«А вдруг я сунул его в нижний ящик, как всегда пихаю кошельки с монетами?»
Внутри мелькнул слабый огонек надежды. Берт рванул к комоду и выдвинул нижний ящик. Кошелька нет.
Посмотрел в остальных ящиках. Кошелька нет.
Ноги подкосились, и Берт плюхнулся на пол, зажав рот обеими руками.
Сахар нашли папа или Лереси, пока меняли белье. Но почему тогда папа ничего не сказал?
Остаток ночи Гилберт не спал. Он лежал в постели и смотрел в потолок. Вспоминал, как Бьюли его целовала и как Чума сказал: В любой момент можно пойти удавиться.
***
Под утро он все же заснул. Снилось, как Чума бьет его по лицу, держа за воротник, но боли не было. Чума дубасил весь сон, не менялось ничего. Удар за ударом, удар за ударом и его зловещая улыбка. Гилберт прямо во сне думал, что Чуму так никто бы не посмел бить.
Проснулся от стука в дверь. Берт открыл глаза и увидел, как в комнату заходит папа. Тогда он тяжело вздохнул и накрылся одеялом с головой. Спасительная темнота все же смогла пропустить папин голос:
Кнопка? Мне нужно идти, но я должен с тобой поговорить, извини.
Он меня убьет. Такая же невозмутимая и трезвая мысль, какой была вчера в Дубе.
Он почувствовал, как под папой примялся матрас. Берт втянулся в одеяло глубже, как улитка в раковину.
Кнопка, ты уже знаешь, что я нашел твой кошелек с лунным сахаром? То есть, Лереси нашла, когда вчера меняла белье, и отдала мне. Я хотел с тобой еще ночью с тобой об этом поговорить, когда ты пришел, но Сам понимаешь. У тебя и так были проблемы.
Убей меня уже. Берт даже не хотел отнекиваться и говорить, что ему дали просто дома спрятать. Хотел, чтобы все кончилось.
Гилберт Это Аксель тебе его дал?
Берт молчал. Тело охватил жар. Под одеялом было уже душно, но он не вылезал.
Значит, Аксель. Не просто так ведь, да? Ты его купил?
Молчание. Папа смотрел на неподвижный кокон. Потом вздохнул и поднялся с кровати. Матрас снова надулся.
Кнопка, извини, но я больше не буду тебя пускать на улицу. Я сейчас уйду и запру двери.
Под одеялом лицо Берта скривилось. Он зажал рот ладонью и зажмурился. Чуть не вырвался отчаянный вой, но он его сдержал. Глаза защипало, а в горле встал горький ком.
Там для тебя слишком опасно. Тебя уже избили и всучили наркотики. Я уже правда боюсь, что однажды в карауле найду тебя в канаве, как Лер говорила.
Берт подтянул к себе колени и свернулся клубком. Слезы обожгли щеки. Он всхлипнул и выкрикнул:
Ну и не надо!
Папа со вздохом вышел. Гилберт высунул голову из одеяла и посмотрел воспаленными глазами в окно. Там были пасмурное небо, серые городские стены и тоскливо-зеленая крона вяза.
Когда он спустился, первым делом проверил обе дверипарадную и во двор. Заперты снаружи, а все ключи папа забрал.
Потом Берт сидел на кухне и без всякого удовольствия жевал булку, лишь бы набить урчащий живот. Тогда он начал ощущать колючую дрожь в теле. Его будто бил слабый ток. В голове вертелись только шашки сахара. Гилберт пытался думать о Бьюли и вчерашнем поцелуе, да хотя бы о Чуме! но мысли упрямо стягивались к сахару.
Он умывался холодной водой. Не помогало.
Возился по дому, убирался и разгребал свой хлам. Не помогало.
Читал у себя в комнате. Не помогало. Он перечитывал каждое предложение по пять раз. Буквы плыли перед глазами.
Он уже оставил книги и начал лазить по дому в поисках веревки, чтобы решить все проблемы, как Валус Одил, но тут в дверь постучали.
Берт не сразу услышал. Прежде чем он все же пошел смотреть в глазок, постучали уже трижды.
На крыльце стоял Лирен.
Меня заперли, сказал Гилберт из-за двери, но на всякий случай дернул ее еще раз. Закрыта.
О
Подойди к окну, там, справа.
Лирен кивнул и скрылся. Берт пошел в гостиную, распахнул шторы и пощурился от уличного света, хотя было еще пасмурно. Для него казалось слишком ярко, глаза резало. Берт проморгался, влез на столик, оттуда на подоконник и, едва дотянувшись, открыл форточку. Лирен уже подошел и смотрел на него снизу.
