Мысль ужалила его, и он вздрогнул.
Нет, нет, нет!
Ну, да! Лирен будто услышал его мысли и закивал. Вот я и не хочу, чтобы это кончалось.
По спине пробежали жгучие мурашки. Берт судорожно отгонял от себя осознание того, что ему приятно. Очень.
Не кончится, пробормотал он и опустил глаза в землю, будто ища у травы помощи. Только намНу, то есть, мы и так дружили
Да, Лирен тоже потупился и посмотрел ему на руки. Давай Давай никогда не переставать?
Берт помолчал, бегая взглядом по опавшим листьям и обугленным поленьям в кострище. Пальцы дрожали, и Лирен это видел. Гилберт точно это знал, потому что краем глаза следил за ним.
Давай, пролепетал он.
Они замолчали, не смотря прямо друг на друга. Туча уже наплыла на них, и стало темно, почти как вечером. Накрапывал мелкий дождь. Берт видел, как редкие капли падали на сухую землю и впитывались темными пятнышками. Слышал, как взволнованно дышал Лирен.
Нам, наверное, нельзя так думать, тихо сказал тот.
Берт как наяву видел его мысли. Потому что в голове у него было то же самое.
Я еще два года назад хотел об этом у тебя спросить, сказал он и заставил себя нахмуриться.
О чем?
О том Кто такие педики. Но Фуфел мне тогда сказал.
Лирена словно кто-то толкнул. Он резко отсел и повернулся к лесу. Молчал. Гилберт тоже отвернулся. В груди больно колотилось сердце.
Дождь уже стучался об бревно и листья на земле. В волосах застревали холодные капли. Запахло мокрой травой и древесиной. Вдали слышался тихий рокот грома.
Они молчали, беспомощно глядя в разные друг от друга стороны. Лирен так и мусолил свою накидку, а Гилберт царапал себе ладонь ногтем. На глазах начинала дрожать влага.
Чума бы не стал так думать. Он бы за такое оторвал ухо.
Ненавижу тебя, Лирен, что ты натворил? Что мне теперь делать?
Лирен накинул капюшон и молча поднялся. Листья под ним захрустели. Он взял свой рог и поправил колун на поясе.
Надо идти, тусклым голосом сказал он, не глядя на Берта. А то промокнем.
Угу.
До приората Вейнон они шли молча, боясь посмотреть друг на друга. По лицу стекала вода. Берт разглядывал в руке олений рог и надеялся, что папа не станет расспрашивать о том, где он его взял. Тогда не придется говорить о Лирене.
Только у городских ворот Лирен прервал тишину и грохот дождя.
Мы же не перестанем из-за этого дружить?
Берт отвел глаза и сказал:
Надеюсь, что нет.
У себя в комнате он положил олений рог в третий ящик комода, к любимым книгам. Ночью засыпал так же плохо, как в тот вечер, когда провожал Бьюли до дома. Гилберт думал, как ненавидит Лирена за то, что заставил его бояться за себя и за их дружбу. Думал, как любит его за то, что всегда был рядом. Думал, кто из них педик и кому первому Чума оторвал бы ухо, а кому сломал бы нос. Или кого бы убил.
Он лежал, спрятав голову под подушку, и глотал слезы.
Послезавтра на его день рождения Лирен принес двемерский меч.
Сожженные мосты
За два года они, как и боялись, стали видеться меньше. Отец Лирена затащил его в Часовню Стендарра и занял изучением богословских книг. В те редкие дни, что они с Бертом виделись, Лирен говорил, что ему в целом нравится.
В целом. Взрослые так говорят, чтобы утешиться.
Гилберт все так же занимался в Гильдии Бойцов, уже не с учебным мечом, а тем двемерским, что подарил Лирен. Он пытался утопить растерянность и страх оказаться петухом (еще одно мерзкое словечко взамен другим мерзким словечкам) в ворковании с девчонками. Даже целовался с Амалией и Вилисой, которую та на дух не переносила, но все равно было пресновато. Не так, как с Бьюли.
Когда Алер проболтался, что в свое время имел связи с Гильдией Воров, он стал для Берта живой легендой. Упросил показать, как взламывать замки, и рассказать о тех мрачных людях, о которых молчат в городе. В его привычный, хоть и тоскливый мирок пришли новые захватывающие истории. Впрочем, Берт все еще считал их сказками.
Постепенно занятия с оружием уже порядочно осточертели и слились в гадкую рутину. Гилберт стал чаще захаживать к Фуфелу. Даже сомики казались не такими противными. Больше всего ему нравился хайрокский табак. Мягкий, но насыщенный вкус. А от валенвудского кружило голову и тошнило.
