Чарльз Линкворт, сказал он в завершение, перед лицом Бога, перед которым ты стоишь, скажи, правда ли ты раскаиваешься в своем грехе?
Последовал какой-то ответ, и капеллан закрыл глаза. Доктор Тисдейл стал на колени, слушая слова отпущения грехов.
Наконец снова воцарилась тишина.
Я ничего уже не слышу, сказал капеллан, отложив в сторону трубку.
Вскоре вошел служащий доктора с подносом, на котором стоял сифон и напитки. Доктор Тисдейл, не глядя, показал ему место, где появился дух.
Паркер, пожалуйста, заберите эту веревку и сожгите ее, велел он.
На мгновение воцарилось молчание.
Извините, сэр, но тут нет никакой веревки, произнес Паркер.
Фрэнсис КингКукла
Он видел эту фотографию в трех витринах. Над фотографией вопрос: «Вы встречали когда-нибудь эту девочку?»а внизу настоятельная просьба: «Если да, срочно сообщите!» Но кому хочется попасться за изучением подобных сообщений? Люди еще подумают, что ты каким-то образом замешан в этом деле. Поэтому каждый раз он лишь бросал быстрый взгляд, сопровождаемый странным движением, означавшим для его знакомых, что он смущен или в затруднении: сначала острым подбородком вниз к воротнику, а затем решительным движением вперед.
Здравствуйте, мистер Рейнольдс!
Здравствуйте, Юнис.
Доброе утро, мистер Рейнольдс. Ветерок сегодня кусается, не так ли?
Да, довольно холодно.
Еще чего-нибудь, мистер Рейнольдс? У нас есть немного хорошего цикория.
Моему господину не нужен цикорий.
Обычно Рейнольдсу нравилось переброситься парой слов, но сейчас это было ему в тягость. Он хотел вглядеться в фотографию, но только так, чтобы этого никто не заметил.
О мистер Рейнольдс!
Женщина, рекомендованная ему как отличная портниха для шитья покрывал и сделавшая их наисквернейшим образом, преградила ему дорогу.
Доброе утро!
Рейнольдс кивнул и попытался поскорее обойти ее.
Я хотела бы объясниться. Насчет этих покрывал. Сомневаюсь, что надо было кроить ткань по диагонали. Сэр Малькольм, похоже, совсем ничего не понял. Вы бы послушали, что он говорил по телефону! Это все из-за диагонали. И потом этот причудливый цветочный узор, что он выбрал
Рейнольдс с хозяйственными сумками в руках переминался с ноги на ногу, стараясь не глядеть во влажные бледно-голубые глаза на нервно дергающемся лице женщины и в мучительном нетерпении бросая взоры на прохожих.
Он всегда в таком тоне разговаривает с женщинами? Должна сказать, он меня поразил. Не ожидаешь такого от человека с его воспитанием
«Дура баба!»
Наконец Рейнольдс от нее избавился; и тут, когда он вошел в парк Сент-Энс-Уэл-Гарденс, появилась еще одна громадная фотография. Рейнольдс торопливо бросил взгляд по сторонам, почти с чувственным вздохом отдался долгому созерцанию.
О, стыдно, очень стыдно было представить себе бедную малютку, лежащую где-то мертвой. Если она действительно мертва. Они, конечно, не были в этом уверены, на этот счет было только одно свидетельството, что они назвали «запачканным кровью предметом одежды». Что бы это могло быть? Скорее всего, бриджи. Ее мать узнала их вместе с этими комиксами, которые девочка таскала с собой в день исчезновения. Пожилая женщина с собакой нашла их на пляже; они сказали, что эта женщинахозяйка магазина «Собачья каморка».
Стыдно, в самом деле стыдно было представить себе все случившееся с такой хорошенькой малышкойу нее были прелестные длинные волосы, маленький вздернутый носик и веселая улыбка. Да, если бы она не была такой лакомой милашкой, никто бы ею не заинтересовался. Они сказали в газете, что, хотя ей двенадцать лет, умом она пятилетний ребенок. Однако по фотографии вы никогда бы не подумали, что она была нудной дурочкой. О нет, это лицо несомненно кажется очень умным.
Девочка была куклой, настоящей маленькой куклой. Но в куклах нет жизни, тогда как фотография говорила точно: это была действительно живая, полная радости жизни малышка, с прелестной улыбкой и смеющимися глазами. Ах, она так любила веселье! Бедный ребенок, бедная малышка! Мир, конечно, отнюдь не чудеснейшее место, тем более для нее с этим ужасным испачканным кровью «предметом одежды», и кто знает, какие страшные муки ей пришлось испытать, прежде чем все закончилось.
