Когда мне было девять, я был помощником канонира, сказал Борс, в армии короля Коннахта. У меня до сих пор остались следы.
Да уж, сотрясение мозгов остается на всю жизнь, согласился Тангейзер.
Борс засмеялся.
Как и моя клятва никогда больше не служить артиллеристом.
В высоком ясном утреннем небе дюжины стервятников с широкими черными крыльями кружили над Сент-Эльмо, плавно, против часовой стрелки; их орбиты не заходили друг на друга, поскольку птицы руководствовались чутьем, свойственным только их породе. Высокий стройный монах стоял на башне северо-западной стены, внимательно глядя на громадных птиц, словно постигая их тайну. У Старки был вид ученого, самого не приспособленного к войне человека, какой только может быть, но, однако, в свое время он ходил с караванами Религии, совершая набеги на Левантийское побережье, на острова в Эгейском море и уничтожая турецкие корабли в Ионическом море.
Вот он нам и нужен, произнес Матиас.
Пока они шагали по широкой плоской крыше к лестнице, Борс сказал:
Есть новости о сыне графини?
Осталось поискать в одном-единственном месте. Если и там о нем ничего не известно, надо будет убираться отсюда. Он посмотрел на Борса. Сабато ждет нас в Венеции. А ты сможешь хвастаться, что воевал вместе с Религией.
Дезертирство не то, чем принято хвастать. А если они нас схватят, то повесят.
Я ни от кого не дезертирую, заявил Тангейзер. Я ничем не связан, не подписывал никакого контракта. Не говоря уже о том, что я оказываю бесценные услуги, не получая за это ни гроша. И я не собираюсь забывать об этом долге.
Борс давно знал Матиаса.
У тебя есть лодка?
Пока нет. Ла Валлетт спрятал вдоль побережья десятка два фелюк, для своих гонцов на Сицилию. Думаю, дня хватит, чтобы отыскать какую-нибудь из них. Матиас посмотрел на выражение лица Борса и затормозил у подножия лестницы, ведущей наверх. У нас обоих найдутся дела получше, чем сдохнуть на этой куче навоза. В данный момент земли на юге отсюда почти не патрулируют, но когда Сент-Эльмо падет, Мустафа окружит город и сбежать будет во много раз сложнее. Я предлагаю продать наш опиум на базаре, где можно взять за него хорошую цену, а еще лучше обменять на жемчуг и драгоценные камни и через недельку отплыть в Калабрию.
А что, если леди Карла решит остаться?
Я не могу вылепить ее сына из глины. А умирать из-за любви так же глупо, как и из-за Бога.
Но награды будут.
Так ты едешь или остаешься? спросил Матиас.
Борс пожал плечами.
Наверное, с меня уже хватит запаха славы.
Отлично.
Но как мы вчетвером выйдем за Калькаракские ворота?
Матиас не ответил.
Они пошли вверх по лестнице, и Борс ахнул, подойдя к парапету. Менее чем в полумиле на другой стороне гавани вся турецкая армия окружила маленький оцепленный форпост, крепость Святого Эльма. Холм Скиберрас выступал из воды, словно спина наполовину погруженного в волны вола, ее хребет уходил вниз к форту, торчавшему на выходящем в море скалистом полуострове. Холм обеспечивал выгодную позицию для турецкой артиллерии, но его склоны были практически лишены растительности или хотя бы горстки почвы, на которой таковая могла бы прижиться. Природа не давала возможности ни укрепить орудия, ни окопаться войскам, но, словно девственница, эта гора была изнасилована инженерами. Со всей Бингемской котловины тысячи африканских арапов и христианских рабов соскребли сотни тонн земли, худосочной островной почвы, и затащили в мешках на лысые склоны. Они сплели габионы, громадные корзины, из ивовых ветвей, привезенных на кораблях. Затем наполнили эти плетенки булыжниками, валунами и телами своих товарищей-рабочих, убитых в траншеях меткими стрелками из крепости. Из уложенных рядами габионов были построены редуты, из которых торчали дула турецких осадных пушек, ревевших и плюющих железными и мраморными шарами в стены Сент-Эльмо.
