Каштаны, мечтательно протянул южанин. На юге они, каштаны. А тут одни елки да вереск, тьфу
Сопляка послали за выпивкой согреть гостей с юга. Подойдя с кувшином, он услышал:
Все забываю спросить, дядько Ротгар. Он у вас откуда вражий язык знает?
Так он эйре наполовину. Вон даже имя эйреанское, по-эльфийски вроде «старший» означает. А эйре в старину с Холмами только так болтали
Эйре, значит, протянул южанин. Кто ж его сюда послал служить?
Ты парня не трогай, он так-то наш. Послали и послали, тебя вот не спросили Спасибо, Сопляк. Сейчас грузить будем, чтоб их мотало
* * *
Энвель потряс браслетами на запястьях:
Что мы можем сделать теперь? Доступа к магии у нас нет, а младшие едва держатся на ногах
Ты знаешь, что мы можем сделать, жестко сказал Гаэль.
Энвель знал. И знал: нельзя этого касаться, и даже говорить об этом нельзя.
Не думай обо мне так плохо, друг души, сказал Гаэль. Я заслужил смерть, я боюсь не ее и даже не посмертия Мне страшно, что нас уничтожат вовсе. У земли короткая память, она поглотит наши тела и примет новых хозяев
Старший, Старший, о чем ты говоришь? Неужели лучше выжить и принять проклятие?
Мы уже прокляты, и я даже думать не хочу, как стану смотреть в глаза родичей на том берегу.
Ты не можешь приказать эльфу нарушить гес, я не стану тебе подчиняться.
Это приказ Старшего из Старшей ветви, Энвель.
Я
Дверь открылась. В серые сумрачные комнаты ворвался запах осени. Ветер, отяжелевшая земля, влажная кора деревьев. Все как один повернулись на этот запах, на этот ветер; уши напряглись. Вошедшие проводили знакомую процедуру с трудом зачитывали имена с листка, конвоировали поднявшихся к выходу. Энвель прислушался все, кого выкликали сейчас, были из Дома Терновника.
Так вот почему он торопился.
Гаэль да Тихен Враз на Драйхеан ар Сиедхе?
Старший засмеялся:
Что же они делают с нашим языком! Жаль, никто не научит их произношению
Позволь мне пойти вместо тебя, быстро сказал Энвель.
И запутать судьбу в такой узел, что и боги потом не развяжут? Это моя дорога, и негоже другому заступать ее.
Гаэль поднялся будто статуя из мыльного камня, с белым ясным профилем. Поклонился человеку в мундире. Тот сказал несколько отрывистых слов, кивнул на дверь.
Прощай, друг души, и помни, о чем мы говорили.
Гаэль хотел по привычке коснуться бело-зеленого шарфа; но не было на нем больше знака Верных навек, и когда пальцы коснулись беззащитной голой шеи вот тогда у Энвеля что-то разверзлось в душе, обдало холодом.
На том рву вырастут маки Или, возможно, лунная трава
Прощай, Старший из Старшей ветви. В следующий раз в Серебряной долине
В следующий раз, кивнул Гаэль, развернулся и пошел к выходу.
* * *
«Arwechall i Dale an Argead», так он сказал, этот эльф. Бабка рассказывала Сопляку про Dale an Argead, заповедную долину эльфов. Или эльфов и людей? Не вспомнить уже.
В дневном свете они выглядели задохликами. И сам бы он, наверное, так выглядел, просиди столько времени в башне безвылазно. Щурились от солнца, устало прикрывая глаза, безропотно позволяли заковать себя в колодки никому не нужно неприятностей по дороге. И дышали будто желали надышаться на всю длинную эльфийскую жизнь.
А в этот раз и света им не досталось, вывели их под дождь. А эльфы открыли рты, руки протянули как дети, радуются.
И капли разноцветным бисером скачут у них на ладонях. Уезжать в дождь хорошая примета.
Говорили, будто их везут к морю.
На корабли.
С местом Сопляку повезло. Они жили рядом с башней, в бывшей пристройке то ли для слуг, то ли для гостей, поди разберись теперь. Так или иначе, казарма у них была с террасой и с латринами, каких он никогда не видел. Сопляку нравился белоснежный остов бывшего эльфийского замка, нравились высокие темные ели и запах мокрой хвои рано утром, и тайна, связывающая его, Сопляка, со всеми, кто здесь служил. Комендант, которого тут все звали дядькой Ротгаром, за дисциплиной следил, но по пустякам не придирался, а Сопляка еще и отмечал. Пленники тоже не доставляли хлопот. Их вообще не было слышно. Эльфы не буянили, не требовали добавки к рациону, не просили выпустить. Двигались они бесшумно, так что порой казалось древний особняк по-прежнему необитаем, а их какой-то безумец поставил сторожить пустой дом.
