Я брился в блиндаже, используя небольшое походное зеркало, когда услышал изумленный возглас Астора снаружи. Солнце еще не село, и, осторожно выглянув из-под навеса, я замер, привлеченный странным зрелищем. Со стороны немецких позиций по земле, подталкиваемое ветром, ползло густое желто-зеленое облако, заполняя воронки и окопы. Поднимаясь и продвигаясь вперед, оно становилось голубовато-белым туманом, переливающимся в солнечных лучах. На природное явление это не похоже, по крайней мере, прежде никогда не сталкивался с подобным. Очевидно, и остальные тоже, потому что с любопытством, постепенно переходящим в тревогу разглядывали непонятное явление. Тот факт, что облако ползло от немцев, не сулил ничего хорошего.
Вскоре, лишь слегка рассеявшись в пути, туман подобрался к нам, и я ощутил характерный острый запах хлора, а через несколько мгновений почувствовал резь в глазах и болезненное першение. Сильно закашлявшись, Астор схватился за горло, а следом и другие, растерявшись и не понимая, что происходит. Проклятье, нужно что-то делать! Рассуждать было некогда. Благо, лекции по химии не прошли бесследно, и, вспомнив, что хлор хорошо связывается водой, я моментально втащил оборотня в блиндаж, намочил полотенце и, накрыв лицо Астора, приказал бежать в тыл и не останавливаться. Вторым мокрым полотенцем прикрылся сам, призывая остальных следовать моему примеру и не дышать глубоко.
Несмотря на предпринятые меры, чувствовал, как из разъедаемых глаз ручьями текут слезы, а легкие сжимаются в мучительных спазмах. Но я-то полностью восстановлюсь, как только прекратится вредное воздействие, а каково Астору и обычным людям на передовой? Мутным взглядом, припав к перископу, увидел зрелище, заставившее содрогнуться даже мое очерствевшее сердце, люди, в ужасе бегущие через поле, подгоняемые немецкой артиллерией.
Я не верил своим глазам Яд опалил на своем пути все, до чего коснулся, заставив молодую листву свернуться и почернеть, а обугленную траву пожухнуть. Страх и паника охватили людей и заставляли их, задыхаясь, биться в агонии. Мимо нас, шатаясь и спотыкаясь, бежали и брели из последних сил французские солдаты, ослепленные, кашляющие, с фиолетово-багровыми лицами. Те, кто падали, больше не поднимались, а в отравленных газом траншеях оставались сотни их умирающих товарищей.
Это казалось самым жестоким, самым страшным преступлением, которое я прежде видел. Наши вылазки на его фоне выглядели теперь детскими шалостями. И наиболее мучительным и тягостным стало полное бессилие, ведь сквозь рассеивавшееся облако отчетливо проглядывало солнце, мы могли только сидеть в укрытии, терзаясь невозможностью осознания происходящего. Во мне нарастал холодный яростный гнев на подлого врага, на идиотов, не брезгующих ничем ради возможной победы. Эти люди оказались хуже монстров, командир был абсолютно правтакие твари не заслуживали жалости. Сейчас я захлебывался запоздалым желанием вернуться в прошлое и наверстать упущенное из-за наивной чести глупца, коим являлся до сего момента. Моральлишь пустой звук, в этой войне для нее не осталось места.
Вскоре воздух почти очистился. Те, кто не смогли убежать, лежали мертвыми. Газ выжег им глаза и легкие. Сжимая кулаки в отчаянной ненависти, чувствуя, как мутится рассудок, напрягая уже восстановившееся вампирское зрение, смотрел, как за полосой тумана двигались недосягаемые шеренги немецких солдат, но воевать им было уже не с кем. Никогда еще так сильно мы не ждали захода солнца. Пожалуй, наползи сейчас хоть небольшая тучка, нас уже ничто не удержало бы в блиндаже.
Ну, что, убедился, Ансело, как эти твари соблюдают твой пресловутый кодекс чести? задал вопрос Бенезет.
Нестерпимо захотелось своротить ему челюсть, еле сдержался. Не потому, что в его словах сквозил едкий сарказм, а потому что он оказался прав, и от этого осознания, и, видя собственными глазами дело рук врага, становилось особенно мерзко. Как узнал позже, в течение часа от хлора в муках погибли тысячи французов. А те, кто сразу не умер, скончались в госпиталях или остались слепыми инвалидами.
