Я никуда не поеду! закричала она. Не смей ко мне прикасаться!
И сама перепугалась от собственной дерзости.
Отец медленно подошёл к ней. Наклонился, приподнял её голову за подбородок, заглянул в глаза. Глаза у него были синие, такие же, как у Лёльки. "Моя девочка, моя копия!", когда-то с любовью говорил папа, подбрасывая сестрёнку на руках, отчего та радостно визжала, будто молодой поросёнок.
Сейчас это были глаза совершенно чужого человека.
Значит, не поедешь? поинтересовался отец. Голос его вновь звучал мягко и даже доброжелательно, но больше Алана не верила этой показушной доброте.
Нет, в страхе прошептала она, отползая назад и скользя по линолеуму белыми носками. Во рту появился противный металлический привкус.
Не поедешь, отец кивнул, и выпрямился. Криво усмехнулся, и вдруг начал вытаскивать из штанов ремень.
Будто зачарованная, Алана смотрела на него и не верила своим глазам. Её сейчас действительно будут бить? Да ещё и ремнём?
За всю её десятилетнюю жизнь никто никогда Алану пальцем не трогал. Хотя она знала, что в некоторых семьях порка детейобычное явление, и среди её одноклассников были ребята, которые приходили в школу в закрытых свитерах с длинными рукавами даже в жаркую погоду. Но представить себе, что кто-нибудь когда-нибудь поднимет руку на неё? На образцово-показательную и практически идеальную во всех отношениях девочку?..
Но тут бабушка, взметнувшись с табуретки, орлицей кинулась на защиту своего птенца и встала между Аланой и её отцом.
Нет! закричала она. Андрюша, не трогай девочку! Христом-богом молю, не тронь!.. Она испугалась, ничего не понимает!.. Сейчас сейчас мы всё уладим
Подхватив Алану, бабушка почти волоком затащила её в комнату и захлопнула за ними дверь. Оказавшись в относительной безопасности, девочка разрыдалась.
Бабулечка, миленькая, спаси меня! запричитала она. Не отдавай меня ему, я не хочу туда! Зачем я им? Прошу тебя, умоляю, не отдавай!
Бабушка обнимала её и целовала в светлую макушку. Алана чувствовала слёзы, текущие из её глаз, и эти слёзы обжигали пуще огня. Они обе рыдали взахлёб, а из-за закрытой двери торопил громкий голос отца:
Побыстрее там можно? Я полдня должен ждать, пока вы распрощаетесь?
Тебе придётся пойти с папой, выплакавшись, наконец, сказала бабушка.
Алана молчала. Ощущение неизбежности накрыло её с головой. Сколько раз впоследствии она переживала это гнетущее чувство бессильного смирения? Когда понимаешь, что выхода нет, что тебя припёрли к стене и некуда бежать? Когда нет сил на борьбу, остаётся лишь отчаяние.
Потом, мы что-нибудь обязательно придумаем потом, твердила бабушка, гладя её по голове. Интересно, кого она успокаивала большевнучку, или саму себя? Я поговорю с дядей Мишей, он поможет нам. Он обязательно нам поможет.
Алана посмотрела на неё с такой недетской грустью, что у бабушки едва не остановилось сердце. И сказала слова, которых больше не произносила никогда, но которые пожилая женщина запомнила до конца жизни.
Не поможет. Никто не поможет. Это судьба. От неё не спрячешься. Я не знаю, Колдун делает это, или какое-то другое Зло, но оно есть. И бороться с ним бесполезно.
Алана вытащила из-под кровати большую тряпичную сумку, с которой они ходили с бабушкой на рынок и, подойдя к комоду, резко дёрнула верхний ящик на себя. Минуту просто стояла без движения, молча, всматриваясь в его содержимое, и вдруг сказала с какой-то злой обречённостью:
Лёлька, наверное, пыталась. За это от неё и избавились.
Бабушка охнула и, закрыв руками рот, бессильно опустилась на кровать. Алана впервые за все эти годы произнесла вслух имя сестры, которую все давно уже считали погибшей. Могло это означать то, что всё это время она втайне думала о ней? Бабушка замерла, поражаясь тому, как мало она всё-таки знала о своей внучке и как глубока была её печаль. А Алана начала скидывать вещи в сумку, без разбора, совершенно не заботясь о том, чтобы их сложить. Это было на неё совсем не похоже, но сейчас ей было всё равно.