Только иногда доносились оттуда песни и тихий ломкий смех.
Сопляк чаще, чем другие, оказывался во внутренней страже. Считалось, будто он, наполовину эйре, эльфов знает как облупленных, и Сопляк устал уже спорить, что это не так. Остальные трусят, ну и ладно.
Эльфы редко спали. Сидели, переговаривались тихо, он не мог разобрать слов, их голоса успокаивали, как шум воды. Кажется, они говорили друг другу гораздо больше, чем произносили вслух. Остроухим стражники вовсе не докучали, и Сопляк задумывался а видят ли эльфы их вообще?
Среди них он не чувствовал себя чужим. Он чувствовал себя вовсе не существующим.
Он не понимал, как красота может быть такой страшной. Ведь на кого из них ни взгляни глаз отдыхает, будто смотришь на деревья в майском цвету, на серебряный росистый туман, на то, что было всегда и каждый раз удивляет.
Но от холодных их точеных лиц берет жуть. Страх впивается в тебя, впитывается, остается, так что и вправду боишься поворачиваться спиной, хотя у этих гес, им в спину бить нельзя.
А взгляд все равно тянется, пытаешься понять что ж в них есть такое, чего нет в нас, почему в их присутствии чувствуешь себя нескладным, уродливым, чуждым? Досада брала. Остроухих не велели трогать, но он видел: кто-то из ребят нет-нет да и распустит руки. Да и сам он однажды, подгоняя эльфа, которому пришло время садиться в подводу, приложил его саблей плашмя. Не так сильно и приложил, для порядка. Остроухий развернулся и посмотрел прямо, и в глазах его отчетливо читалось: «Почему?» Не «За что?», как у человека было бы, а «Почему?». Эльф считал у стражника должна быть причина бить его, и ожидал, что сейчас ему эту причину объяснят. Только Сопляк ни себе, ни ему не смог бы объяснить, откуда такая сильная, до дрожи в пальцах, охота ударить.
С тех пор он никого из них не трогал.
Раз у Сопляка хватило глупости спросить куда их везут на самом деле. Южанин хмыкнул, глаза его сразу будто выцвели, стали скверными:
Куда На кудыкину гору, собирать помидоры. Пусть потрудятся на благо Державы
Так и уехал. Сопляк больше ничего не спрашивал.
* * *
Когда забрали Терновников и Виноградников, в башне будто стало пусто. Хотя их все равно оставалось куда больше, чем эльфы способны выносить.
Возможно, в этом их расчет, думал Энвель. Они приучат нас спать вповалку, бояться смерти и использовать темную магию. И не будет больше эльфов, ведь то, что останется, это будем уже не мы
Он лежал и смотрел в стену; огонек свечи колыхался, и на камне играли блики и тени. Одна из теней, с лютней в руках, подошла поближе, присела рядом.
Сколько ты уже не был в Спокойной роще, брат? спросила тень. Ты носил повязку, тебе есть кого там навещать
Энвель махнул рукой.
Где-то за заколоченными окнами ночная птица кричала: «Кто ты, кто ты, кто ты?»
Мне бы знать
Кого из нас там не ждут, скажи мне? Но отсюда невозможно уйти.
Он пытался вырваться закрыть глаза, отправить душу в другие миры. Но постоянно что-то мешало говорок охранников, чужие шаги, стоны младших, которых пути сна опять выводили к разрушенному городу. Даже треск свечей стал его раздражать.
Из-за того ли ты не ходишь в Рощу или из-за тех, кого боишься там встретить?
Я не эльф, сказал он тени. Мы должны быть бессмертны, помнишь? Мы должны быть веселы и холодны Мне холодно, Ривардан, но мне не весело
Раз уж мы проиграли, все, что нам осталось, это умереть с достоинством
Бард говорил, как ему и полагалось, и сопроводил свои слова печальным мотивом. Но прав был Гаэль как бы они ни умерли сейчас, это будет означать поражение.
Лиадан, самый младший из них, стоял, зажмурив глаза, в единственном лунном луче, пробившемся сквозь доски; стоял с протянутой рукой.