Берт заметил, что Алер, Лереси, Лирен, его родители и все другие данмеры в городе стали какими-то грустными и тревожными. В таверне он услышал, что в Морровинде произошло какое-то несчастье. Потом спросил у Алера и узнал, что на столицу свалилось Министерство Правды, а затем изверглась Красная гора. Полстраны разрушилось, а на другую пошли войной аргониане. Тысячи погибли, многим пришлось бросать все и уплывать на Солстейм, соседний остров.
Красная гора, которая выросла из Сердца Лорхана. Берт долго думал об этом.
На следующий же день пришел в Часовню и нашел Лирена. Они долго разговаривали, но Лирен казался чужим. Словно в него переселили очень уставшего печального взрослого. То, что беспокоило обоих целых два года, они старательно обходили, точно шли по кочкам над булькающей лавой Красной горы.
Разве что осторожно, будто наощупь, напомнили друг другу, как хотели бы побывать в Имперском городе. Лирен сказал, что у него дома лежит тревожный рюкзак. Там ножи, веревки, спальник, карта, фляги с водой, пара лечебных зелий и огниво. Рядом покоится арбалет с полным колчаном и меч. Говорил, что после извержения Красной горы родители сами стали собирать такие. Берт задумчиво кивал.
После того дня они виделись только в городе. Когда Гилберт возвращался домой и поднимался к себе, часто доставал из ящика олений рог, садился с ним на кровать и долго разглядывал. Проводил пальцами между отростков, слышал шум осеннего дождя и дыхание Лирена. Затем доставал двемерский меч и вспоминал, как Лирен вручил его на пороге дома, потупив глаза. Гилберт тогда еле удержался от того, чтобы обнять его и Нет, только обнять. И все.
С папой было все так же промозгло. На кухне снова начали появляться бутылки. Единственный раз, когда Берт поговорил с ним, случился утром. У отца был отгул, и он чинил окно в гостиной (рама подтекала в дождь). Гилберт умывался в уборной. И вот, когда он вытер лицо, то задержал взгляд в зеркале. Оно висело у двери в коридор. Берт подошел к нему и всмотрелся в свое отражение.
Все такое же девканское. Ресницы, кажется, даже гуще стали. Мерзость.
Берт помрачнел и спросил:
Пап, а когда у меня борода будет?
У меня начала расти в шестнадцать, холодно сказал тот, стуча молотком. Подожди немного.
Шесть лет ждать?
Папа не ответил.
***
Весной, когда уже было по-летнему тепло, Берт с Фуфелом сидели под городскими стенами на нагретых камнях. В руках у обоих было по самокрутке.
Где ты вообще смог это достать? Берт поднес свою к носу и сморщился.
Тебе-то фто? Аксель (ему было уже 17, и над губой пробились темные волоски) держал сомика в зубах и пытался высечь искру огнивом на кусок льняной тряпки, лежащей между ними на камне. Тук-тук-тук! Дофтал ве. Мне кореф подогнал, гововит, мутная, но унофит товько в пуфь.
От нее несет, как от той дохлятины в подвале Одила.
Иф ты, эфтет выифкафся! Ты ее нюхать собираефься или фе?
А этот табак откуда вообще?
Да я фе-то и не вапомнил даве. То ли ф Ювного мыфа, то ли в Гратвуда. Фто-то валенвудфкое, корофе. Тебе это вавно фто ли?
Просто интересно. Ладно, жги уже.
Над Корролом лениво плыли серые тучи. Казалось, этот купол из тесных дождевых облаков сжимает внутри воздух. Мелькающие в небе ласточки спешно разлетелись и спрятались под крышами сторожевых башен. Город затаился и стал ждать, когда на горячую пыльную брусчатку обрушится ливень. Слабый ветер шелестел кронами осин. Постепенно он набирал силу и начинал трепать их настойчивее.
Кремень наконец высек искру, она упала на кусок ткани и разошлась тлеющей кляксой. Аксель поднес тряпку к кончику самокрутки, зажег и передал Берту. Тот решительно ее взял, но запах дыма все равно резал глаза. Гилберт скривился, сунул сомика в зубы и приставил к нему горящий уголок ткани.
Ты давай не морщись, усмехнулся Аксель. Эта еще не самая вонючая.
А есть хуже?
Конечно, есть. Я однажды пробовал алик'рский. Вот это был разнос, у меня потом целый день глаза слезились. Ты давай не чеши языком! Она ж тлеет!
Гилберт торопливо затянулся и закашлялся. Едкий дым обжег горло и осел каким-то ядреным налетом на языке.
Что? Не в то горло пошло?