Рейнольдс в глубоком раздумье склонил голову и даже забыл о двух тяжелых хозяйственных сумках, наполненных товарами из бакалеи, которых дожидалась миссис Эванс. Он не мог точно вспомнить, видел ли ее когда-нибудь среди других детей из той особой школы, и это казалось ему странным, поскольку у нее было такое лицодоброе, доверчивое и хорошее, да, красивое: такие непременно вонзаются в память.
Возвращаясь домой через парк после утренних покупок, Рейнольдс разговаривал с некоторыми детьми, но никогда не видел никого похожего на нее, в этом он был уверен. О большинстве детей можно было сразу сказать, что у них что-то не так, стоило лишь на них посмотреть: все их черты казались странно сведенными к передней части лиц, да и сами черты были очень мелкими. Но черты этой бедной малышки были безупречными.
О да, Рейнольдс несомненно заметил бы ее, если бы она качалась на качелях вместе с другими детьми. Конечно, если только он понял, что девочка была одной из них, и не подумал, что перед ним обыкновенный ребенок, такие здесь тоже играли. Но нормальные дети обычно были намного меньшекогда тебе двенадцать, на качелях не качаются; и в любом случае, когда приходили дети из той, особой школы, другие дети обычно удалялись. Рейнольдс считал очень жестоким, когда матери здоровых детей начинали разворачивать свои детские коляски, покрикивая через плечо: «Пойдем, Фиона, нам пора!» или «Рекс! Рекс! Живей!»
Он часто приносил с собой конфеты, и дети помнили об этомо, они могли быть достаточно смышлеными, если хотели. Двое или трое сразу же узнавали сидящего на скамейке Рейнольдса и тотчас перебегали к нему, а следом и вся их толкающаяся, болтливая стая. Две присматривавшие за ними женщины продолжали вязание и болтовню. Однажды Рейнольдс попытался вовлечь нянек в разговор. Одна из них, крупная женщина, ответила. Но ни та ни другая не подняли глаз, и он сразу же понял, что женщины предпочитают общаться только друг с другом.
Какая хорошенькая малышка!
Рейнольдс вздрогнул от звука каркающего голоса за спиной.
Это был старый мужчина в сопровождении ковылявшей на поводке седомордой сукой-лабрадором. Рейнольдс всегда старался его избегать.
Потрясающе, сказал старик и сглотнул. И все-таки они отменяют смертную казнь. Мир окончательно сходит с ума.
Тем временем собака широко расставила задние лапы, и на ее морде и на всем теле разлилось и напряженно застыло выражение терпеливого страдания.
Вчера вечером я дал ей парафина, сказал старик. Думал, это может, так сказать, принести ей облегчение.
Но Рейнольдс уже спешил прочь.
Ну, вы, конечно, не торопились, проворчала миссис Эванс.
Она грохнула рыбу на стол, словно хотела причинить ей боль, и снова заворчала:
А если второй завтрак его светлости запоздает, то виновата буду я. «Полагаю, одна маленькая камбала могла бы удовлетворить аппетит больного человека, передразнила хозяина кухарка. При этом, как и во многих других случаях, чем меньше было похоже на изящный голос сэра Малькольма, тем гуще был яд, который не могла более носить в себе эта маленькая, опрятная женщина. И не забудьте картофель со взбитыми сливками, хорошо, миссис Эванс?» Интересно, как могу я готовить ему такую еду, если вы не приносите мне рыбу почти до двенадцати часов?!
Заканчивая свою речь, миссис Эванс взяла рыбину и принялась ее нюхать.
Совсем свежая, сказал Рейнольдс.
Кухарка опять понюхала с недоверчивым выражением на желтоватом лице.
В прекрасном же хозяин сегодня настроении, сказала она. В одном из своих лучших.
Почему? Что-нибудь случилось?
Если он кому и скажет, то это будете вы, не так ли? ответила миссис Эванс. Я не тот человек, кто внушает ему хоть малейшее доверие.
И она стала отгонять Рейнольдса от холодильника, слегка похлопывая его внешней стороной руки по ребрам.
К нему заходили двое, болтала кухарка.
Двое? Кто такие?
Полиция. Так они сказали. По-моему, не похожи.
Полиция?
