Голова резко мотнулась вбок, и тут же комнату огласил звонкий шлепок и грохот молнии. Гостиную осветила вспышка. Бледный след отцовской ладони на щеке загорелся болью и покраснел.
Берт чуть не рухнул на пол, но успел ухватиться за спинку кушетки. Он прижал руку к щеке, распахнул глаза и уставился на отца.
Тот смотрел на него с таким же удивлением и страхом.
Кнопка, прости
Гилберт скрипнул зубами и ринулся на лестницу.
Кнопка!
Но Берт бежал к своей комнате, тяжело дыша от раздирающей боли в горле. Перед глазами плыло. Он ненавидел сейчас все на свете.
Кнопка, я не хотел, прости!
Последнее слово оборвал громкий хлопок двери.
В комнате в открытое окно ветер швырял дождевые капли. Вяз сыро шелестел и сверкал. Пол у подоконника уже промок. Берта это беспокоило меньше всего.
У него дрожали от злобы руки, глаза щипало от слез, щека горела. Он стал бешено метаться по комнате, не зная, как дать выход своей ярости. Но быстро понял.
Гилберт пнул комод. Тот пошатнулся и громыхнул лежащим внутри добром. Разум и чувства сошлись. Оба кричали о том, как все несправедливо. И оба требовали крушить все вокруг.
Он пихнул ногой стул, и тот с грохотом упал на пол. Потом Гилберт смахнул со стола все лежащие на нем бумажки и книги. Они шумно разлетелись по комнате, раззявив страницы. Затем Берт выкинул с постели одеяло, подушку и содрал с матраса простыню. По щекам текли горячие слезы и превращали мир в плывущее пятно.
Потом он швырнул через всю комнату деревянный подсвечник в закрытую дверь. Тот с хрустом врезался в створку и рухнул на пол без двух ножек. Они стукнулись об соседнюю стену, упали на пол и закрутились.
С грохотом и хрустом выкипала и злость. В этом водовороте разрушений и шума что-то в нем рвалось на волю, какая-то клыкастая ревущая бестия.
Даже когда он перевернул комнату вверх дном, бешенство не притупилось. Оно бурлило еще жарче, сердце истошно колотилось об ребра.
Одного беспорядка мало! Надо раз и навсегда покончить со всем. Не как Валус Одил, он облезлый старпер, болтающийся в петле. Нет.
В ту секунду Берт понял, как жутко надоела ему эта комната. Как надоел дом. Как надоел отец с его вечными запретами и безразличием. Как надоел город из этих апатичных серых домов. Как надоела страна с ее неспокойствием.
Поэтому он нырнул под кровать и выудил тревожный рюкзак. Берт заготовил его на днях, когда вспомнил разговор с Лиреном в Часовне. Рядом валялся лук, колчан и двемерский меч. Берт накинул плащ, всем этим себя обвесил, запихал в рюкзак все кошельки и монеты, что были в комоде, и понесся к окну.
На улице бушевало: бурлящая вода одним потоком неслась по канавкам, дождь косыми линиями бил по крышам, гроза распарывала темно-серое небо яркими стрелами, мокрые кроны деревьев громко шелестели, а ветер вбрасывал в комнату холодную водяную пыль. Всюду стоял жуткий шум, весь город покорно склонился перед штормом.
Гилберт был готов уже лезть наружу, но замялся.
Нет, он не передумывал. Наоборот, хотелось оставить отцу какое-нибудь едкое послание. Последнее слово. И он придумал.
Берт схватил с пола листок пергамента и вытащил из-под стола кусок угля. Затем нацарапал на листе фразу, которую давно видел в какой-то книге: «Все мосты сожжены». Слащаво, но правдиво.
Он кинул записку на кровать так, чтобы сразу было видно с порога. Затем вернулся к комоду, вытащил третий ящик и достал олений рог. Берт прижал его к груди, в которой трепыхалось сердце, помедлил и сунул за пояс.
Он натянул капюшон, залез на мокрый подоконник, ухватился за толстую ветку вяза (теперь-то он доставал без проблем) и стал спускаться по стволу, вспоминая движения Фуфела. Спрыгнул на мокрую траву и побежал по пустынной улице под гремящим ливнем.
По пути не встретил ни души, и это одиночество его восхищало. Вот он, один-единственный, быстрый и сильный, кто осмелился выйти наружу в такой погодный кошмар. Кто теперь бы назвал его девканом?
Он бежал по блестящей мостовой прочь из этой жизни. Храбрый и одинокий, он напоминал себе дикого зверя, может, волка. Но волк не волк без своей стаи! Берт спешил в Часовню Стендарра.