Видимо, немцы сами не ожидали такого эффекта от нового оружия, но, заняв опустевшие окопы, не успели воспользоваться плодами своего успеха и глубоко продвинуться. А лишь последний солнечный луч скрылся за горизонтом, не дожидаясь приказа, все как один мы бросились в едва наступившие сумерки подобно валькириям, но не забирающим мертвых, а карающим живых. Таиться больше не было ни необходимости, ни желания. Ночь окрасилась сладостными воплями смерти, казалось, звенел сам воздух, кровавое месиво вскоре превратилось в реальную картину ада на земле. Вероятно, преисподняя завистливо бледнела, наблюдая за тем, что чинила в войске триумфаторов наша ярость.
Боши открыли беспорядочную стрельбу, но выстрелы косили своих же товарищей. Наши переполненные свежей кровью, силой и яростью тела были почти недосягаемы для пуль, ведь скорость многократно превышала человеческую реакцию, к тому же, скованную паникой охватившей их при столкновении с неведомым жутким врагом. Наш ответ на немецкую подлость с химическим оружием, был, возможно, не столь многочислен жертвами, но, точно, не менее жесток. Вражеские солдаты бросали винтовки и пытались убежать, но уйти удалось не многим. Снедаемый ненавистью и жаждой мести, в этот раз не стал ограничивать вампирский инстинкты, предоставив хищнику целиком и полностью подчинить себе человека.
И это оказалось невероятно, безумно приятно, чувствовать себя почти всесильным и свободным от малейших ограничений, это ярче плотского экстаза, эйфоричнее гашиша, упоительнее, чем первый поцелуй. Потом уже тошнило от крови, я был переполнен ею до краев и просто отрывал головы всем, до кого смог добраться или кто подавал признаки жизни. Опомнился лишь, когда командир с трудом остановил меня, хорошенько встряхнув:
Все, Ансело, уходим, скоро восход!
Опьяневший от избытка крови, покрывшей меня с ног до головы, быстро оглядевшись, не увидел вокруг ни одного живого или целого врага, только окровавленные, растерзанные куски многочисленных человеческих тел, вперемешку с тошнотворной воньювнутренностей. Мучительно сложно оказалось, справиться с непреодолимой потребностью продолжить возмездие, ведь перед нами находились немецкие окопы. И лишь солнце могло нас загнать обратно в блиндаж, но зверские оскалы не скоро покинули наши лица.
Весь день вампиры оставались мрачными и озлобленными, дожидаясь очередной ночи. Умирающие в страшных муках тысячи французов невозможно было ни забыть, ни простить, как и сильнейшую боль в выжигаемых глазах и легких, пусть мы и восстановились. И этот неожиданный и подлый удар требовал соответствующего ответа.
Вспоминая прошедшую ночь, не удивился переменам в себе. Я становлюсь как они? Наверное, это было неизбежно. Больше не ощущал раскаяния или угрызений совести, ни малейших. Скорее наоборотрастущее желание продолжить кровавый пир. «Но это же неправильно, это против моих принципов», робко шептал внутренний голос.
Рассуждая о долге, о защите Отечества, разве подобное имел в виду отец? И как же это оказалось легко и простоотбросить все человеческое и наслаждаться торжеством хищника. Пожалуй, стоит еще раз подумать о своей роли в войне. Наверное, кто-то должен делать и грязную работу. Но, если заниматься диверсиями, то зачем мне группа? Вероятно, смогу действовать еще эффективнее, если буду самостоятельно выбирать цели и уничтожать их. Или все же пора остановиться, пока еще возможно?
Астор попал в госпиталь, и ему ожидали замену. При необходимости мы могли бы сами передвигаться в темноте, но пока никто не хотел уезжать, ведь мы не чувствовали себя окончательно удовлетворенными, даже высокая вероятность появления в ближайшее время немецких вампиров не пугала. Оборотень через несколько дней вернулся сам. В темных очках, не долечившийся, объяснил, что сбежал из лазарета. Следующая ночь для него критическая, и он не хотел рисковать, к тому же, был уверен, что после обращения зрение полностью восстановится.