Другим чудом, стоившим многих турецких жизней, были траншеи, вырубленные в скале, которые сейчас расползлись по склонам, загибаясь к южной стене крепости. Из этих щелей в каменистой почве стрелки-янычары обстреливали людей на стенах и все, что двигалось по воде, хотя при свете дня вода была совершенно пустынна. С берега залива Марсашетт позади форта, где заросли кустарника и деревья обеспечивали прикрытие, еще один отряд турецких снайперов целился в любого христианина, осмелившегося поднять голову над западной стеной. За пушечными батареями весь крутой склон был расцвечен полковыми знаменами мусульманских воинов, выстроившихся тысячами. Канареечно-желтый перемежался живыми оттенками красного и попугайски-зеленым, шелка сверкали на солнце, ослепляя серебряными иероглифами со знамен. И посреди этой языческой пестроты и пушечных выстрелов, словно жерло пробудившегося вулкана, дымился Сент-Эльмо.
Как же они любят яркие краски, эти мусульманские свиньи, произнес Борс. Что написано на знаменах? спросил он.
Стихи из Корана, ответил Матиас. Сура завоевания. Эти стихи призывают верных к сражению, мести и смерти.
Вот в этом и состоит разница между нами, сказал Борс. Разве Иисус когда-либо призывал ко всем этим ужасам?
Видимо, Иисус знал, что ему и не нужно этого делать.
Осажденный форт был выстроен в форме звезды с четырьмя главными лучами. Обращенные в глубь острова куртины и бастионы сейчас были затянуты дымом и пылью. Задний и восточный фланги упирались прямо в море. После пятнадцати дней бомбардировок можно было только догадываться об изначальной форме и виде крепости. Стены, обращенные к батареям на холме, были сплошь в дырах, обломки камня торчали, словно зубы в старческой челюсти. Кучи камней обрушились в ров под стеной, и эти холмы ковром устилали тела турецких фанатиков, уже мертвых. Яростные волновые атаки, длившиеся часами, завершились бомбардировкой, но в этот день ждали нового наступления.
Несмотря на все, изрешеченный пулями штандарт Святого Иоаннабелый крест на кроваво-красном полевсе еще реял над развалинами, а из-за крошащихся стен и импровизированных укреплений постоянно доносился звук перезаряжаемых мушкетов и грохот пушек. До сих пор, несмотря на все расчеты и атакующих, и осажденных, массированные турецкие атаки отбивались. Защитники форта умирали днем, а ночью Ла Валлетт заменял их людьми, приплывающими с другой стороны гавани из доков Сент-Анджело. От добровольцев не было отбоя, и Борса это не удивляло. Он сжимал рукоять меча, жалея, что сейчас не с ними. Чья-то рука легла ему на плечо.
У тебя слезы на глазах, сказал Матиас. Я думал, что вы, англичане, народ закаленный.
Борс бросил на него сердитый взгляд и утер предательские глаза свободной рукой.
Нет, мы только и умеем, что хвастать в кабаках, а доблестные подвиги мы лишь наблюдаем со стороны, не принимая участия.
Матиас поглядел на Старки.
А вот твой соотечественник кажется настоящим флегматиком.
Это была правда: Старки наблюдал уничтожение людей с таким же волнением, с каким мог бы наблюдать игру в кегли.
Старки же не собирается удрать, словно вор в ночи.
Матиас пропустил эти слова мимо ушей и зашагал по стене, Борс последовал за ним.
Старки развернулся, чтобы поздороваться.
Я слышал, вы превратили мой дом в дом греха.
Как говорил Христос, ответил Матиас, не хлебом единым жив человек.
Христос говорил о вещах духовных, как вы прекрасно знаете. Старки повернулся к Борсу и заговорил по-английски:Вы ведь сын церкви, я видел вас на мессе.
Борс так редко слышал свой родной язык, что его звуки казались Борсу странно чуждыми, но музыка английской речи всегда трогала его.
Да, ваше преподобие. Добрый сын.
И как же вы пали настолько, чтобы общаться с подобным безбожником?
Одной холодной ночью в мокрой канаве, когда Матиас был готов покинуть этот мир. С Божьей помощью я выходил его и вернул к жизни. Не было причины заискивать перед таким человеком, как Старки, однако же напустить на себя благочестивый вид не помешает. И сейчас, если будет на то Божья воля, я надеюсь помочь ему найти дорогу к жизни вечной. То есть вернуть в объятия матери-церкви, от которой он ушел.
Кажется, Старки был так же рад слышать родную речь, как и Борс.
Вы взвалили на себя тяжкую ношу.
