Ивар, как был в исподнем, вышел на лестничную площадку и постучал в соседнюю дверь. Через пару мгновений из-за нее послышалось позвякивание накидного крючка, затем лязг отодвигаемого засова. «Он что, поставил себе засов?» промелькнуло в голове Ивара. «Зачем? От кого ему здесь засов?»
В узком проеме двери показалась седая голова старика-еврея.
Добрый день, с легким акцентом поприветствовал он Ивара. Ты что-то изволишь?
Добрый день, сосед, кивнул Ивар. Не осталось молока со вчера?
Старик сокрушенно покачал головой:
Все продали вечор. Ребекка выпила остатки спозаранку. Имеется вода, будешь пить?
Нет, спасибо, я лучше вина куплю, отказался Ивар. Затем, немного помолчав, спросил:
У тебя необычный говор. Жюда, так ведь тебя зовут?
Да, Иегуда, на здешнемЖюда. Жюда Машо.
Что значит «Машо»? полюбопытствовал Ивар.
«Мужчина». «Мачо» на наваррском, на здешнемМашо.
Так ты из Наварры?
Так, кивнул головой старик.
И давно здесь, в Бордо?
Месяц, больше. Больше месяца.
А где выучился говорить на гасконском?
Здесь. Но плохо все еще.
За месяц? изумился Ивар.
Больше месяца, еврей ненадолго задумался. Месяц и семь дней.
У нас в аббатстве тоже живет один наваррец, Гиллемом звать.
Жюда Машо молча кивнул.
А почему из Наварры ушел? Неурожаи? Или дожди?
Да, поджав губы и отведя взгляд, пробормотал старик. Неурожаи. И дожди.
«Ну, не хочешь рассказыватьне надо, дело хозяйское», подумал Ивар, кивнул на прощание и направился к себе. Переодевшись в темно-синюю котту, он прихватил со стола полкраюхи хлеба и спустился на улицу; на выходе повернул налево, перепрыгнул через засохшую грязь проулка и вскоре уже расталкивал локтями ранних посетителей таверны «Три жида».
Фрагмент 8
Кабатчик, оборотистый услужливый паренек, помечал мелком на закопченной стене таверны суммы задолженностей напротив криво накарябанных имен завсегдатаев. Обычная практика: накопить до круглой суммы, потом рассчитатьсячтобы не морочиться с мелкой монетой, которой вечно было не достать.
Прямо перед Иваром дожидалась своей очереди живописная парочка: нестарый еще горбун с рыхлым, землистого оттенка лицом и потасканная хмельная бабища, судя по красному шнурку на рукавепроститутка. По разговору их сложно было понять, бранились они промеж собой или мирно беседовали.
Дура ты губошлепная, дура и есть! беззлобно бубнил горбун. Бабьим-то своим умишком пораскинь! Если он с длинным кожаным чехлом за спиной и одет не по-нашемукто же он, по-твоему, если не лучник? И дружок у него такой же, только колпак другого цвета.
Может, и не лучник, а копейщик какой или, ик хобеляр? громко отрыгнув, возразила горбуну пьяная проститутка.
Какой еще хобеляр, мать твою в душу?! Где ты слов-то таких понахваталась, башка твоя божедурья? Да и насрать мне, кто они там были: лучники или не лучники! Я тебе о другом толкую, колода ты глуподырая! В общем, говорю я им: мол, закрылась уже баня, идите в Сент-Круа. И только они ушли, как выбегают из лечебницы банщик и с ним еще монашек какой-то, глаза у обоих вытаращенные, ополоумевшие. И кричат мне: мол, Лазарь, дорогой, беги срочно на Волчью улицу, к дому свиданий дамы Фераис. Скажи ей, чтобы прислала своих людей в баню при лечебнице Святого Иакова. Передай ей, что Алесту нашли мертвой за печью, всю в темных пятнах каких-то. Посулили мне полденье, ну я и помчал что есть мочи
Куда ты помчал-то, рвань болезная? заплетающимся языком прогундосила проститутка. Твою даму Фераис давно уже городской прево, ик рвет на клочья железными крюками!
Так я тогда не знал, тупейшая ты расколдобина! Прибежал я, в общем, на Волчью улицу, а там никого, одни девки ее, да и те по комнатам с женихами. Пока искали ребятишек ее, пока назад поверталисьуж давным-давно вечернего ангелуса отзвонили. А Алеста прям у печи лежала, а там жарстрашенный! Смотрю яа она и впрямь вся пятнами пошла, черными такими, с крупную горошину.