******
День клонился к закату. Тени деревьев удлинились, голуби, шнырявшие по двору, отправились укладываться спать, и лишь запоздавший солнечный луч зацепился за антенну на крыше дома напротив и никуда не торопился. С улицы раздавались звуки хлопающего мяча, отрывистые вскрики подростков, играющих в баскетбол, и настойчивый голос женщины, зовущей ужинать какого-то Алёшу.
Алана тоже готовилась к ужину. Она поставила столик в середину комнаты, накрыла его красной скатертью. Достала из духовки курицу и торжественно водрузила её в центр стола. Очень красиво разложила фрукты в вазехоть натюрморт рисуй! Шампанское плавало в ведёрке со льдом. Она поставила два столовых прибора, две тарелки. Два хрустальных бокала. Второй бокал особенно тщательно протирала полотенцем, внимательно всматриваясь, не осталось ли где мутного пятнышка?
Надо ли говорить, что всё это она делала на автомате, плохо понимая, зачем?
Мельком уловила взглядом своё отражение в зеркалекрасивая девушка, высокая, с тонкой талией и длинными белокурыми волосами, которые так и не потемнели со временем. Волосы были её гордостью и предметом зависти окружающих. Алана вспомнила, как недавно вечером они возвращались с Сонечкой из агентства, смеялись и распевали на мотив известной песни перефразированные строки: "Женское счастьелысые подруги, а я первая красавица в округе!". А высунувшийся из тонированного окна проезжающего мимо "Мерседеса" толстый мужик с квадратным подбородком крикнул ей: "Девушка! Миллион даю за ночь на таких шикарных волосах!".
Алана тогда шарахнулась от него, как от чумы, чуть каблук не сломала. "Ну, ты и дикая! покачала головой Соня. Нормальный же дядька, мог бы нас и подвезти. А теперь из-за тебя опять трястись в автобусе".
Я ведь не сошла с ума? слегка испуганно спросила Алана у своего отражения.
Это было бы очень некстати. Нет, с ума она не сошла, кажется. Но ведь она никого не ждала сегодня к ужину. Тогда зачем же накрывала стол на двоих человек?
******
На девятый день рождения Павлика Алана повела его вместе с закадычным другом Петькой в торговый центр, где на самом верху, на шестом этаже, располагался "бэби-парк" с игровыми автоматами и аттракционами. Павлик ждал этого похода с огромным нетерпением, а для Петьки, папаша которого вообще никогда не выходил из "штопора" и спускал на выпивку все семейные деньги, подобная экскурсия и вовсе была равноценна поездке в Диснейленд. В "бэби-парке" было весело, но больно уж шумно и от грохота автоматов у неё очень скоро разболелась голова. Понимая, что оторвать восторженных мальчишек от "стрелялок" в ближайшие полтора-два часа не стоит даже пытаться, Алана решила укрыться в буфете, однако сидящая за соседним столиком троица молодых отцов-удальцов уж очень недвусмысленно принялась с ней заигрывать, и девушка не без сожаления покинула сей уютный уголок.
В поисках тишины, она наткнулась на лестницу, ведущую в небольшой коридорчик, который в свою очередь заканчивался массивной стеклянной дверью с табличкой. Крупные оранжевые буквы гласили: "Уважаемые родители! Не оставляйте, пожалуйста, детей без присмотра!"
Толкнув дверь, она обнаружила за ней помещение с деревянными скамейками и огромной железной пепельницей, прикреплённой к полу за длинную ножку. Устроители позаботились не только о детишках, но и том, чтобы их скучающим родителям было, где выкурить сигаретку, пока их чада "мочат" монстров и сбивают кегли в мини-боулинге.
Помещение пустовало, но устойчивый, характерный запах курилки никуда не делся, и от этой вони её сразу затошнило. Алана в жизни не прикасалась к куреву, её начинало мутить от одного только вида сигарет. "Глядите-ка, неженка, какая!" постоянно ворчал отец.
Курилка оказалась проходнойв стене напротив Алана увидела ещё одну, точно такую же стеклянную дверь. Только надпись на ней была более лаконичной: "Не открывать".
Алана всегда считала себя законопослушной гражданкой. С самого детства она делала только то, что ей говорили другие. Потому что другие знают лучше, и это не обсуждалось.
Вот и сейчас она, конечно же, не стала бы открывать эту дверь, раз уж там была эта надпись. Но тут со стороны лестницы послышались голоса и громкий смех. Чьим-то родителям дружно приспичило отправиться на перекури, судя по топоту, их было там не меньше ста человек.