***
Когда он добежал, ливень даже не думал утихать. Наоборот, вовсю плясал на ступенях, вздымая облако брызг. Перед лестницей растеклась здоровенная лужа. Вода пузырилась, отражение серого неба дробилось в колечках.
Гилберт влетел в вестибюль. С одежды и рюкзака текло. Эхо шлепающихся на пол капель разлеталось под высоким куполом и отражалось от стен. В Часовне было пусто и сухо. Пахло ладаном. Берт спустился в полумрачный холл под залом и пошел к комнате Гурерина Селвило, отца Лирена.
Тот как обычно читал, сидя за письменным столом, и что-то выписывал на бумагу. Рядом в канделябре горели свечи. Лирен вздрогнул, когда Берт вбежал в проем. Чернила с пера капнули на столешницу.
Лирен, тяжело выдохнул Гилберт. Сердце билось в горле после забега.
Что такое? тот с недоумением обводил его с ног до головы. Его длинные волосы были по-эльфийски зачесаны назад, точно как у Гурерина. На немлюбимая бордовая роба.
Я из дома сбежал, устало говорил Берт, привалившись к косяку.
Что? Почему?
Потом расскажу. Побежали со мной.
Лирен вытаращил глаза. На столешницу плюхнулась вторая чернильная капля. Он рассеянно сунул перо в чернильницу и встал из-за стола.
Куда? Ты чего?
В Имперский город! Берт подошел к нему. Лирен ощутил запах сырой одежды. Мы же с тобой хотели!
Я не могу.
Чего?
Лирен потупился и сказал тише:
Мы с родителями завтра поедем в Блэклайт. Там родня осталась после Красного года, нам надо помочь им отстроиться. И
Он замялся и стал мусолить подол робы.
Что? торопил Берт.
Мама сказала, что там я буду должен жениться на девушке из Дома Садрас, он прерывисто вздохнул и поднял глаза на Гилберта: И папа поддерживает. Я не хочу. Но они говорят, что это поможет нам всем.
И ты туда же.
Сердце рухнуло. Берт неподвижно смотрел на Лирена, а в голове зияла пустота. Точно оттуда выскоблили все до последней мысли.
Извини, Берт.
Лирен сел обратно за стол и склонил голову над книгой. Гилберт не мог отвести от него потрясенного взгляда.
Я знаю, что ты думаешь, дрожащим голосом начал Лирен. Что мы договаривались
Нет. Нет, ничего. Мне уже все равно.
Лирен ошарашенно повернулся.
Что?
Берт увидел его глаза, наполненные такой же печалью и растерянностью. Он сам чувствовал себя таким. Губы задрожали, в глазах снова поплыло. Он кинулся к Лирену и обнял его за шею. Сухого и теплого, пахнущего чернилами и отцовским бриолином.
Лирен сцепил руки на его мокрой спине за рюкзаком и луком.
Не уезжай, тихо попросил он.
Берт молча помотал головой, еле сдерживая слезы. В горле распух колючий комок. Затем он отслонился и вынул из-за пояса олений рог.
Это тот? Лирен смотрел на него с неверием и восторгом.
Да, Гилберт положил рог на стол рядом с книгой. Пока.
Он пошел к двери, а Лирен провожал его непонимающим взглядом. Переводил на рог и обратно. Берт застыл в проеме и повернулся. Лирен помолчал, теребя подол робы, а потом ответил:
Пока.
Берт шел по мостовой, напоминая одинокого печального призрака под проливным дождем. В конюшне за воротами он увидел, что рабочих не было. Они прятались в лачуге. Тогда Берт перемахнул через ограду в загон, приземлился в вязкую грязь и прошлепал к ближайшей лошадигнедому жеребцу. Затем вскочил в седло и пришпорил коня с боков. Тот истошно заржал, лягнулся, замотал головой и понесся к забору. Гилберт на скаку дернул вожжи, и жеребец перепрыгнул ограду, взметнув тучу черных грязевых брызг. Ржание услышали два стражника, но когда они выбежали на дорогу, мерин уже гнал от родного стойла во весь опор.
***
Ночью на Коловианском нагорье стояла тишина. Только сверчки трещали. После дождя воздух умылся, посвежел и очистился, стал легким и прозрачным. Через ясную летнюю темноту на небе проглядывались редкие сверкающие звезды. Мир будто укрывался глубоким черным бархатом с ярким искрящимся бисером.
В глубине степного леса на границе между Сиродилом и Хаммерфеллом слабо потрескивал костерок. Гилберт готовился к ночлегу. Он привязал коня к низенькой сосне неподалеку от очага и разложил спальник.
