Вибрация, которая сотрясала стены, стала еще сильнее ударять по телу девушки, которая, тем не менее, практически ее не чувствовала, как, впрочем, и все процессы, что протекали в ее теле. Девушка даже не могла уловить того, дышит она или нет, но всё же, поскольку она была всё еще в сознании, она могла предположить, что легкие ее работают как надо, однако это даже не беспокоило ее так сильно, ведь куда более опасными были два глаза хищного шакала, который, похоже, дождался нужного момента. Среди всеобщего хаоса он уже целенаправленно вышагивал через джунгли разгоряченных тел к своей добыче, а приблизившись вплотную, оскалился, обдав девушку своим зловонным дыханием падальщика.
Ощущения Энн были притуплены, и она прекрасно понимала, что это состояние было далеко не обычным. Так, она начинала припоминать, как ее чем-то накачали, хотя и не могла точно вспомнить, сколько времени прошло с тех пор. Да и в текущей обстановке это определить точно не представлялось возможным. Энн смогла кое-как обратить свой единственный рабочий глаз на руку, в надежде, что это именно она, эта зловещая рука, привязанная к какому-то тяжелому предмету, мешает ей пошевелиться. К своему ужасу она обнаружила, что была полностью «свободна» от какого-либо физического воздействия, однако ее тело просто не слушалось, будто бы все нервы были отключены, и ни одна из частей тела не получала команд от мозга.
В то же самое время зверь уже прильнул к ней, и жертва уже угадала его намерения наперед.
Не надо, вот всё, что смогла выдавить Энн, наблюдая за тем, как разноцветные огни вокруг практически мгновенно сменились на ядовито-зеленый свет, который целиком окрасил это чудовище, что лишь потешалось над ее мольбой. Уже через мгновение Энн ощутила, как ее низ буквально разорвался от резкого движения, которое она ощутила, несмотря на общую анестезию ее тела. Она даже не смогла позвать на помощь или даже заплакать, а лишь в безумии, выпучив оба глаза, стала свидетелем того, как всё ее существо буквально стало биться со всей силой о стену, будто бы та попыталась выбить из и так полуживого тела остатки сознания.
О, раздался в метре от места насилия пьяный хохоток, походу, Боун себе подружку наконец нашел!
А, чувак, посмотри на нее, она же полностью обдолбана! взорвался смехом второй голосЭй, Боун, а тебе, случаем, помощь не нужна ?..
Образы, как и слова, расплывались в сознании Энн, крупицы восприятия бились всё сильнее и сильнее о стену позади нее, пока не раздался громкий щелчок, который ознаменовал собой то ли, что стена сзади не выдержала и просто разлетелась на части, то ли, что это череп самой Энн не справился с нагрузками и дал трещину. В любом случае, пространство вокруг уже было совсем не тем, чем представлялось и мгновение назад. Вся эта оргия вокруг мгновенно свернулась в поле битвы, где это уже не Энн была тем, кого беспощадно вбивали в стену, но, напротив, она сама стала воином, который раз за разом засаживал копье в поверженного врага, что, хлюпая ртом, задыхаясь от собственно крови и выпучив слезящиеся глаза, беспомощно смотрел с земли прямо на своего убийцу.
В то же самое время эту картину будущего наблюдал и отец воина-победителя, который со слезами на глазах радовался тому, что его умирающий ребенок выживет и станет таким сильным, и что тот послушник культа Черной Богини-Бабочки не обманул! Этот колдун действительно излечил его больное дитя, чтобы то позаботилось о своих родителях, когда они станут немощными!
Это и есть то, за что ты сражаешься? как будто бы прочитав мысли отца, обратился послушник Черной Богини-Матери Бабочки, возникнув прямо позади сцены убийства.
Отец семейства поднял глаза, и уже смотрел на своего волшебного спасителя из-под маски великого Императора Арчибальда. Только теперь перед ним была не сцена убийства его взрослым сыном некоего «врага», а, наоборот, его выросший сын, корчась в муках, сам был жертвой, только не другого вооруженного палача, но мучительной болезни, которая медленно разъедала его здоровое молодое тело изнутри.