И куда ж вы ее утащили, голу-у-убку? сделав скорбное лицо, протянула проститутка.
К даме Фераис и утащили, куда ж ее еще девать.
Ох, что-то часто народ стал мереть у нас! натужно вздохнула проститутка. Эстоль умер, Беренгар золотарь, Жорда Кривой, теперь вот Алеста. Это только с Петра и Павласколько прошло, три дня, поди?
Четыре уже, бестолковщина. У нас тоже двое умерло. Один-то ладно, его на том свете давно уже с фонарем разыскивали, а вот Гойдо Одноногийтот совсем молоденький был, а потом вдруграз
По счастью, в этот момент подошла очередь горбуна, и Ивару так и не удалось узнать, что же случилось с одноногим нищим Гойдо.
Купив за полденье кувшинчик пикетадешевого пойла, наброженного на виноградном жмыхеИвар поискал глазами свободное место на лавках. Несмотря на ранний час и время утренней службы, народу в кабаке было не протолкнуться. Примостившись на краю скамьи в закутке у входа, Ивар достал из кармана хлеб и жадно принялся поглощать его, запивая разбавленным водой вином.
Напротив него потягивал свой пикет молодой паренек похмельного вида, судя по ничем не вытравимой вониподмастерье-дубильщик. Парень долго разглядывал Ивара в упор, видимо, пытаясь определить по внешности, кто перед ним, затем подмигнул подбитым глазом и без околичностей спросил:
Приезжий?
Да. Ивар.
Жофре. Слыхал новость?
Какую?
Говорят, народ собирается идти завтра к мэрии. Городские могильщики совсем уже стыд потеряли: лупят втридорога. Неужто управы на них нет? Там и делов-толопатой помахать, а корчат из себя незаменимых!
А к мэрии зачем идти? не понял Ивар.
Ответа требовать. Говорят, очередная импедимия на нас свалилась. И непохоже, что оспа. Говорят, могильщики все и подстроили. Будто они из Италии специально привезли мешочки с ядом пестиленцы и разбросали у нас.
Зачем?
Ну ясно зачем! Жофре окинул Ивара снисходительным взглядом. Они же зарабатывают на этом. Больше смертейбольше монет в мошне. Сейчас вон уже цены вдвое задрали, а то ли еще будет!
А кто говорит про «импедимию»? Ивар не стал кичиться ученостью и поправлять дубильщика.
Да все говорят! Слышишь, колокола который день трезвонят как полоумные?
Ивар кивнул.
И много других странностей происходит! с заговорщическим видом Жофре придвинулся к Ивару, обдав его запахом гнилых зубов. У меня друг живет в пригороде, у ворот Святой Евлалии, прямо у болот. Так вот он видел вчера собственными глазами, как одна овечка отбилась от отары и убежала на болота. И тут же из леса выскочила стая волков и кинулась на нее. А пастух то ли пьяный валялся, то ли еще чтов общем, не видно его было нигде. Так вот те волки уже собирались напрыгнуть на овечку и разодрать ее в клочьякак вдруг остановились прямо перед ней, как вкопанные, и давай принюхиваться. А потом как завоют, задрав головы, жалостливо так, поскуливаяи тикать обратно в лес, словно бы саму смерть почуяли. А вокруг той овечки такое синеватое свечение образовалось, словно бы дух из нее исходил. Угостишь вином?
Ивар не успел удивиться столь резкой смене темы разговора, как неожиданно услышал за спиной заходящийся женский крик:
Убиенного младенца! Клянусь! Сама!
Ивар обернулся. В проеме двери, цепляясь за петли и косяк, полустояла-полувисела та самая пьяная проститутка, что пререкалась с горбатым нищим в очереди к кабатчику. Отклеившись от косяка, она покачивающейся походкой направилась к ближайшему столу, продолжая выкрикивать что-то невразумительное:
В латрине! Видала я сама! Туда!
Пьяную женщину обступили несколько подвыпивших посетителей, пытаясь выведать у нее, что она видела и где. К ним присоединился и сосед Ивара по столу, в одночасье забывший и про вино, и про своего нового знакомого. Вскоре все они шумной гурьбой высыпали на улицу.
Ивар допил свое вино и уже собирался уходить, но в этот момент с улицы послышались возбужденные голоса. Жофре-дубильщик первым ввалился в дверь кабака и тут же, с порога, закричал:
Эй, кабатчик, а не хочешь ли посмотреть, что у тебя там в латрине?* А ты сходи-ка, посмотри-ка!