Берт смотрел в черную даль, протянув руки к огню. Воображал, какие приключения его ждут. Он ни минуты не сомневался ни в чем. Все было так, как нужно и как он хотел. Долгожданное ощущение свободы и самостоятельности окрыляло его, будоражило кровь. Гилберту не было жаль отца, нет, ни капли. Вернись он назад во времени, поступил бы так же.
Только то, что Лирена не было рядом, погружало в тоску. Гилберт невольно представлял, как он встречает ту девчонку из Дома Садрас в Блэклайте, и как они влюбляются. Было горько, но мысли сами там вращались.
Но тепло от костра будто гладило его ладони мягкими руками, шептало, что все будет хорошо. И Гилберт верил. Он даже улыбнулся в темноту, слушая пение сверчков.
Да, все будет хорошо.
Чуть позже, уже готовясь уснуть, Гилберт что-то нащупал у себя в кармане куртки. Странно, ведь он не помнил, что клал туда. Берт выудил из кармана старую, потертую временем записку с кляксой на обороте. И эта клякса оживила в нем воспоминания.
Это было папино послание. Два года назад Берт отправлялся на свою первую испытательную охоту с Алером. От этого испытания многое зависело, например, даст ли Алер настоящий лук или оставит малышняцкий, так что Берт волновался. Папа тогда был на смене и не мог утешить, поэтому утром оставил записку под дверью комнаты.
Берт развернул листок и снова прочел:
«Кнопка, поверь, испытательная охотаэто далеко не самое трудное, что тебе предстоит пройти. Знаю, ты волнуешься, но воспринимай это как игру. Помни, нет на свете ничего, с чем бы ты не мог справиться. А с игрой ты и подавно сладишь.
Просто помни, что я верю в тебя. Ты силен, ты храбр, тебе хватит упорства. Я не сомневаюсь в тебе, и ты тоже не должен.
P.S. Обещаю, мы съездим в Имперский город, как только получится»
Испытание он тогда и правда прошел.
Гилберт задумчиво смотрел в записку. Что-то странное туманилось в голове. Грусть? Досада? Раздражение? Руки едва заметно дрожали, пальцы невольно сжимали бумагу.
Но тут он вскинул к черному небу насмешливый взгляд. Его руки с хрустом смяли старый листок, уже приготовились бросить в огонь, но вдруг робко остановились. Гилберт с какой-то детской грустью глянул на изогнутый, смятый комок. На мгновение ему показалось, что он услышал его плач.
Плач? Нет. Это были голоса прошлого.
Руки Гилберта оживились и одним злобным движением швырнули записку в костер.
Языки пламени тотчас окружили ее поломанные желтоватые бока. Края почернели и загорелись, а потом огонь поглотил бумажку целиком.
Гилберт смотрел, как тлело его прошлое. Как горели его мосты.
Конец первой записи. Дефекты: 1. Примечание: дефект вызван индивидуальными особенностями запоминания пациента. Признать незначительным.
Запись вторая. Пациент ГГ-4/022/м/3430.
Все в порядке?
Голова кружится.
Это нормально. Я должен отметить, что ты хорошо справляешься с задачей. Мы можем продолжать?
Ага.
В таком случае закрой глаза. Начинаю фиксацию.
Часть II.
Гнездо
Крюк
Через степь Хелкори Гилберт пробирался два дня. Каждый раз, присаживаясь с картой на нагретый солнцем валун, он мысленно благодарил судьбу, что ближайший городЭлинхир, не примостился в какой-нибудь пустыне вроде Аликра. Там бы пришлось беречь каждую каплю из фляги с водой и стоптать себе ноги в поисках хоть одной съедобной твари. Степь же была дружелюбной. Берта окружали зеленые поля, низкие деревья, колючие кусты, маленькие озерца и горы, похожие на выструганные из дерева. Не слишком жаркие дни и не слишком холодные ночи.
Зверья тоже водилось достаточно. Оленей Берт караулил у водопоев, а по дороге через поля стрелял в дроф, зайцев и луговых собачек. К тому же можно было найти кустики ежевики и костяники. Тогда у Фишки (так Гилберт назвал своего коня, в честь коррольской дворняжки) был праздник. Слушая его размеренное чавканье, Берт даже ловил теплое ощущение товарищества. Он гладил Фишку по лоснящемуся боку и говорил:
Как думаешь, тебе бы такое перепало, если бы я тебя не угнал?
Фишка отвечал задумчивым храпом, и Гилберт кивал:
Вот и я так думаю.