Мусульмане захватили Матиаса, когда он был совсем ребенком, он видел, как вырезали всю его семью, поэтому я прошу вас простить ему его прегрешения, пусть и многочисленные. Голос Христа до сих пор звучит в его сердце, ему достаточно лишь прислушаться.
Старик внимательно посмотрел на него и сказал:
Я верю в вашу искренность.
Борс заморгал. Это каким же последним негодяем считает его Старки?
Когда речь идет о религии, я всегда искренен.
Вне всякого сомнения, вы обсуждаете вопросы величайшей важности, произнес по-итальянски Тангейзер, но мне самому необходимо поговорить об одном деле.
Речь идет о спасении души, пояснил Старки. Спасении вашей души.
Значит, вы сможете мне помочь, сказал Матиас. Я хотел бы навестить Мдину, но на турецком базаре услышал, что кавалеристы маршала Копье выслеживают, как волки кроликов, любых фуражиров, лазутчиков или отряды, ищущие воду. Мне бы не хотелось, чтобы меня порубили на куски, мне требуется защитаодной моей сообразительности будет недостаточно.
До сих пор вы прекрасно обходились, отозвался Старки.
Турки не стремятся утолить свою жажду крови с такой поспешностью, сказал Матиас. Они народ цивилизованный. Они любят поговорить. А вооруженные рыцари на конях плохо слышат, особенно если видят перед собой человека в тюрбане.
Вы возьмете с собой леди Карлу? спросил Старки.
Борса этот вопрос застал врасплох, он бы стушевался, но Тангейзер отвечал так, словно не было вопроса естественнее.
Не сегодня, хотя она предпочла бы находиться рядом с отцом в эти трудные времена. Но без passe porteдля нее и ее сопровождающихмне не позволят вывести ее за стену. Могу ли я воспринимать ваши слова как предложение обеспечить нас соответствующей бумагой?
Сопровождающие, подумал Борс. Боже мой. Именно так. С паспортом, позволяющим пройти через Калькаракские ворота, и с лодкой они запросто сбегут.
Значит, леди Карла не нашла еще своего ребенка, произнес Старки.
Матиас смутился: он полагал, что высшее командование понятия не имеет об этом деле. Но он и глазом не моргнул.
Вы знаете мальчика или место, где он может быть?
Как ни странно, теперь заморгал Старки. Он покачал головой.
За много лет до избрания нынешнего великого магистра моральный облик ордена начал снижаться. Люди всего лишь люди. Юные рыцари вступают в орден, преисполненные гордости и мечтаний о рыцарских подвигах, а оказываются на краю света, где вынуждены поститься и вести уединенную жизнь. Священные обеты произносились, но не всегда сдерживались. Имели место азартные игры, связи с женщинами, пьянство, даже дуэли. Только строжайшая дисциплина может удержать молодых людей от поступков, свойственных молодым людям. Ла Валлетт насадил эту дисциплину. Как он говорит: «Наши обеты нечеловечески суровы. Они суть молот и наковальня, на которых выковывается наша сила».
Вы уклонились от ответа на мой вопрос, заметил Матиас. Вы знаете мальчика?
Я понятия не имею, где может находиться сын леди Карлы, а также от кого она его прижила. Старки чувствовал себя не в своей тарелке. Был ли это член ордена?
Мальчик графини родился в канун Дня всех святых, сказал Матиас.
Он не стал раскрывать тайны его происхождения. Хотя бы потому, что отец мальчикаинквизитор Людовико. Дело и без того скандальное.
Я бы не надеялся особенно, что мальчику об этом известно, заметил Старки. Мальтийцынарод примитивный, замкнутый и очень набожный. Что вы сделаете, когда найдете его?
Верну его матери.
Она может неприятно удивиться. Жизнь свинопаса способна полностью уничтожить все признаки благородного рождения.
У графини доброе сердце.
А что потом? Мы сможем и дальше рассчитывать на ваше присутствие?
Я же доказал свою верность Религии.
Уклончивый ответ, сказал Старки.
На вопрос, который многие сочли бы смертельным оскорблением, заметил Матиас.
Старки выкрутился с отменным изяществом:
Ни один человек не занимает в глазах великого магистра столь высокого положения.
Значит, вам предоставляется возможность помочь мне подняться еще выше, а заодно отправить в Мдину.