Кхе-кхе, акх-кха! Наверное Акх-акх-кхе Наверное, слишком сильно вдохнул.
Фуфел выпустил густой клуб дыма и расслабленно закрыл глаза.
Ты не парься. Спокойно
Гилберт откашлялся и увидел, как разморило Акселя. Тогда затянулся медленнее.
Чем дальше проникал дым, тем больше слабели конечности. Тело стало ватным, мысли развеялись, и в голове возникла приятная пустота. Берт так же, как Фуфел, прислонился спиной к стене и поднял в серое небо расслабленный взгляд. С каждой новой затяжкой мир терялся в блаженном неведении, а душа наполнялась покоем. Сознание будто поднималось к небу с дымом, освобождая тело от всяких чувств. Было похоже на глубокий дневной сон.
Сквозь туман в голове Гилберт услышал отдаленные напевания Фуфела. Но голос его казался раздвоенным, приглушенным. Потом Берту вовсе показалось, будто тело его оторвалось от земли и поплыло вверх. Под лопатками ощущался холодный предгрозовой ветерок, клубилась пыль И время замерло.
Хера тебя жмыхнуло! услышал он голос Акселя. Через целую вечность, а может, вчера.
Он потрепал Гилберта по плечу, и тот еле разлепил тяжелые веки. Почудилось, будто Фуфелов тут не один, а три, и говорят все разом.
Ты как? Живой?
Я уснул что ли? Гилберт еле шевелил губами и осматривался, будто спросонья.
Походу. Тебя так сплющило, что ты вырубился. Ну, у всех такое в первый раз.
А ск
Он поморщился и попытался склеить вопрос. Вышло не сразу.
Ск Сколько я в отключке лежал?
Да хер пойми. Я тоже закипел Скорее всего, час. Или полтора.
Гилберт встрепенулся.
ЧАС?! Точно? Это точно?
Ты че переполошился? Ну да, где-то так. Тучи вон как низко, дождь скоро хлынет, значит, прилично прошло.
Берт вскочил на тряпочные ноги, превозмогая жуткую слабость. Едва удержался, чтобы не шлепнуться обратно на камень. Он стал лихорадочно бить себя ладонями по щекам, чтобы прийти в чувства.
Ты чего? спросил Фуфел.
Да у меня отец домой пришел! Это пиз*ец! Я и так под домашним арестом! Пока он уходил по делам, я решил съе*ать к тебе по-быстрому, думал, успею вернуться. Говорил, что на полчаса выйдет. А я тут целый час.!
Ты чего боишься? Он же у тебя не тиран. Не бил тебя ни разу, ты сам говорил.
Он меня тогда на всю жизнь запрет!
Фуфел помолчал, с сочувствием глядя на то, как Берт растирает лицо и шлепает себя по щекам. А потом резко остановил его локоть.
Что? Гилберт прерывисто дышал.
Мелкий Тебе кранты.
Что еще?! Что? У меня на лице что-то?!
Да у тебя глаза покраснели! Ох, сука Вот какого хера ты не сказал, что не должен спалиться? Я б тебе этот папоротник е*аный и не дал бы!
Гилберт со свистом втянул воздух. В висках застучало от страха.
Б*ять! А они успеют обратно побелеть, пока до дома иду?
Да не успеют! О-ох, мелкий Может, вообще тогда домой не пойдешь? Ну, подожди, пока очухаешься. Можем в Дубе посидеть, я что-нибудь куплю под жабры залить.
Говорю же, он тогда меня закопает! Сука Так, ладно! Я скажу, что песком в глаза попал. Прокатит?
Может прокатить! Потри глаза кулаками, чтоб выглядело так, будто ты правда вымывал оттуда песок. Три давай и беги!
Гилберт сорвался с места и побежал через заросший сорняками двор. Он растирал глаза, пока сердце бешено трепыхалось. На языке появился какой-то кислый вкус.
Начинал накрапывать дождь. На траву стали падать первые холодные капли. Прежде чем скрыться за обшарпанным углом дома, Гилберт заметил, как Фуфел закурил нового сомика.
Вскоре дождь уже гремящим потоком барабанил по брусчатке площади и жестяным навесам крылец. Буйная вода разрывала воздух. Густо пахло мокрой землей. Свинцовое небо прорезала яркая белая вспышка, освещая улицу почти дневным светом. Через несколько секунд ей откуда-то издалека страшным низким басом отвечал раскат грома. С исполинской кроны Великого дуба рваным потоком стекала вода. Мостовая блестела и рябисто отражала белое небо.