Энвель позвал его; тот обернулся с виноватой улыбкой. Протянул на ладони горсть серебряных бусин, выпрошенных у луны.
Энвель только вздохнул.
Лиадан из дома Утесника; родился уже после Заката. Он не виноват в глупости и тщеславии старших, которые проглядели человека. Его род прибыл с моря, чтоб сражаться, и Лиадан, помнящий соленый ветер и бесконечность на горизонте, труднее, чем остальные, переносил неволю. Он высох, как сохнут водоросли на солнце, дышал с трудом, будто рыба, вытащенная на песок.
Старший, не выдержал он, правда ли то, что говорят люди: мы отправимся на море?
Энвель положил руку ему на плечо. Сил нет, отдавать почти нечего
Что ты видел во сне? Море?
Он дождался легкого кивка, и понял, что младший лжет. Но когда его имя назовут, он пойдет за людьми с радостью. Любая дорога для него теперь дорога к морю.
Этой ночью Энвель слышал волну. Мощная, темная, она бушевала и колотилась в поставленную когда-то давно перегородку. Сейчас, в этом безвременье, слившемся в один день, и не вспомнить, зачем ее ставили.
«Ты знаешь, что можно сделать», сказал Старший, развернулся и побрел по долине, усыпанной маками.
Если поднять перегородку, волна хлынет в башню, захлестнет охрану, вынесет их на свободу, в холмы, в леса. Даст им силу сражаться. Силу побеждать.
Несложный ритуал, несколько слов, которых ты никогда не учил и никогда не забывал.
И на следующий день он вдруг плетет из бисера волну, грязно-зеленую, штормовую; она выгибает спину, рушит построенный Фингаром стеклянный мост, обрызгивает игроков.
Энвель остановился, поняв, что едва не сделал, впору благодарить черные браслеты, запирающие силу. Ведь бисер глупая материя, он все впитывает одинаково
Энвель поднялся и отошел к окну, прижался лбом к занозистым доскам. Страшнее всего был не испуг, не презрение или непонимание в их глазах. Страшнее затаенное ожидание. Наверное, благословение быть человеком. Чужой может использовать темную магию и не увидеть, как скрипят и сдвигаются над головой, точно своды, основы мира; он живет не так долго, чтоб вообще узнать об этих основах. У людей не бывает геса; нельзя наказать за нарушение обета, который никто не давал
* * *
Случилось это после того, как отправили очередную партию. Сопляк снова оказался во внутренней страже. Ребята в такие дни боялись к ним заходить, хотя эльфы вели себя так же спокойно, как и всегда.
И опять играли. Раскладывали на широкой мраморной столешнице мелкий разноцветный бисер, откуда только ни набранный эльфы выплетали его из кос, разрывали яркие браслеты-фанне на запястьях, выковыривали из вышивок на рубашках. Больше всего, конечно, вышло бы из поясов, но пояса с них сняли сразу, когда привезли. Бисер этот тоже хотели конфисковать, но сверху пришло распоряжение с пленными обращаться «учтиво», так что до дела не дошло. Обычно Сопляк не видел на столе ничего, кроме неумело выложенных узоров, и смысла игры не разбирал. Но теперь то ли свет падал как-то удачно, то ли Сопляк нагляделся уже на этот бисер и наконец понял игру но ему вдруг показалось, будто он понимает, что именно строит старший эльф. Он затаил дыхание и тут вошел кто-то из ребят, хлопнув дверью; порывом ветра бисер сгребло со стола, раскидало по полу. И Сопляк не думая кинулся подбирать так ему не хотелось, чтоб пропадала та картина, которую он почти увидел.
И тут же он сам себе стал противен. Ползает тут перед врагами, точно как раб у высшей расы
Он был зол, выбираясь из-под стола, но старший эльф вежливо улыбнулся, подал Сопляку руку и тот опешил кивком предложил сесть за стол. У других игроков лица были нечитаемые, как всегда. Застигнутый врасплох, Сопляк сел на скамью, и эльф подвинул к нему горстку бисера.
* * *
Остальные недоумевали, но не выказали бы этого: Энвель теперь Старший из Старшей ветви, он знает, что делает.
Вот это лунный бисер, указал он человеку на крупные серебряные бусы. А вот это солнечный, он мельче Этот дало море тяжелые, темные бисерины, будто бы с прилипшим песком. А это янтарь, что бывает около берега. А вот этот
Человек смотрел во все глаза. Трогал, перебирал, будто пробовал цвет не только глазами пальцами.