Один из них был явный неряха. Действительно, совсем мальчишка. Они просидели у него довольно долго. Ага, знаю! Он расстроился из-за того, что опять вздрогнул от шума радио из соседней двери. Сразу же, как только они от него ушли. Ведь не ночью же включили радио. Было не поздно.
Что могло бы понадобиться здесь полиции?
Ваши догадки стоят столько же, сколько и мои.
Вдруг (Рейнольдс не понял почему) он вспомнил фотографию той бедной малышки с хорошеньким кукольным личиком, голубыми глазами и длинными шелковистыми волосами. Возможно, они проверяют дом за домом, как это уже однажды делали, когда была убита женщина в безалкогольном ресторане в Лэнсе. Двое таких вежливых мужчин, у них это называлось «вполне обычная проверка».
Это случилось вечером, когда Рейнольдс был в гостях, так что ему было нетрудно представить им алиби. Но странное дело, при всей их учтивости и при всей надежности этого алиби полицейские заставили его почувствовать себя утаивающим что-то важное и даже в чем-то виноватым. Вплоть до того, что, когда Рейнольдс говорил с ними, он чувствовал, как его лицо начинало краснеть, а руки дрожать, и слова выходили из губ с засушенной и вымученной тщательностью, какая бывает у человека, нервно повторяющего выученный наизусть урок.
Наверняка что-то случилось с машиной.
Миссис Эванс пожала плечами.
Или, быть может, он жаловался полиции насчет этого радио.
На этот раз миссис Эванс вообще не ответила, так как она все еще очищала яблоки от кожи и косточек.
Что за бестолковая работа! наконец проворчала она себе под нос.
Сэр Малькольм за весь день ни разу не вспомнил о визите полицейских и Рейнольдс предпочел его не спрашивать.
О Господи! О Господи! О Господи! воскликнул он, когда Рейнольдс осторожно разгрузил поднос с завтраком. Вижу, наша славная миссис Эванс опять залезла в замороженные смеси.
Сэр?
Эти бобы выглядят совсем измученными.
Сегодня в магазинах не было свежих бобов, сэр.
Да, но хоть что-то свежее должно было быть. Как насчет цикория?
Я подумал, вы сказали, что не любите
Я ничего не имею против цикория. Совсем ничего. Только в меру.
Внезапно сэр Малькольм бросил на Рейнольдса один из своих пронзительных взглядов, неожиданно вспыхивающих под слегка морщинистыми бледно-серыми веками.
С вами все в порядке, Рейнольдс?
Все прекрасно, сэр.
У вас трясутся руки.
Рейнольдс как раз вытянул из кольца салфетку сэра Малькольма и резким движением развернул ее.
Мои руки, сэр?
Вы выглядите, как будто вас что-то расстроило.
О нет, сэр. Совсем нет.
Сэр Малькольм наколол кусочек яблока на кончик своей вилки и рассмотрел его со всех сторон. Затем он отправил яблоко в рот и, посасывая, сказал:
Хорошо, Рейнольдс.
И только когда Рейнольдс, готовя сэра Малькольма ко сну, подал поднос с бокалом воды и двумя таблетками снотворного, старик наконец заговорил о визите.
Проглотив сначала одну, а затем другую таблетку, он по обыкновению погладил себе горло правой парализованной кистью, вероятно, чтобы помочь таблеткам проскользнуть в желудок, и лишь затем сказал:
Ах да, меня расспрашивали сегодня о вас, Рейнольдс.
Расспрашивали, сэр?
Да, расспрашивали. Старик помолчал, как бы испытывая злое желание продлить беспокойство слуги. Полицейское расследование.
Полицейское расследование, сэр?
Рейнольдс почувствовал, что его руки, державшие поднос, вновь задрожали, и уже знал, что сэр Малькольм опять сделает ему замечание, это только дело времени.
Не нужно тревожиться. Речь шла об этом э-э грязном деле с пропавшей девочкой. Как родители разрешили ей пойти с совершений незнакомым человеком или с незнакомыми людьми, полностью за пределами моего понимания. Это было бы довольно странно, если бы она была обычной девочкой, но в случае с психически ненормальным ребенком, кажется, наши друзья употребили слово «неполноценный»да, такая безответственность уже просто преступна! Вы не находите?
Да, конечно.