Просто хотел узнать, все ли хорошо, сказал он и глянул на щеку Берта, когда тот начал спускаться. Синяк уже почти рассосался. Хотя сам Гилберт выглядел неважнецки: какой-то бледный, худой, с кругами под глазами. И взгляд бегал.
Угу, Берт сел на подоконник, скрестив ноги.
А расскажи, что там было. Фуфел сказал, что ты поцеловался с Бьюли, и Чума вас поймал.
Угу.
Сильно побил? Лирен жалостливо сдвинул брови. Не надо было мне уходить, так бы, наверное, ничего бы не вышло.
Несильно, Берт говорил тусклым, каким-то серым голосом. Таким же, как сегодняшнее небо.
Извини.
Опять непонятно за что извиняешься.
За то, что ушел. Так бы ничего не было.
Берт отвернулся и посмотрел на соседний косяк. Руки дрожали. Он едва мог думать о том, что говорил Лирен. В головешашки сахара.
Лирен прижался лбом к окну и посмотрел на Берта. На стекле вспухали и сужались мутные пятна от его дыхания.
Прощаешь?
Угу.
Они помолчали. Лирен смотрел в осунувшееся лицо Берта, а потом слабенько улыбнулся:
А тебе понравилось ее целовать?
Губы Берта дрогнули в той же улыбке.
Да. Понравилось.
Она взрослая Как ты только умудрился. И как это?
Ну Приятно. Тебе самому надо попробовать.
Лирен замолк, не спуская с него глаз. Потом посмотрел на его руки и глубоко вздохнул. На стекле округлилось большое белое пятно.
Да. Наверное.
Берт молчал, глядя на косяк.
Слушай А почему тебя папа запер?
Он нашел сахар.
Лирен отслонился от стекла и распахнул бордовые глаза.
Так ты? Я вчера не поверил, что ты правда сахар начал есть.
Да какая разница?! вдруг рявкнул Гилберт. Он все равно его забрал!
Лирен вздрогнул и опустил глаза. Потом робко спросил:
Тогда У тебя ведь ломка уже?
Чего?
Ну, это когда у тебя нет чего-то, ты себя плохо чувствуешь и очень этого хочешь. Говорят, тебя это ломает. Значит, что ты сильно привык. Такое Ну, у торчков. Нивенир рассказывал.
Берт закрыл лицо ладонями и прислонился к раме.
«Ну вот. Теперь я торчок?»
У тебя ломка? тише повторил Лирен, в испуге глядя на Гилберта.
Да, простонал он в сжатые пальцы.
Лирен закрыл рот ладонью. Так они и молчали.
Перед глазами у Берта возникали то кристаллы сахара, то он сам, лежащий под дождем в канаве. Грохочущий поток воды бежит под головой, сливаясь в канализационную решетку. По холодному лицу стекают капли. На посиневшую кожу налипает сырая грязь, листья и ошметки травы. Глаза неподвижно смотрят в такое же серое, как сегодня, небо. Мокрая одежда липнет к маленькому телу. А папа смотрит на него с мостовой, раскрыв рот. На нем доспехи, которые он носит в карауле. За спинойклеймора. Он шепчет, что мама бы такого не хотела и что Лереси предупреждала.
Гилберт заплакал от жалости к папе и к маме.
Чума
Для Гилберта тот и следующий дни слились в серую пелену боли и лихорадки. Он ходил по дому, бессмысленно хватая в руки то одно, то другое, пытался занять голову хоть чем-то. Перебрал уже все книги в доме: у каждой пробегал пару страниц глазами и в отчаянии бросался на следующую.
Его колотила дрожь, и ему приходилось лишний раз опираться на что-нибудь, чтобы не шлепнуться на пол. На стены, на мебель, на перила. В мозгу вихрились мысли, Берт с трудом различал среди них хоть что-нибудь ясное. И этим всегда был сахар.
Есть не хотелось. Лереси приходила всего один раз, и даже она не смогла запихнуть в него хоть крошку. Тогда она начинала ругаться на родном языке и, бормоча, отпаивала его водой и зельями и хлопотала по дому.
Когда отец возвращался затемно, Гилберт уже спал болезненным сном, который не приносил отдыха. Ему просто нужно было отключиться.
Если бы Гилберт увидел папу одной-единственной ночью, когда он пришел со смены, то заметил бы на клейморе и доспехах следы крови.
На третий день стало легче. Дрожь утихла, осталось только покалывание в груди, почти незаметное. Мысли немножко очистились и упорядочились. Гилберт даже смог сообразить, что без сахара жить хоть и противнее, но спокойнее. Аппетит вернулся. И выглянуло солнце.
Лирен зашел, пока у отца был отгул. Он пустил Берта во двор, и тот с Лиреном сидели на лавке под Великим дубом, чтобы папа мог их видеть. Лирен говорил, что приходил все те два дня, но заставал Берта в полубезумном состоянии. Еще сказал, что ни о Бьюли, и о Чуме за это время ни словечка. Мошкара шастала по городу, но никто этих двоих так и не увидел.