Это и есть то, за что ты сражаешься? повторил голос, в то время как Арчибальд, протянув дрожащие руки к сыну, понимал, что не в силах спасти его. Все его звания, регалии и умения, как политические, так и публицистические дарования, были абсолютно, даже преступно, бесполезны. Император понимал, как никто другой, что единственным виновником был только он сам. Ни на какую Богиню нельзя было списать факт того, что он родил наследника для себя, чтобы показать ему мир своими глазами пророка прогресса, который, позабыв напрочь, что он идет в реальности не так быстро, как в его фантазиях, упустил простой факт того, что его сыну не хватит всего каких-то пары десятилетий до того момента, как будет изобретено лекарство, чтобы излечить этот простейший вирус.
Император хотел разорвать само пространство вокруг, чтобы вырвать из будущего это лекарство и дать его своему ребенку, прямо сейчас, чтобы излечить его. Он уже видел, как заветный бутылек с антидотом уже появился прямо у его глаз, но что-то удержало его руку буквально в паре миллиметрах от него. Путник успел остановить себя, не коснувшись, будто бы увидев, как перед его глазами вспыхнула переливающаяся надпись на всех языках, которая была выражением его собственных опасений, ведь если так просто можно взять что-то из другого времени и пространства, если вообще убрать эти условности, то в чем вообще смысл всего того, что я делал?..
Просто распаковывал во времени потенцию пространства? непонятно откуда взявшимися терминами стал рассуждать император, за что же тогда я
Что вы хотите сказать этим? повторил интервьюер, глядя прямо на спасителя, который, в свою очередь, сам всматривался прямо в зеленоватый дым, что заменил собой всё пространство вокруг. Среди его клубов проступал сверкающий лиловыми молниями фиолетовый рисунок, сформировавший образ вопрошающего, который терпеливо повторил вновь, что вы хотите сказать этим? В чем смысл вашего высказывания?
Грегори сидел в кресле и не находил адекватного ответа. То, что он так заранее подготовил в качестве заявления и своей речи, и так хотел всем сердцем выразить, на самом деле не имело никакого значения и было фактически неважно в контексте всего процесса познания, который разворачивался прямо сейчас. Всё и так уже существовало, а говорить, что он просто заново открывал уже существующие вечные истины, было глупо, поскольку не сам он делал это, но кто-то другой.
А кто же тогда? улыбнулся с хитрецой в глазах интервьюер, который тем самым заставил Грегори впасть в подобие паники, а затем точно так же быстро и расслабил его, ведь Грегори вспомнил, с кем говорит на самом деле. После этого он, закрыв глаза, уже перенесся из кресла на ковровую дорожку, на которую он всё еще не решался ступить, боясь физически за свою жизнь, ведь мозг только и кричал о том, что у него еще есть пара часов до конца, до премьеры, и он может еще сбежать из страны, улететь с этого северного острова, но он, пропустив себя через этот удивительный опыт, открыв глаза, лишь улыбнулся своим страхам буквально в лицо и безбоязненно переступил через красную черту в своем уме, что отделяла его от собственного выдуманного образа, который долго мялся перед тем как войти, еще не понимая, что его выбор давно сделан той, что, хохоча, сидя напротив, по-доброму потешалась над выдуманными дилеммами писателя.
29. Харт стоял у двери в кабинет, но, еще на подходе, не дойдя до него всего пару метров, уже успел ощутить такой страх и напряжение, что, казалось, стоит ему войти в эту дверь, обратно он уже выйти не сможет. У него даже возникло желание просто развернуться и убежать, даже несмотря на то, что весь коридор был усеян камерами, и кое-кому подобное поведение ох как не понравится.
Решено!.. Харт уже было сделал шаг в сторону, но в тот же самый момент дверь перед ним распахнулась, как это частенько бывает в моменты сомнений, сама собой.
О, господин Харт, проходите, Высший Советник уже ожидает Вас! пролебезила одна из административных крыс, так, по крайней мере про себя, охарактеризовал своего коллегу Император, что так же внезапно, как и появилась из-за двери, скрылась в лабиринте коридоров дворца. Вполне возможно, подобное пренебрежительное отношение было вызвано отнюдь не ловкостью карьеристаприспособленца, но самими глубинными противоречиями в уме Императора, который слегка вспотевшей ладонью потянулся к ручке уже успевшей захлопнуться двери, ощущая как тик невидимых часов в его голове стучал всё громче, одновременно с тем, как сами щелчки, которые эхом разносились по его сознанию, замедлялись до тех самых пор, пока государь уже уверенно не сжал ручку, и, повернув которую, заставил раздаться последний, самый резкий звук.