Незаметно пролетел год. Мы меняли свое расположение в зависимости от ситуации на фронте. После Ипра был Артуа, потом Верденская «мясорубка», где стал свидетелем того, что и наши тела не совершенны. Один из членов группы, схлестнувшись с вражеским вампиром, потерял руку, оторванную врагом. Битва уводила его все дальше от потерянной конечности, в итоге чего, не вернув ее на место, бедняга остался калекой. Вопреки расхожему мнению, наши части тела не вырастают из ничего, это сказки, культя успела затянуться, оставив мужчине обрубок, а сама рука омертвела и высохла, как и все кровопийцы после смерти.
Признаться, это открытие произвело на большинство из нас впечатление. Пришлось осознать, что не так уж мы и всесильны, как кажется. И все же со временем я очерствел и огрубел, стал равнодушнее к чужим и собственным страданиям, вопросы морали и чести почти не занимали голову. Дни сменяли ночи, похожие одна на другую. Мы потеряли еще несколько вампиров, но это тоже не оставило в душе особого следа. Взамен них пришли новые.
Изредка я писал отцу короткие письма без обратного адреса, сообщая, что жив, и советуя не переживать, если вестей не будет очень долго. Теперь совершенно очевидно, что шансов вернуться домой у меня меньше, чем казалось вначале.
Однажды довелось стать свидетелями события, принесшего некоторое удовлетворение. С первых дней войны особые проклятия французы посылали на немецкие дирижабли. В бессильной злости провожали взглядами в Северном море, где они вели разведку, передавая информацию вражеским судам. Над сушей же их появление тревожило сильнее, потому что, чаще всего, сигарообразные летательные аппараты несли в своем чреве тяжелые бомбы, чтобы обрушить на Париж, и другие города Франции.
Почти неуязвимые с земли, они оснащались многочисленными пулеметами, поэтому, как французские Мораны, так и аэропланы союзников, крайне редко выходили победителями в боях с этими монстрами. Обычные пули оказывали очень слабое воздействие на оболочку цеппелина, имеющего жесткую конструкцию, а вот «огрызались» немцы в ответ очень активно.
Возвращаясь после очередного задания, мы с ненавистью поглядывали на дирижабль, нагло проплывавший чуть в сторонне по светлеющему ночному небу в направлении наших позиций, когда в воздухе показалась группа бипланов с опознавательными знаками Франции на крыльях. Цеппелин тут же открыл яростный огонь, и один из Ньюпоров, резко клюнув носом, вошел в штопор и, вращаясь, устремился к земле. Полагая, что у двух оставшихся шансы минимальны, мы обреченно вздыхали, сетуя на несовершенство нашей боевой техники. Пара самолетов, казавшихся совсем маленькими на фоне неповоротливого гиганта, то расходясь, то сближаясь, маневрируя и кувыркаясь, продолжала подбираться к врагу, не прекращая встречного огня.
И тут, полной неожиданностью, дирижабль вдруг вспыхнул, и в считанные секунды пламя фантастическим гигантским факелом охватило огромную «сигару», озаряя все вокруг. Переламываясь пополам, постепенно ускоряясь, чудовище падало прямиком на немецкие позиции! Едва цеппелин коснулся земли, раздался чудовищный взрыв, очевидно, сдетонировали авиабомбы, предназначавшиеся для наших городов!
Находясь на вражеской территории, но, забыв про опасность обнаружения, мы разразились восторженными победными воплями, свистом и смехом, приветствуя и рукоплеща нашим доблестным летчикам. Позже поступили сведения, что на вооружение союзнических армий поступили зажигательные пули, позволяющие воспламенить смешивающийся с воздухом водород. Это и позволило нашей авиации отныне эффективно бороться с немецкими дирижаблями.
В мае получили очередной приказ о передислокации, в этот разв район реки Сомме, похоже, там планировалось серьезное наступление союзных войск. День был пасмурный, небо хмурилось, обещая весеннюю грозу. Воспользовавшись этим, я перебрался в кабину к Астору, предпочитая свежий воздух тесному душному фургону, набитому потными мужчинами. На одном из постов машину остановили, и я неожиданно насторожился, кожей почувствовав неладное. Словно подсознание кольнуло. То ли слишком новая форма патрульных вызвала подозрение, то ли чрезмерно пристальный взгляд, которым сержант впился в оборотня, приняв документы для проверки, то ли едва заметный акцент в голосе су-лейтенанта.