Энвель подумал, что для своей расы человек молод. Ну вот как его младшие, как Фингар или Лиадан
А они глядели, и недоверие сменялось потихоньку интересом.
Человек что-то сказал. Потом, не без труда, выговорил на эльфийском как выцарапал:
Как играет?
У Энвеля впервые спросили как играть. У его народа это было в крови. Он задумался и понял, что вряд ли сумеет объяснить человеку. Для кого-то это игра красок, для кого-то музыки, но чаще образов, воспоминаний о том, что было, или о том, чего никогда не было, или так у младших о том, чего хочется, а силы сотворить не хватает. Главное же то, чем такая игра может обернуться, если вдруг и образы, и воспоминания, и краски, и музыка сложатся воедино он и права не имел объяснять.
Подумай о красивом, сказал эльф. Он произнес гораздо больше, может быть, он и вообще не то сказал но Сопляк понял его именно так. Он смотрел на бисер с каким-то забытым детским удовольствием дети всегда так смотрят на яркое. Ему вспомнился витраж, который он так любил, в маленькой церквушке Байлеглас: святая Брид в синем одеянии, с красными четками; Сопляк принимал их за гранатовые зернышки. Рука сама потянулась к синим бисеринкам, хоть он и понимал, что ничего похожего на тот витраж из них не выложит. Но вот пальцы эльфа подбросили несколько стекляшек, уложили, подправили и будто руки святой Брид в синих рукавах возделись над ними, как раньше, укрывая от опасностей. Сопляк услышал чаек, кричащих за витражами, и отголоски хора. Где-то совсем близко запахло морем. И хор зазвучал полнее, громче, так что Сопляк оглянулся кто поет? Но тут невысокий эльф в ожерелье из ракушек выкатил несколько бисерин, повертел в пальцах и на совсем родном море закачалась лодка
* * *
Это было какой-то детской глупостью, безумием брать в игру человека. Но у чужого получилось; мало того, с его присутствием игра оживилась. Даже те, у кого сил на узоры уже не было, теперь перекатывали пальцами стекляшки, крепко задумавшись. Энвель занес пальцы над разноцветной блестящей смесью на столе. Как будто над струнами. Струны он и вспомнил не глухой потерянный напев лютни Ривардана, а ликующую капель, что звучала здесь же когда-то на Весенних танцах.
Правду говорят, бисер игра для стариков, игра воспоминаний. Но вот же прозвучала арфа, как над ухом, и тут же взвились в воздух и стали складываться в узор разноцветные бисеринки, и выплыла из ниоткуда та самая башня, наполненная песнями и смехом.
А Фингар уже сжимал и разжимал ладонь, готовый продолжить; всего несколько бисерин, передвинутых с места на место, и рядом с башней вырастает ясень, облитый луной Фингар, который видел Тир Финшог только разрушенной, а дерево засохшим Друзья его радостно засмеялись, и струна будто зазвучала громче, черпая из памяти давно забытые мелодии.
* * *
Сопляк очнулся внезапно: ветер погас, башня исчезла и вскочил, едва не опрокинув стул. Эльфы посмотрели с сожалением. Свои смотрели тоже, уже повытаскивав сабли, и Сопляк с упавшим сердцем подумал ну все, жди неприятностей.
Дождался. От дядьки Ротгара влетело, конечно, но этим дело не кончилось. Через день снова приехал южанин, но один. И комендант, вечером вызывая Сопляка на разговор, шипел:
Ты что там натворил, чтоб тебя мотало?
Южанин не выглядел рассерженным. Он увел Сопляка из казармы, к длинной поваленной сосне, куда ребята обычно ходили курить. Сейчас там никого не было поздно, все, кто не на службе, уже по койкам
Южанин вытащил дорогой портсигар, протянул.
Возьми, солдат. Не век тебе Ротгаровой дрянью травиться
Спасибо, вашродие
Дядько Ротгар небось вас тоже за выпивкой гоняет?
Никак нет, вашродие. Комендант Ротгар очень строгий и никогда не нарушает устав.
Ладно лапшу на уши вешать, отмахнулся южанин. Я ж сам под ним служил когда-то, вон Ревгвенн брали Хороший он мужик, так-то
Сопляк молчал. Не его дело начальство судить. Тут уж судьи всегда найдутся.
Тебя как звать? По-настоящему?
Шон, вашродие. Из Байлеглас.
И опять вырвалось это «г» впридышку, как он ни пытался от него избавиться.