[*В уборной]
И что же там? вяло отозвался кабатчик. Какашка твоя красивая?
Сам ты какашка! Новорожденный там мертвый в нечистотах плавает, вот что!
Гудящий кабак затих, словно оглушенный лопатой осиный улей.
Брешешь? недоверчиво покосился кабатчик. Какой еще новорожденный?
Иди сам и посмотри! настаивал Жофре. Девочка новорожденная там!
Так ты прям и разглядел, девочка это или мальчик? хмыкнул кабатчик.
Ты сходи посмотрии сам всё поймешь!
Дубильщик махнул рукой и направился за свой стол. Шумно плюхнувшись на скамью, он уставился наИвара выпученными глазами, светившимися шальным нездоровым блеском. Затем, придвинувшись ближе, прошептал:
Ты когда-нибудь видел новорожденных девочек с грудями и срамными волосьями?
Нет, конечно, отстранился Ивар. Такого не бывает.
Уверен? ухмыльнулся Жофре. Тогда сходи в латрину, полюбуйся!
***
Ивар понялся из-за заляпанного вином стола таверны и направился к выходу, собираясь сходить проверить, правду ли сказал ему дубильщик Жофре. Однако перед самой дверью путь ему преградил необъятный зад той самой проститутки, что возвестила о скандальной находке в латрине. На сей раз неугомонная шаболда вцепилась своими красными узловатыми руками в пояс какой-то белокурой девицы, истошно крича той прямо в лицо:
Воровка ты! Держите воровку! Не твой это пояс, отдай!
Ивар пригляделся, насколько позволял тусклый свет из дальнего окна. Пояс на белокурой девице и впрямь выглядел богато: из дорогого зеленого шелка, вышитый золотой нитью.
Отстань от меня, труха! Сама ты воровка, дыра колодезная! отбивалась владелица пояса от наседавшей на нее проститутки.
От кабацкой стойки на шум прибежал молодой парень в сером балахоне и тут же принялся орать на пьяную проститутку:
Отлипни от нее, зараза! Ноздри вырву, дрянь! Ее это пояс, слышишь?! Я ей подарил, я!
А ты откуда взял его, сын скота?! Это Алесты пояс, голубки нашей покойной!
В ответ на это парень задрал подол балахона и ткнул им проститутке в лицо; затем поднял ногу на уровень пояса и потряс ею. Ивар заметил на щиколотке парня медную цепочку с прикрепленным к ней колокольчиком.
Глаза разуй, тварь болотная! продолжая трясти ногой, кричал парень. Дошло теперь?!
Проститутка отшатнулась от ноги с колокольчиком, словно черт от ладана:
Так ты его с покойницы снял, сволота?! Господь тебя покарает, вот уж покарает, воронье отродье!
Ясное дело, с покойницы, уже спокойнее отвечал парень. Или, может, ты мне за работу заплатишь, сквалыжина зевластая?! У нас и без того народ разбегается, работать совсем стало некомутак вы еще и помирать тут принялись как не в себя! Целый день хоронишь всякую падаль блудящую, а тебя потом еще и вором назовут! Пошли отсюда, Мирамонда! могильщик схватил за руку белокурую подружку и потащил ее к выходу.
А парень-то прав! поддержал могильщика старичок за соседним столом. Искони так заведено: брать одежды покойничка в уплату трудов. Ему-то они в лучшем мире незачем, а могильщикухлеба кусок. И насчет смертей тоже. У меня сынок младший мусорщиком трудится в Сен-Жюльене,* свозит отбросы в кучи за стеной. Так у них тоже народ разбегаться начал. Говорят, гнилостные миазмы в нечистотах завелись, от них люди и мрут. У золотарей тоже многие умерли в последнюю неделю. А власти наши делают вид, что ничего не происходит, засели в своих устау и в ус не дуют!
[*Предместье на юге Бордо]
Верно говоришь, дедушка! Поддакнул сосед старичка по столу, молодой монашек-августинец. Только миазмы не из нечистот самозарождаются, а из дурного воздуха, принесенного с юга. Про то во многих ученых книжках сказано.
А я знаю, почему наши жюраты в рот воды набрали! продолжил обличать старичок. Им лишь бы турнир свой провести да принцессе пыль в глаза пустить! Дескать, все у нас чинненько, все ладком. А то, что людишки мрут как мухи, на это им плевать с высокой колокольни Сент-Андре!
