрянул от двери и выронил из рук чемодан.
Его родители страстно целовали друг друга, а мама, так вообще, очень даже вульгарно закинула на отца левую ногу. Они врезались губами в друг друга так, словно это был их последний поцелуй и их последняя встреча.
Что ж, может оно и так.
Да куда ты целуешь, котёнок? Замурлыкала Екатерина.
А куда надо? Он отпрянул, ещё не пришедший в себя от опьянения любовью.
В губы. В губы целуй!
Да ты опять их все помадой измазала, дай лучше в носик поцелую что-ли.
Иди прошмандовок своих целуй! В носик, фыркнула. Ещё и помаду всю сожрал, скотина. Не стыдно?
Только не говори мне, что ты сейчас снова будешь десять часов сидеть и краситься.
Я вот сейчас специально возьму и пойду краситься. Десять. Часов.
Дверь лифта, надолго оставленная в одном положении, норовила захлопнуться, створки её начали съезжаться, примыкая друг к дружке. Павел в один бросок оказался между щелей механизма и придержал его рукой, дабы остановить самое непоправимое и беспощадное действоприхорашивание мамы.
Че стоите, быстрее выдавил из себя парнишка, прикладывая все усилия к тому, чтобы лифт не поехал обратно.
Отец похватал все сумки и грациозной рысью выскользнул в коридор. Мама оставалась на месте.
Тогда он из последних сил рванул обратно, побросав все сумки на пол, хватанул её за рукав и резко потянул к себе. А затем также резко схватил и оттянул Павла, дабы двери поскорее закрылись и не искушали желания его жены.
Все вместе, кто на коленях, кто присевши на сумки с чемоданами, они переводили дух. Кто от удушающей лёгкие пробежки, кто от страстной баталии, а после не менее страстного всполоха чувств.
Они тяжело дышали.
Паш нарушил тишину отец. По имени он его называл почему-то редко, но если и называл, то только когда был на что-то зол.
А? Пот с новой силой заструился по лбу музыканта. На сей раз уже далеко не из-за физических нагрузок. Он молился, чтобы это было не то, о чем он подумал.
Ты что, не оставил дома дедов пистолет как я сказал? Это было то, о чем он подумал.
Я Отец, это ведь не дедов. Это мой. Он мне его
Молчать!
Жена не стала его останавливать и не стала заступаться. На лице у Григория проступили борозды вен. Благодаря им выделилась группка весьма глубоких царапин. Судя по всему, мамины ногти и правда грозное оружие.
Не оставил дома, значит выкинешь его тут, вынес неутешительный приговор отец.
Но
Сейчас же!
Паша замешкался. Мама молчала.
Я что сказал?
Парень поднялся с колен, оглянулся вокруг.
Так, чтобы я видел!
Теперь оглянулся взаправду. В углу, недалеко от лестницы, стоял мусоропровод. Ноги одеревенели, но не от страха потери дорогого ему предмета, а от гимнастики, которая была пару минут назад.
Будто бы пингвин, пытаясь привести свои конечности в чувство, он еле-еле добирался до своей цели.
Ты издеваешься?
Да какой издеваюсь, я иду!
Да ты не идёшь, ты плетёшься как какой-то Буратино.
Извольте тогда заплатить мне золотым ключиком за доставку вашего чемодана с последнего на первый этаж за рекордные десять секунд.
Не ваш, а наш. Это раз. Два, бросай.
Павел приподнял крышку люка, сунул туда руку со сжатым кулаком. Высунул. Хлопнул крышкой.
Ты издеваешься?
Почему же?
Бросай, я тебе говорю! Не испытывай моё терпение!
Ла-а-адно
Ему, правда, ой как не хотелось расставаться со столь полезной вещицей, но, пришлось. Он приоткрыл крышку люка, сунул туда руку с оружием, постоял немного, высунул, закрыл. Труба издала довольный гортанный гул, проглотив вещицу.
На этот раз, правда, бросил.
Семья наконец-таки собралась с силами, начала укомплектовываться. Паша схватил свой чемодан, бросил ключик от номера на столик регистратуры(обслуживающего персонала нигде не было). Затем помог подняться матери и сказал им обоим:
Если мы продолжим так наш путь, то мы никогда не доберёмся до корабля. И уж точно никогда не доберёмся вовремя. Один только этот простейший путёшенек занял у нас уйму времени. Нам надо торопиться!
Родители покивали, попыхтели, похватали пожитки и направились к выходу.
Двери распахнулись.
Солнечный свет слепил им глаза, а комья снега залепливали рот и уши, прогоркший холод пробирал до костейк такой погоде ещё нужно было привыкнуть. Ветер стенал, выл, врезался в стены и лица таких же прохожих как они с такими же как у них сумками и чемоданами.
Они успели отойти от гостиницы «Моя» всего на пару шагов, как вдруг позади раздался скрип петель, их кто-то окрикнул:
Вы семья из номера двадцать четыре? Они оглянулись, это была женщина лет тридцати с взъерошенными волосами, одетая в форму обслуживающего персонала.
Мы, ответил отец за всех.
Фамилии? Это была утвердительная, требующая ответа, форма, не оставляющая от вопросительной и следа.