Может, Чума забрал ее в другой город? спросил Берт, болтая ногами в воздухе.
Было тепло и солнечно. Пахло свежескошенной травой. Над клумбой вились бабочки-капустницы. Гилберт смотрел, как они белоснежными парочками кружатся на фоне безоблачного голубого неба.
Мы бы знали, ответил Лирен. На нем была не по погоде закрытая данмерская роба такого же бордового цвета, как его глаза. Бьюли бы рассказала подружкам, а ониГафу. Он с ними часто ходит. А Гаф сказал бы нам.
Гилберт посмотрел в окно своего дома, но не увидел там папу. Тогда он понизил голос и наклонился к Лирену:
Вот бы Чума в лесу заблудился и его там медведи сожрали.
Лирен посмотрел на него с плохо сыгранным возмущением.
Нельзя так говорить, в голосе у него проскользнуло ехидство. Он удержал улыбку и заученно сказал: Нельзя желать никому смерти, Стендарр учит нас быть милосердными.
Чума идиотина. Чего к нему быть милосердными?
Едва Берт себя услышал, в голове сверкнула мысль, что можно быть лучше Чумы. Во всем. Сильнее, смелее, острее, но Не таким идиотиной.
Можно быть лучшим Строу для Барензии. И она, и Бьюли заслуживают лучшего.
Он тоже смертный, поучал Лирен. Как все мы. Мы должны быть милосердными друг к другу. Чтобы мир стал лучше.
Он идиотина. Смертная идиотина.
Берт приложил руку к щеке, на которой пару дней назад красовался пухлый синяк. Теперь там ничего не было, но словно осталась невидимая печать. Как клеймо: девкан, дурик, мелкий. У Чумы такого с роду, наверное, не было. Он идиотина, но такого у него не было. Нечестно.
Не надо так, тише сказал Лирен и посмотрел ему в глаза с той строгостью, на которую только взрослые способны: Чтобы тебе того же не желали.
Берт даже замялся. Но потом внутри поднялась волна злости, чистой и искренней. Он ткнул пальцем в щеку и воскликнул:
Да он уже это сделал! Забыл уже?!
Не забыл, Лирен притих и потупил глаза. Извини.
Вот и правильно.
Он снова оглянулся на окно, и на этот раз там стоял папа. Так же смотрел на него, а потом кивнул в вглубь комнаты, зовя домой.
Уже пойдешь? спросил Лирен, водя между ними взгляд.
Да, Берт спрыгнул со скамьи и положил руку на его плечо, но тут же отдернул. Помочь чем-то надо.
Ладно. Пока.
Ага.
Берт зашел в дом и из окна увидел, как Лирен поплелся с площади, опустив голову. Будто задумался о чем-то. Он было начал прикидывать, чем тот так загрузился, но папа окликнул с кухни:
Подойди.
В его голосе Гилберт уловил что-то холодное, опасное. Как заяц выхватывает из шелеста кустов вокруг дыхание лисицы. Отец говорил таким голосом, когда пришел утром предъявить за лунный сахар.
Ближе к вечеру мы пойдем к Алеру Дренну, мужу Лереси, сказал он, когда Берт зашел в кухню. Папа разводил огонь в печке. Он преподает фехтование и стрельбу в Гильдии Бойцов.
Зачем?
Мы еще вчера договорились, что он будет с тобой заниматься каждое утро. Хотел сказать тебе сразу, но тебе было слишком нехорошо, последние слова он сказал с подчеркнутым укором. Берт нахмурился. Тебе нужно начинать заниматься чем-то полезным. И учиться стоять за себя.
Он тоже считает, что я девкан и мелкий.
Гилберт сжал губы и опустил голову, чтобы папа не увидел, как навернулись слезы.
Ты меня понял, Кнопка?
Да, процедил Берт.
Отец выпрямился и подошел к нему. Гилберт услышал его сипящее дыхание и уловил запах спирта.
Алер тебе понравится. Он тоже знал маму.
Берт недоверчиво поднял глаза.
Да, кивнул папа. Мы с мамой давно с ним дружили. Еще до того, как ты родился.
Все это он говорил как-то безучастно, будто передавал чье-то послание. Берту даже показалось, что он врет. И про маму, и про Гильдию Бойцов.
Ага, Гилберт украдкой покосился на лестницу. Стоять перед папой было неуютно, хотелось поскорее убежать к себе. Папа заметил его взгляд.
Иди, он вздохнул будто бы с облегчением. Скоро позову тебя обедать.