Да будет тебе народ гоношить! выкрикнул из-за соседнего стола долговязый жилистый рыбак. Кто у тебя там мрет как мухи? У нас в артели один только Гарсиа и умер, да и тот по своей вине. Тухлой рыбы наелся по дурости, да от кровавого поноса и скукожился.
Да ты оглох никак, рыбий глаз? накинулся на рыбака могильщик в сером балахоне. Не слышишь разве, как колокола надрываются который уж день?
И который? Второй? Тоже мне, казнь египетская! Два дня кряду чуть больше народу помирает, так они уже и раскудахтались, куры! Как будто в первый раз! Импедимия у них, вишь ты! Давайте все теперь могилы себе выроем, да в них и поляжем загодя!
Что ты глупости-то городишь! Вымахал вон какой детина, а ума так и не нажил! У франсиманов, говорят, в Париже ихнемпо тысяче каждый день помирает! Скоро и у нас так же будет, вот помяни мое слово!
У франсиманов, может, и помираети поделом им за грехи ихниеа нам-то что за дело?
Ивар не стал дослушивать окончания кабацкого диспута; аккуратно отодвинув в сторону перегородившую проход проститутку, он поспешил из затхлой духоты кабака в свежее июльское утро. Еще, не дай Бог, правдой окажутся эти слухи про эпидемиюв такие времена лучше избегать скученных мест и толчеи.
***
Мы с Дейвином и говорим ей: душечка, а обслужить двоих сразувозьмешься? Двойную цену даем! лучник с рассеченным лицом сально осклабился, вспоминая свои позавчерашние похождения в городской мыльне.
А она что? заинтересованно спросил его товарищ, молодой валлиец.
Согласилась, ясное дело!
Да брешешь?!
Я тебе язык сейчас вырву за такие слова, сосунок! Или я пес тебе, чтобы брехать? рассердился лучник со шрамом. Надо было с нами идти, глядишь, и тебе досталось бы свежей мохнатинки.
Я Джона ждал, а он все не выходил, словно оправдываясь, ответил валлиец.
И вы тожезря не пошли с нами тогда, повернулся лучник со шрамом к Джону и Томасу, расположившимся тут же неподалеку, у небольшого бювета,* в тени высоких вязов замка Ломбрьер. Довольно сносная мыльня в той лечебнице: тепло, банщики расторопные, да арлотки молодые тут же за стенкой пасутся, только свисни. И за все про вседва денье с брата. Не считая шлюх, конечно.
[*Павильон над источником]
Нас Белоручка припряг таскать сундуки с документами, разморенный полуденным солнцем, через силу ответил Томас. Мы когда пришли к этой бане, там уже закрылось все. Пришлось в речке споласкиваться.
В этой грязной канаве? брезгливо скривился лучник с рассеченным лицом. Соболезную.
Джон почувствовал, как скользкой сколопендрой шевельнулась внутри ядовитая зависть. Даже не столько зависть, сколько задетое самолюбие. Опять он выходит как бы второсортным, опоздавшим на этот праздник жизни; вон даже эта корнуольская образина Маун позволяет себе снисходительно сочувствовать ему.
Уж не после ли ваших банных утех Дейвин принялся дохать как в бочку? язвительно спросил Джон лучника со шрамом. Куда он, кстати, запропастился?
Мессир Буршье приказал ему оставаться дома, пока не выздоровеет, Томас зачерпнул из источника холодной воды и брызнул себе на лицо.
Из ворот замка вышел двадцатник Уолтер Хиллард, обвел взглядом своих лучников и осипшим голосом крикнул:
Джон, хватит рассиживаться! Барон Буршье ждет тебя в главной зале. Да поживее!
Снова пришлось пробираться сквозь бесконечный лабиринт комнат и подсобных помещений замка Ломбрьер. В главной зале Джон застал барона и нескольких слуг, молча стоявших у стены. Роберт Буршье с озабоченным видом прохаживался вдоль высоких окон, держа на руке чьи-то богатые одежды. Легким кивком ответив на поклон Джона, он протянул ему расшитую гербами далматику и белую шелковую шаль с золотыми блестками.
Что это, мессир? озадаченно спросил Джон.
Поручение для тебя. Это далматика гербового короля и покрывало благорасположения. Отнесешь их к Дворцу Галлиены, знаешь, где это?
К северу от города, за аббатством Сен-Серен? уточнил Джон.
Все верно. Там увидишь палаточный лагерь рядом с амфитеатром. Найдешь там сира Жана де Грайи, передашь ему это, Роберт Буршье кивнул на далматику и белую шаль.