По коже путешественника пробежал холодок, ведь, несмотря на этот знаменательный рокот, дверь, что была перед ним, не поддалась, напротив, она оставалась всё такой же неприступной, как и раньше.
Но как же так?! испуганно подумал наблюдатель, она ведь должна была открыться! Обязательно должна отвориться! повторил он про себя, чтобы закрепить собственную неуверенность, затем с ужасом предположив, что он каким-то образом сломал само время своей беспредельной наглостью. Оглянувшись по сторонам коридора, который как будто бы ожил и превратился в наслаивающиеся на реальность джунгли из лабиринта геометрических фигур, он все-таки смог различить те самые часы, которые, как он предполагал, сломались, и которые замерли в одном недвижимом положении.
Чуть приглядевшись и затем подойдя поближе, к своему величайшему удивлению наблюдатель заметил, как под самими стрелками происходит какое-то движение. Сосредоточившись еще немного, он различил, что круглый циферблат представляет из себя экран, по которому двигались объемные изображения. Среди прочихпереливающиеся узоры, составлявшие саму основу этого механизма, вырисовали фигуру странника, который спиной стоял к наблюдателю и, подобно ему самому, точно так же смотрел на циферблат уже собственных часов. Ощутив, как кто-то буквально испепеляет его затылок своим взглядом, наблюдатель не смог устоять и резко обернулся.
Что-то не так? осведомился интервьюер.
Грегори, еще некоторое время пытаясь различить нечто вполне определенное, глядя назад через свое собственное плечо, медленно повернулся обратно к своему собеседнику.
Нет, всё так, как и должно быть.
Пока он совершал это краткое движение, студия, где проходила запись интервью с набирающим популярность писателем, превратилась в открытую площадку. Стулья исчезли, уступив место двум небольшим кочкам, располагающимся с двух противоположных сторон разделяющего их гигантского белого дерева, с которого уже готовы были сорваться на землю созревшие лиловые плоды знания.
Путник, что располагался на одной из этих кочек, соскочив с нее, в полете сорвал плод, что был настольно сочным, что чуть не лопнул в его ладони, после чего, ловко обогнув огромное древо по его крепчайшим веткам, уже свесился вниз головой по направлению к сидящему на второй кочке древнему старцу с длинными белыми дредами, заплетенными красными перьями, предложив свой дар.
Будешь?
Тот, лишь слегка улыбнувшись, отрицательно покачал головой.
Ну, как хочешь, похихикала фея, открыв рот и вонзив свои маленькие зубки в плод, что тотчас же лопнул и стал прожигать своим соком само пространство, обнажая голографический скелет, на который было нанизано само время и пространство, что становились лишь дымом, рассеивающимся следом от двух сидящих друг напротив друга существ, которые отражались во все стороны обозримого пространства своими образами. Блистающие своим сознанием и энергией, эти силуэты образовывали целую сеткусамое настоящее жемчужное ожерелье на шее Богини.
Между ними горел маленький огонек, который, поднявшись чуть повыше, достиг такого угла зрения по отношению к каждому из наблюдателей, что складывалось впечатление, что эта вспышка находилась прямо меж глаз каждого из этих существ. Они будто бы сами проникли внутрь этого ярчайшего шарика, внутрь сознания своего собственного отражения, развернув предельный потенциал их фантазий, позволив тем самым уже самой сети вокруг вновь начать наслаивать на себя всевозможные образы. Оно превратилось в самое настоящее меню из переживаний, где молодой человек в компании своей подруги уже внимательно изучал эффекты блюд, которые они закажут. Остановившись на одном из них, он, к своему изумлению, уже понял, что уже не то, что даже просто заказал, но уже и употребил его в пищу, и уже несся через само пространство в прошлое, в полете выхватывая из пустоты копье и вонзая его в своего недруга под радостные возгласы и выкрики своей семьи, что приветствовала своего сына-победителя, которого они смогли спасти от самой смерти с помощью горсти монет и мастерства величайшего мастера Магии всего острова, поклоняющегося Черному Мотыльку!