Прежде подобное всегда проходило гладко, а тут начальник патруля красноречиво переглянулся с подчиненным и приказал водителю выйти из кабины. Прислушиваясь к своему шестому чувству, буквально оравшему мне, что ситуация может стать критичной, дал команду Астору не двигаться, а сам выскочил со своей стороны и, как старший по званию, потребовал у офицера объяснений, приготовившись при необходимости или внушить, или вывести противника из строя.
Начальник еле слышно скрипнул зубами, но внешне остался спокоен, уверяя, что это простая формальность, вызванная повышением мер безопасности. Принимая документы, он слегка дотронулся до моей ладони, и резко переменился в лице, отшатнувшись как от огня. В тот же миг события стремительно завертелись. Человек взмахнул руками, и мой мозг рассыпался мириадами осколков, по крайней мере, именно это я и чувствовал, хватаясь за голову и едва устояв на ногах, прислонившись спиной к капоту, почти потеряв возможность соображать и что-либо предпринять. Сквозь туман, застилающий глаза, видел, как двое «патрульных» вытащили и скрутили сопротивляющегося Астора.
Из распахнувшейся дверцы фургона буквально вываливались вампиры. Мой мозг продолжал плавиться, казалось, еще немногои потечет из ушей, как теплый парафин. Задыхаясь и сходя с ума от невыносимой боли, все же умудрился разглядеть, как командир Бенезет упал, сраженный выстрелом в сердце. Остальные, даже не пытаясь оказать сопротивление, хватались за головы и катались по земле, корчась от безумной пытки, источником которой являлся «офицер».
Рассредоточив свое воздействие на основной группе, он немного ослабил давление на меня, чем я поспешил воспользоваться. Чувствуя, что ни убежать, ни применить способности сейчас не в состоянии, твердо решил продать жизнь подороже. Собрав последние силы, выхватил из кобуры пистолет и открыл огонь, но тут же рухнул на землю, изрешеченный ответными пулями. Остатком угасающего сознания понимал, что этим они меня не убили, однако в последовавших за нападением событиях, не проходило ни минуты, чтобы я не пожалел о подобном «милосердии».
Глава 6
Мысли о неволе прежде не приходили в голову. Это печальная перспектива обычных людей, а таких как я, подобное не касается. Нашего брата не брали в плен. Либо убил, либо убит, третьего не дано. Во-первых, в реальности мы не существуем, Родина не будет ждать возвращения своих вампиров по итогам войны, во-вторых, трудно представить, что кто-то захочет держать на цепи военнопленного кровопийцу. Стоило быть более внимательным и осведомленным, возможно, застать меня врасплох было бы значительно труднее, если вообще осуществимо.
Германия оказалась еще хитрее на подлости, чем думал после газовой атаки. Может, это я не так умен, как считал? Ведь Лазар предупреждал, что их тайные организации и деятельность по использованию сверхъестественных существ, превосходят нашу, они активно развиваются в этом направлении. А сажать в клетки монстров могут, как выяснилось, такие же монстры.
Следующие за перестрелкой с «патрульными» и пленением события, я сознательно, упорно и непоколебимо выжигал из памяти день за днем, запрещая даже краем сознания возвращаться туда, где мучительно и бесславно потерял два года жизни. Не стоит и говорить, что это не тот биографический этап, которым можно гордиться. Первое время усилием воли пресекал любые попытки воспоминаний терзать мозг, всеми способами блокировал их. Теперь же постоянно пытаюсь внушить себе, что никакого лагеря, лаборатории и застенка не было, как не было и моих мучителей, и это лишь кошмарный сон.
Часть тех событий и в самом деле скрыта спасительной пеленой беспамятства, жаль, что лишь часть. Возможно, когда-нибудь решусь рассказать обо всем, когда перестанет сводить зубы от бешенства, а с клыков капать мести и дикое желание немедленной кровавой расправы. Боюсь, возникни необходимость облечь эти воспоминания в слова, разорвал бы на месте любого, кто окажется в пределах досягаемости. Потому что пока сама мысль о немце Йоханесе и его подручных, о чудовищно нечеловечной организации по проведению опытов над оборотнями, с использованием крови вампиров, способна легко потопить меня в пучине безумия, из которой с таким трудом удалось выбраться.
Нечем было гордиться и после плена, поступки мои, иначе как помешательством назвать нельзя, но оправдываться чем-либо не собираюсь. Шел на это уже осознанно, отвечая за все содеянное, а посему скрывать не стану, вырву лишь из контекста причины, побудившие практически потерять самого себя.