Берт пару раз успел пожалеть, что не взял с собой Поучения или хотя бы томик Барензии. Они бы помогли заглушить в голове голос, который бубнил все эти два дня:
Не надо было сбегать. Что с тобой теперь будет? Что будет с папой? С Лиреном? С Фуфелом? Со всем городом? Как оно все будет без тебя?
Приходилось начинать болтать с Фишкой. Пересказывать книги, которые Гилберт читал дома, обсуждал ребят, жаловался на отца, на тоску, на несправедливость. Фишка со всем был согласен, и Берт его за это уважал.
Когда вдали показались башни Элинхира, он ехал, терпя голодные спазмы в животе. Гилберт лежал на спине Фишки, вдыхая солоноватый запах его шерсти, пока тот устало плелся по дороге к воротам. Чтобы солнце не припекало голову, накинул капюшон. На брусчатке вытягивались синие тени деревьев. Копыта Фишки усыпляюще выстукивали по камню. Спина от рюкзака уже ныла. Лямки натирали плечи. Берт с горечью вспоминал свою мягкую подушку, чистые простыни и пружинистый матрас. На секунду даже подумал, что можно было остаться ради них, но сразу же слышал тот смачный шлепок, когда отец дал пощечину, и ту резкую пылающую боль. Все сомнения улетучились.
У ворот стояла стражница в легких доспехах, с забавным белым тюрбаном и со скимитаром на поясе. Она выставила руку перед Фишкой и сказала что-то на хаммерфеллике.
Какой-то жеваный язык. Слова будто перемалывают во рту и выдают нечто бесформенное.
Берт приподнялся в седле и устало пожал плечами.
Не понимаю.
Откуфа ефешь, дефощха? стражница подошла к нему и обвела поклажу придирчивым взглядом. Лезвие ее скимитара ярко бликовало на солнце.
Берт поджал губы и сдернул капюшон.
Я не девочка!
Стражница глянула на его волосы, густые, взлохмаченные с дороги, но коротковаты, едва уши закрывают, и виновато улыбнулась:
Прости, мальщих. Скажи, откуфа ты?
Из Сиродила.
Это близко, она подняла на него глаза. Белки выделялись на темной коже. Это Хоррол?
Да.
Она кивнула и отошла.
Я там была. Храсифый гороф.
Угу, Берт подпихнул Фишку вперед. Тот недовольно помотал головой и побрел по мощеной дороге.
Но едва Берт въехал в город, сразу растерянно обвел улицу глазами. Он медленно ехал на Фишке и видел, что дома, колонны, мостовая, даже огромное раскидистое дерево в клумбе на площадивсе это было похоже на Коррол.
Он для тебя красивый, потому что ты живешь в таком же.
Берт потянул за вожжи, Фишка замер. Вокруг ходили люди, и среди них были почти такие же, как в Корролесо светлой кожей и угрюмыми лицами. Стучал кузнечный молот. Лаяли собаки. Шоркал веник у кого-то во дворе. На одном из домов Гилберт заметил вывескунарисованный очаг, на вертеле дымился округлый окорок. Надпись топорными косоватыми буквами: ЖИРНЫЙ ЖАБ.
По соседству виднелись и другие забегаловки с похожими вывескамина одной две скрещенные пивные кружки, на другойсвиная голова, на третьеймясная нарезка, на четвертойлютня и бутылка. По улице разносился запах жаркóго.
У Жирного жаба притулилась палатка булочника, а перед ней толпился народ. На подносах лежали лепешки, батоны, буханки черного хлеба, пирожки и калачи. За прилавком под тенью навеса громоздился тучный мужик в фартуке и со скособочившимся поварским колпаком. На ткани темнели масляные пятна. Булочник напоминал слоада (Берт читал о них в Легенде о морских слоадах и видел на картинке какую-то огромную пузатую черепаху с обвисшими щеками и без панциря). От слоада его отличали разве что торчащие клочьями волосы. Голова у него была усеяна темными бляшками и походила не перепелиное яйцо.
Пустой желудок скрутило спазмом. Берт поморщился, слез с Фишки и отвел в стойло. Тот сразу опустил морду в поилку и принялся жадно хлебать. Гилберт погладил его по боку и пошел к лавке.
Пока горожане балаганили, а булочник-слоад что-то бухтел в ответ, он прибился к лотку и встал к нему спиной, Начал выжидать удачного случая стянуть что-нибудь с подноса. Из-за плеча Берт поглядывал на него, видел рядок румяных лепешек, и рот у него наполнялся слюной. Живот умоляще гудел.