Алану накрыл острый приступ клаустрофобии и антропофобии одновременно. Видеть никого не хотелось, но ещё меньше хотелось, чтобы увидели её, выходящую из курилки. Стыд и срам, а ну, как кто-то из знакомых или знакомых знакомых узнает её, и решит, что она курит? Плохо соображая, что делает, Алана схватилась за ручку второй двери, пребывая, впрочем, в уверенности, что та окажется запертой. Но дверь неожиданно легко поддалась, Алана проскользнула в неё, и ахнула. Она оказалась на крыше!
Вид сверху был просто потрясающий. Машины и люди такие маленькие и смешные, с высоты шестого этажа город напоминал копошащийся муравейник. Пройдя вперёд по гладкому шиферу, Алана остановилась на краю. Здесь было хорошо и спокойноне слышно грохота автоматов, не смердели пепельницы, никто не подмигивал и не ржал, прицокивая языком.
От нагревшейся за день поверхности крыши исходило приятное тепло. Алана смотрела вниз и внезапно голову прострелила безумная мысль: как легко было бы, наверное, просто взять и сделать шаг. Всего один шаги больше никаких проблем. Никаких и никогда. Всего один малюсенький шажочек, и а интересно, что там?
"Всего один шаг, и ты это узнаешь", эхом отдалось в голове.
А вдруг там мама, там бабушка, там Лёлька? И они ждут её?
Всего только один единственный шаг
Алана! услышала она за спиной.
Она обернулась (нехотя, как человек, которого оторвали от крайне интересного занятия) и увидела Павлика. Как он её нашёл? Братишка стоял посредине крыши, и глаза его подозрительно блестели.
Алана, что ты делаешь? срывающимся голосом крикнул малыш.
Алана смотрела сквозь брата, плохо соображая, что ему от неё надо. Зачем он здесь? И какое ему дело до того, что она делает?
А действительночто?
Павлик подбежал к ней, прижался, уткнулся лицом в живот. И неожиданно громко всхлипнул. Алану пробил озноб. Господи, они же стоят так близко к краю!
Медленно, словно опасаясь, что внезапно поднимется ветер, и сдует их обоих вниз, Алана взяла Павлика за плечи и вместе с ним отошла на безопасное расстояние. И только после этого осмелилась вновь обернуться и посмотреть на город. Что у неё с головой? Она на самом деле думала о том, чтобы?..
Ничего, малыш. Ничего. Я просто хотела хотела посмотреть, что там, внизу.
Павлик поднял голову. Его большие испуганные глаза в обрамлении пушистых ресниц блестели от слёз.
Ты хотела уйти? Бросить меня? Оставить одного? спросил он.
Не говори глупостей! ответила Алана. Куда я могла уйти с крыши?
Но в душе она содрогнулась. Павлик потупился.
Ты знаешь, еле слышно отозвался он, и Алана почувствовала пробежавший по спине неприятный холодок. Павлик всегда говорил: "Ты знаешь", когда она пыталась утаить что-то от него, убеждая себя в том, что есть вещи, о которых ребёнку знать ещё слишком рано. Но она действительно знала. В слово "уйти" её брат сейчас вложил совсем другой смысл. "Уйти" то есть уйти навсегда. Насовсем.
Покончить раз и навсегда с этим миром, с этой жизнью.
Алана присела перед братишкой на корточки. Вытирая ладонями слезы, катившиеся из его глаз, с любовью рассматривала его такое родное, чистое детское личико, курносый нос, золотистые веснушки, крохотную родинку над губой. Какой же он ещё маленький и беззащитный перед этим жестоким миром! Алана прямо-таки возненавидела себя. Они были одни друг у друга, и больше никого кроме них самих в этой жизни у них не было. Да как ей только в голову могло взбрести оставить Павлика?
"Ну, вообще-то у мальчишки есть родители, прошелестел где-то в её голове едва различимый голос. Какие бы они ни были, но они его по-своему любят и даже заботятся, по мере своих возможностей. Подумай лучше о себе: вот ты-то действительно одна! Не боишься, что когда-нибудь пацан пошлёт тебя подальше и выберет мамочку с папочкой?"
Алана не знала, чей это голос, но она была очень хорошо с ним знакома. В последнее время он начал частенько наведываться к ней, обычно в какие-то сложные, напряженные моменты. Как будто у неё завёлся свой личный демон, нашептывающий в уши всякие гадости. Вот только этого ещё ей и не хватало!.. Алана отогнала "демона" решительно и бесповоротно.