Это природное безумство отзывалось в Гилберте громким эхом. Ему хотелось творить бесчинства, танцевать и кричать под этим яростным ливнем. Кровь кипела в жилах, душа рвалась наружу, в сердце шторма. Ему даже показалось, что в эту минуту он способен на все, даже взлететь!
Он вскочил на залитое дождем крыльцо, ощущая себя таким же быстрым и легким, как дождевые капли, и зашел в дом. Шум воды и гром остался снаружи.
Коридор тонул в полумраке. Гилберт замер и прислушался, дома ли папа. Стояла полная тишина. Только дождь барабанил в окна.
Берт выдохнул и скинул промокшую куртку. Затем шмыгнул из коридора в гостиную, чтобы оттуда вбежать по лестнице в свою комнату.
И тут же застыл.
В гостиной стоял отец. Он прислонился к окну, скрестив руки на груди и глядя на улицу. Стекающая по стеклу вода играла светом и тенью на его хмуром лице. За последние годы он заметно постарел. Морщины углубились, на висках и в бороде пробилась седина.
Папа обернулся и посмотрел в покрасневшие глаза Берта.
Мало того, что ты сбежал, так еще и курил.
Это песок мне в глаза попал! воскликнул Гилберт. Честно!
Сработало бы, живи мы на побережье, сухо говорил папа. Зачем ты врешь?
Это правда песок! Видишь, как я их тер? Сильно тер!
Отец угрожающе приблизился. Берт попятился.
Песком. Вот как. Слишком пахучий песок. Дурной даже. Да от тебя за версту этой дрянью несет. Я тебя сперва учуял, а потом только услышал.
Гилберт молчал, тяжело дыша. Он уже приготовился дать деру, если
Окровавленный нож. Чуму порешал.
Я запретил тебе уходить, говорил папа с нарастающей злостью. Я запер тебя на замок. А ты? Вылез через окно? Ради чего? Ради дури? Из-за которой у тебя уже были проблемы!
Берт впервые видел его таким рассерженным. В его глазах, кроме горечи, читалось еще и разочарование. Любого другого на месте Гилберта уязвило то, что он подвел единственного родителя.
Но никого другого на его месте быть не могло.
В нем распалялась чистая ярость, ему хотелось выпустить ее. Наконец-то выпустить! За все! Почему чужак, который вздумал считать себя его отцом, может запирать дома?! В голове Гилберта эхом отзывался тот дикий шум дождя и грома. Он сам чувствовал себя молниейбыстрой, острой и горячей.
Что хочу, то и делаю, понял?! выкрикнул Берт. Я уже взрослый, у меня должна быть свобода!
Такая свобода сведет тебя в могилу, папа шагнул еще ближе, Берт отступил и наткнулся на подлокотник кушетки. Правда думаешь, что ты единственный в мире ребенок, кто ее хочет? Свободаэто огромная ответственность, а не курение дури по углам непонятно с кем!
Я не ребенок! Я хочу так жить, мне нравится так жить! Если ты будешь и дальше меня запирать, я каждый раз буду вырываться тебе назло!
Наркотикиэто яд! папа уже кричал, и у Берта все внутри сжималось от ужаса. Он тебя убьет! Ты этого хочешь?! Закончить жизнь в канаве?!
Я сам решу, где и как заканчивать! Гилберт пытался перекричать его, но горло стискивала боль. Глаза обжигали слезы. Сам! Пошли вы все на*уй! Думаете, что если вы старше меня, то сразу самые умные?!
Отец едва сдерживался, чтобы не схватить его за шкирку и не посадить в комнату с решетками на окнах. Он взял Берта за плечо, но тот стряхнул руку и отскочил.
Это был первый и последний раз, когда я пускаю тебя домой! рявкнул отец, и Гилберт втянул голову в плечи. Если еще раз ты выйдешь без разрешения, ты не войдешь в него больше никогда, пока не поумнеешь! Ты меня понял?
Не понял! крикнул Гилберт, схватил с кушетки подушку и швырнул на пол. Буду делать, что хочу! Ты меня не удержишь! Я не хочу жить, как ты говоришь! Не хочу!!! И не собираюсь вырасти похожим на тебя, мать или еще кого-то! Ни за что!!!
Отец замолк, ошарашенно глядя на него.
Ты понятия не имеешь, что она для тебя сделала, сказал он дрожащим голосом. Ни малейшего. Не смей больше так о ней говорить.
А то что? выпалил Гилберт. Кулаки чесались что-то разбить, сломать или порвать. Что ты мне сделаешь, а? В подвале запрешь? На цепь посадишь? Да мне похер! Я не хочу быть похожим на тебя и на мать, потому что вы оба ничего не ст