Гилберт заметил кадку с торчащим свиным окороком недалеко от разожженной печи. Со среза еще сочилась кровь, собираясь вокруг головки кости. Папа обернулся за его взглядом и предложил:
Хочешь помочь разделать?
Не-а.
В спальне он достал из комода Поучения благой Альмалексии. Хотел перечитать ее и задержаться на кое-каких главах: Подозрительном лекаре, Вареном кагути и Гуарах и крабах. Они возвращали на годик назад, когда все было проще.
Не то, что сейчас. Шесть с половинойэто тебе не хухры-мухры.
Он лежал на кровати на спине, закинув ноги на стену. Как раз начал перечитывать Подозрительного лекаря, когда с улицы свистнули:
Фи-и-и-иу!
Берт встрепенулся и уронил ноги на подушку. Сердце затрепыхалось, как пойманная бабочка.
Фуфел? он спрыгнул с кровати и побежал к окну.
Внизу шуршала крона вяза. Берт распахнул створки и увидел, как Аксель карабкается вверх по дереву.
Здорóво, мелкий! кинул тот, ловко хватаясь за ветки и отталкиваясь ногами от ствола.
Ты зачем сюда ползешь?
Базар есть, пыхтел Фуфел. Не орать же с улицы. Ух Лирен сказал, тебя батя замуровал.
Ну, да.
Фуфел подтянулся на верхней толстой ветке и закинул ноги на ту, что тянулась к окну. Затем резко согнулся и сел.
Ты не видел, как твой батя позапрошлой ночью со смены приходил? он подполз к окну, схватился за раму и перемахнул на подоконник, усевшись спиной к косяку. Потом глянул в комнату и обвел ее глазами: Симпатичный шалаш.
Ага. Нет, не видел. А что? Берт почувствовал в животе шевеление тревоги.
Так ты не в курсе, что он отмутил?
Нет.
Аксель привалился затылком к раме и провел рукой по лицу, забавно оттянув щеки. Гилберт с усилием влез на подоконник, еле закинув туда ногу и подтянувшись. Фуфел поднял его и усадил напротив.
Короче. Он Чуму порешал.
Что?
Убил, дурик! Твой батя убил Чуму!
Берт вытаращился на него так, будто впервые видел. Внутренности обледенели. Он смотрел на Фуфела, раскрыв рот, а тот смотрел на него, подняв брови.
Поначалу в голове зияла пустота, точно после взрыва, а потом пробился вопрос: Почему он ничего не сказал?
ПОЧЕМУ ОН НИКОГДА НИЧЕГО НЕ ГОВОРИТ?
Смесь из злости и ужаса окатила его с ног до головы. Губы задрожали в попытках произнести хоть одно слово.
Вот тебе иФуфел передразнил его, широко раскрыв рот и пошлепав губами, как выброшенная на берег рыба.
Н-н Но он ничего Откуда ты знаешь? Берт едва связывал слова.
Босяк знакомый видел, как он приходил домой к Чуме, они там пошумели, и батя твой вышел весь в крови.
Нет
Что нет? Ты Чуму когда в последний раз видел? Только когда он тебя об мостовую башкой долбил, и я тоже. Потом его вообще все потеряли.
А А Бьюли? Ее видели?
Нет. Не знаю. Может, уехала, но никто не видел.
Берт закрыл лицо руками и потер глаза.
Вот такие дела, мелкий, вздохнул Фуфел и снова обвел взглядом комнату. Вот такие дела Лирен, кстати, говорил, тебя тут шарашило по-черному.
Угу, промычал Гилберт в ладони. Он отлично понял, что это значит.
Собственно, сейчас-то полегче?
Угу.
Не буду я тебе этот сахар больше давать, ну его нахер. А то откинешься еще, печально будет.
Ну, да, Берт убрал руки от лица и протяжно вздохнул, глядя на улицу. В лицо дул нежный летний ветерок, вяз весело шелестел, но на душе холодело. Руки покрылись мурашками.
Он слышал, как в кухонном окне прямо под ним стучал нож. Папа счищал мясо со свиной кости. Или нарезал овощи. Для Берта он вдруг отчасти превратился в ту тень, какой был до того, как умерла мама. Гилберт знал, как зовут эту тень, как она выглядит и чем занимается, но все равно она оставалась туманной фигурой. С неизвестными мыслями и неизвестными планами.
Эта тень убила Чуму. Да, Берт час назад говорил Лирену, как хорошо было бы узнать, что Чуму загрызли в лесу медведи, но это было несерьезно. Чума калечил и портил жизнь, но он был ее частью. Ее кирпичиком. Таким же, как Бьюли, Лирен, Фуфел, Нивенир, Гаффер, остальная мошкара, папа и Лереси. Все в этом городе были кирпичиками той жизни, к которой привык Гилберт. И один из них выпал, а значит, картина стала другой. Не целой.