Крылья этой Богини, раскрывшись над всей вселенной, впитывали своими двумя глазами, что располагались на каждом крыле, жизни всех, кто был рожден, благодаря ее же милости, и которые отдавали ей свою энергию прожитой жизни. Их смерти накапливались и в сердце владыки всего мира, на чьем плаще в районе сердца располагалась золотая бляшка с изображением бабочки. Она же кольнула острием булавки в самое сердце Императора, заставив того пасть на колени и впервые за долгий срок со времен своего детства и так называемых похорон своей сестры разрыдаться от осознания всех последствий, всех тех чудовищных убийств, из-за войн, которыми он так наивно хотел освободить все острова на планете! Он видел страдающих и умирающих от гангрен, от увечий и болезней солдат своей собственной армии, которых он поведет в неравный бой с жарой и холодом на чужой земле. Всё это ради попытки одолеть безумца, который являлся таковым в глазах Императора только лишь по той причине, что и сам Великий Освободитель, Император Арчибальд был точно таким же слепцом, таким же самоуверенным глупцом!
Вспоминая о своем новорожденном ребенке и жене, Арчибальд со с слезами на глазах, стоя на коленях перед часами, что были воплощением самого времени, рыдал и стенал о том, что уже знал наперед, как закончатся не только их, но и его собственная линия жизни! И как бессмысленны были его попытки спасти кого-то, особенно после того, как он уже видел через столетия после своей кончины и всех, кого он любит, свой собственный разрисованный захватчиками посмертный памятник посреди столицы, которая готова была пасть под натиском настоящей экспансии варваров, что безнаказанно убивали жителей его Свободной Республики!
Эти преступления будущего, а также зверства прошлого и ошибки настоящего вкупе создавали четкое ощущение бессмысленности любых попыток противостоять черным крыльям судьбы, что даровали и отбирали жизни и судьбы по своему желанию. Не в силах противостоять этой страшной силе, Император вскочил и побежал к единственному выходу, вцепившись обеими руками в ручку всё никак не поддающейся двери. Государь ощутил, что не может выйти, поскольку весь мир и был этой комнаткой, этой клеткой, где разные формы были лишь выражением чьей-то чужой воли. Эта сила была врожденным качеством Императора, который оказался отнюдь не освободителем человечества, но лишь инструментом в руках высших сил, ведь одно делоиметь материальные успехи среди достойных мужей и быть кумиром, превознесенным вдохновенными речами и чувствами поэтов, и совсем другоеосознать, как факт, и увидеть воочию, что он был лишь податливой куклой в руках фатума.
Всё пытаясь отворить дверь, Император был уверен, что от ужаса осознания всех фактов сейчас же потеряет разум, чувствуя, как за его спиной уже выросли крылья настоящей Богини, которая, уже вспорхнув с его сердца, предстала тем неописуемым существом, на котором сам Император был точно такой же бляшкой, не более чем просто ярким украшением.
Хочешь выйти? Что же, не буду держать тебя, раздались сзади слова, которые чуть не свалили замертво услышавшего их, от страха и ужаса от того, что оно смеется над ним, что она видит его насквозь и для нее этот краткий миг жизни Императора не значит ровным счетом ничего. Было ясно, что его собственное рождение и смертьвсё едино для этой беспредельной силы, и что она смеется над его попытками оттянуть неизбежность.
Однако было что-то еще, какое-то безумно знакомое еще по лесной чаще из детства и смерти сестры ощущение, по самому первому моменту рождения Арчибальда. Оно обволокло тело государя и заставило вмиг обернуться уже безо всякого страха быть убитым, и ответить голосом самой Богини:
Ты не против того, что я поиграю еще немного, любимая?
Два горящих любовью глаза, слегка сощурившись, отвечали куда красноречивее любых слов.
Так путешественник, повернувшись к двери, после тысяч и миллионов попыток в разных телах открыть дверь самой жизни-смерти и времени, умирая каждый раз у ее порога, всего одним легким движением заставил врата восприятия распахнуться, и часы времени идти вновь, ведь они никогда и не останавливали своего бега для юного правителя.