Матиас указал за плечо Старки. Старки развернулся. Они все смотрели на мыс Виселиц: этот клочок земли вместе с фортом Святого Эльма образовывал горловину, через которую суда попадали из открытого моря в Большую гавань. Как и предсказывал Матиас, Драгут Раис прибыл со своим флотом тридцатого мая. Он установил осадные орудия на мысу Виселиц и теперь обстреливал крепость Святого Эльма с востока. Пока они смотрели, его батареи дали залп по дымящейся крепости.
Турки выпускают в форт триста ядер в час, сказал Тангейзер. Он указал на Большую гавань. А пушки Драгута топят ваши баркасы с провиантом. Вместо того чтобы убивать водоносов и погонщиков верблюдов, пусть кавалерия Копье займется мужской работой. Отправьте меня в Мдину, и я возглавлю конный отряд, который совершит нападение на мыс Виселиц.
Как и всегда, сказал Старки, при виде вашей храбрости мне делается стыдно.
Я смогу получить passe portes? спросил Матиас.
На кавальере заревела шестнадцатифунтовая пушка рыцарей, и Борс проследил, как ядро летит через гавань. Оно приземлилось среди кучки рабочих-арапов, продлевающих турецкую траншею, оставило после себя стонущие человеческие обрубки и закатилось в щель.
Пойдемте со мной, сказал Старки, я выпишу все необходимые бумаги. И еще расскажу вам, где найти отца леди Карлы, дона Игнасио. Он сейчас слаб здоровьем и вряд ли отнесется к вам с сочувствием, но если кто-то и знает о судьбе мальчика, так это он.
Старки пошел к лестнице. Матиас двинулся за ним. Но Борсу очень не хотелось покидать этот Олимп.
Ваше преподобие, позвал он. Старки обернулся. С вашего позволения, я бы остался и помог канонирам. Я вижу, что порядочное количество ядер тратится впустую.
Старки кивнул.
Я отдам приказ артиллеристам.
Сегодня мусульмане отмечают пятницу, поэтому их атаки будут особенно мощными. Матиас взял Борса за плечо и указал на мусульманские редуты на склонах холма Скиберрас. Видишь большой белый тюрбан?
Борс всмотрелся в крошечные фигурки, движущиеся за пылевой завесой.
Я вижу тысячи белых тюрбанов.
Один больше остальных, что означает принадлежность к высокому рангу. Зеленые одежды. Вон там, где над шестью пушками стоят кулеврины с драконьими пастями.
Борс, все еще исследующий поле боя, нашел взглядом громадный белый тюрбан, насаженный на зеленую фигурку размером с булавку.
Вижу.
Это Драгут Раис.
Борс ощутил, как сами собой сжались губы.
Он спит в траншее вместе со своими людьми, продолжал Матиас. Он делит с ними пищу. Они его обожают. Его смерть будет стоить смерти целой дивизии. Целься в его сторону, а везение сделает все остальное.
Матиас повернулся к Борсу и схватил его руку.
Желаю удачи, мой друг. Передай женщинам, что я вернусь завтра вечером.
Борс смотрел, как Старки с Матиасом спускаются по лестнице и пересекают крышу. Шестнадцатифунтовая пушка громыхнула с кавальера, и Борс отвернулся проследить за траекторией ядра и понять, какие следует внести поправки. Он был в восторге. Вот оната жизнь, для какой предназначил его Господь. Он перекрестился и поблагодарил Иисуса Христа.
* * *
Пятница, 8 июня 1565 года
Мдина
Замершие в полуденном пекле извилистые улочки Мдины напомнили Тангейзеру Палермо. Дома в нормандском стиле были великолепны, но слишком угрюмы, словно их выстроили люди, чересчур проникнутые собственной важностью. В конце заканчивающегося тупиком переулка рядом с улицей Короля Фердинанда он, как ему и обещали, обнаружил каса Мандука. Он постучался, и болезненного вида седой дворецкий лет шестидесяти открыл дверь. На нем был темно-синий бархатный сюртук, с которого только что были вытерты мокрой губкой какие-то пятна. Он выглядел и пах так, словно почти не выходил из дома. Дворецкий поклонился с таким видом, будто у него болит спина, и уставился в грудь Тангейзера, не поднимая глаз. Странные слуги прислуживают странным хозяевам. Тангейзеру стало любопытно, что ждет его внутри.