И не смотрите так озабоченно! Я э-э снял вас с крючка. Могу вас в этом уверить. К счастью, мне нужно было лишь заглянуть в дневник, чтобы убедить их, что в интересовавшие их днидва или три? вы были со мной в Лондоне. Когда я проходил это проклятое обследование в лондонской клинике. Помните? О, вам нечего бояться, мой дорогой Рейнольдс. Разумеется, я соврал бы ради вас, если бы возникла такая необходимость. В конце концов, в наше время нелегко найти хорошего слугу. Но на самом деле никакая ложь и не потребовалась.
Но почему почему они выбрали меня.
Конечно, вы можете это спросить. Как они выразились, потому что не могут оставить неисследованной ни одну версию. Или не могут не заглянуть во все углы? Я забыл. Во всяком случае, похоже, что какой-то хлопотун позвонил им и намекнул, что они могли бы э-э поподробнее изучить вас.
Ужас охватил Рейнольдса.
Но кому такое могло прийти в голову?
О, полагаю, кому-то из тех, кто жаждет быть патриотом. Я так ненавижу дух патриотизма, а вы? Сэр Малькольм повернулся, чтобы подбить подушки, на которые он опирался. Видите ли, кажется, эта девочкаВероника, Валерия, Вивьен или как там ееупоминала среди своих друзей некоего господина средних лет, известного ее родителям только по имени Рэй.
Рэй!
Да, Рэй. Не нравится мне это имя. Вас, к примеру, я никогда не смог бы назвать Рэем. Но позвонивший аноним намекнул, что Рэйэто, возможно, уменьшительно от Рейнольдс.
Но это же все сплетни и чистая клевета!
Не надо так волноваться. Я же сказал вам, что сразу снял вас э-э с крючка. Полиция сообщила мнеи вынужден сказать, что кое-что мне не было известно, что вам частенько доводилось сидеть в парке Сент-Энс-Уэл-Гарденс и разговаривать с детьми из той самой школы, в которую ходила эта несчастная маленькая Вера или Виолетта, или как там ее. Нет, нет, сэр Малькольм поднял руку с багряными венамиРейнольдс уже почти открыл рот для объяснений. Я считаю, что такой интерес к несчастным говорит только в вашу пользу. Целиком и полностью. Я и сказал это нашим джентльменам.
Благодарю вас, сэр.
Нет, совершенно очевидно, что вы не могли быть этим Рэем. И поэтому Сэр Малькольм, улыбаясь, далеко откинулся на подушки. Поэтому маловероятно, что вас вызовут для опознания! Он подтянул простыню к своему острому подбородку и спросил:А вы знаете, как этот Рэй познакомился с девочкой Викторией?
Понятия не имею, сэр.
Конечно, откуда вам знать. Хотитеверьте, хотитенет, но он просто подошел к ее родителям, сказал: «Какая у вас хорошенькая малышка», и вызвался сводить ее к Аквариуму. Вы только подумайте!
Невероятно, сэр!
Вот именно, невероятно. Морщинистые веки сэра Малькольма затрепетали и опустились. А теперь я должен спать. Не беспокойтесь, Рейнольдс. Я вовсе не собираюсь лишаться вас. Вы слишком ценны для меня.
Спасибо, сэр.
Миссис Эванс была еще на кухне, хотя уже давно миновал тот час, когда она обычно уходила домой. Когда Рейнольдс вошел с подносом, она потянулась за своим вышитым полосатым беретом и стала натягивать его на коротко остриженные седые локоны.
Наш господин и хозяин лег спать?
Рейнольдс кивнул.
Он что-нибудь сказал о посетителях?
О каких посетителях?
О тех, что приходили сегодня утром. Так называемых следователях.
ВдругРейнольдсу пришло в голову, что, возможно, это миссис Эванс позвонила в полицию. Он знал, что кухарка его не любила.
А, об этих
Да. Он о них что-нибудь рассказал?
Рейнольдс молча покачал головой.
Быть может, он скажет вам завтра.
Быть может.
Он все вам рассказывает. Рано или поздно. Ведь так?
Сэр Малькольм ничего не рассказывал миссис Эванс, и это приводило ее в ярость. Рейнольдс промолчал, но кухарка не успокоилась:
Да, вы об этом узнаете довольно скоро.
В ее голосе было что-то не только мстительное, как это столь часто бывало в прошлом, но даже зловеще-угрожающее. Или Рейнольдсу это показалось? Он пристально посмотрел на кухарку, его глаза широко раскрылись, а руки дрожали, и он стиснул их на животе, как при внезапном брюшном спазме. Тем временем миссис Эванс придала берету последний штрих, громко попрощалась: «Пока на сегодня», и нырнула в темноту.