Я никогда тебя не оставлю, малыш, прошептала она, прижимая светлую головку брата к груди. Павлик ещё раз всхлипнул.
Правда? недоверчиво буркнул он, но в голосе явно слышалось облегчение.
Честное слово. Клянусь!
Никогда-никогда?
Ни-ког-да! от всей души выпалила Алана. Временно побеждённый демон ехидно прошуршал что-то неопределённое и растворился в глубине её сознания. До следующего раза.
Ну, хорошо, Павлик покосился на сестру мокрым глазом и вытер нос тыльной стороной ладони. По тону было заметно, что он дуется ещё, но совсем чуть-чуть. Тогда пойдём? А то Петька все жетоны в "Танчики" просадит.
В "Танчики"? Алана рассмеялась и чмокнула его в кончик носа. Ты мой хороший!.. Пойдём, конечно!
Они покинули опасную территорию, взявшись за руки, и крепко держась друг за друга. Задержав дыхание, проскочили между двумя рядами чадящих, будто мазутные котельные, громкоголосых родительниц, которые ещё минут пять после их ухода возбуждённо обсуждали, чего "эта дылда" делала на крыше с зарёванным пацаном, и спустились по лестнице вниз. А увлечённый пальбой из виртуального огнемёта по железным чудовищам Петька даже не заметил их отсутствия.
******
Эта история произошла почти год назад. Алана задумалась, глядя на своё растерянное отражение со вторым, непонятно кому предназначавшимся хрустальным бокалом в руке. Интересно, смогла бы она на самом деле шагнуть с той злосчастной крыши, если бы Павлик, каким-то шестым чувством понявший, что с сестрой что-то неладно, не кинулся на её поиски и не остановил?
Ответить на этот вопрос однозначно не получилось и сейчас.
Глава 8
Едва очутившись в родительском доме, Алана сразу поняла, отчего о ней вдруг так срочно вспомнили. У отца с тётей Нюрой, новой женой, родился ребёнокдолгожданный сын и наследник, мальчик Павлик. Но бросать работу в винно-водочном магазине (где, собственно, они с папой и познакомились), тёте Нюре не хотелось, и новоиспеченным родителям срочно понадобилась няня.
Платить приходящей няне было дорого, поэтому остаток своих каникул Алана провела, купая малыша, укачивая его и меняя подгузники. Бабушка ничего об этом не зналапосле того, как у неё забрали Алану, она три недели пролежала в больнице.
Когда же она всё-таки вышла и отправилась навестить внучку, то тотчас же чуть-чуть не отправилась обратно. Десятилетняя девочка, похудевшая, босая, в платьице, из которого она уже явно выросла, с нечёсаными, едва прибранными в хвост волосами, моталась между детской, ванной и кухней, пытаясь одновременно прокипятить бутылочки, запихать испачканные пелёнки в стиральную машинку и покачать кроватку. У Павлика болел животик, и он уже три дня вёл себя очень беспокойно.
У бабушки встали дыбом волосы на голове, и она кинулась на Алане помощь. Вдвоём они перестирали грязное бельё, кое-как накормили и успокоили раскапризничавшегося малыша, вымыли гору оставленной с вечера посуды. Когда Павлик, наконец, заснул, бабушка устало рухнула на табуретку в кухне, не в силах сдержать слёз. Её враз повзрослевшая и посерьёзневшая внучка, однако, не выронила ни слезинки. Она лишь одёрнула подол платья и хмуро обронила:
Ты шла бы домой, бабушка. Папа и тётя Нюра вот-вот вернутся. Не думаю, что они будут рады застать тебя здесь.
Бабушка оторопела от этих слов, сказанных тоном, который мог бы принадлежать разочаровавшейся в жизни взрослой женщине, но никак не девочке, перешедшей в пятый класс.
Господи как же ты живёшь, Аланочка? только и смогла вымолвить она.
Нормально, ответила Алана и, помолчав, отвернулась.
******
Ничего нормального в том, что её малолетнюю внучку приставили нянькой к грудному младенцу, бабушка не видела. Не зная, куда ей бежать, она обратилась за помощью к единственному человеку, который ещё как-то мог повлиять на бывшего зятяМихаилу Гордееву, Никиткиному отцу.
Дядя Миша к тому времени дослужился до заместителя начальника городского УГРО и имел должность следователя по особо опасным преступлениям. Приблизительно через полгода, вследствие каких-то кадровых перестановок, он занял пост начальника, но это событие ещё ждало его впереди.