А в последние месяцы появились разные слухи о кошмарных колдовских тварях. О вампирах, выпивающих людей и животных досуха, так, что оставались только обескровленные сморщенные тела. О каргах, чудовищах Смутного Времени, с телом и лапами собаки, мордой и щетиной свиньи и глазами и хвостами крыс. О крылатой нечисти настолько страшной, что те, кто хоть краем глаза видели её, трогались умом и несли что попало, трясясь и заикаясь. И о том, что какие-то смельчаки всё-таки добрались до его высочества, но тот просто выгнал их вон, не пожелав ничего слышать и заявив, что проблемы Юга его не касаются.
Никому-то мы не надобны. Сплюнув, хрипло сказал щуплый небритый персонаж, грея руки в грязных митенках над костром, разведённым в убежище меж оплавленных камней на выходе из Кемского ущелья. Ни королеве, ни принцу. Да и богу-то мы без надобности, а?..
Богохульствуешь, Обротай. Не менее хрипло и как-то лениво, без запала, произнёс сидевший у костра на корточках толстяк с бритой благообразной, хоть и грязной, физиономией бывшего духовного лица. Только бог-то нас и помнит ещё, грешных. Это мы его забыли. Разбоем вот промышляем.
Так ты, это, валяй. Покайся да оставь промысел-то. Так же лениво возразил Обротай. А не хошь, так и молчи. Они всепятеро оборванцев, хмурых, замёрзших и вооружённых как попало, были голодны и с нетерпением ожидали, пока приготовится на огне их добыча: украденная с постоялого двора в деревеньке Дичь собачка. Погода, крайне скверная в последние дни, лишила их и того жалкого заработка, который они имели обычно, грабя таких же оборванцев, какими были сами. На дичь побогаче, сопровождаемую обычно вооружёнными наёмниками, нападать они не решались. Северо-восточный ветер, который здесь называли Белым Эльфом, нёс промозглый влажный холод и мокрый мелкий снег, вынудив возможных жертв задержаться у тёплых очагов в придорожных харчевнях. Бродяги костерили Белого Эльфа, эльфов вообще и свою поганую жизнь. Говорили о том, что в Междуречье и ветров таких нет, и народ богаче, но там и банды свои промышляют, сплошь из полукровок. А в Далвегане делать нечего, там народ такой же нищий, как здесь. Поближе к Элиоту бы податься, да там лесов и скал нет, не спрячешься Кругом засада, а виноваты, знамо дело, Хлоринги. Его высочество послал людишек подальше с их бедами, да взвинтил налоги до небес, чтобы сынок его, полукровка, чельфяк проклятый, и дальше пировал, беспутничал да с бабами озоровала баб у него, говорят, бывает по четыре в раз.
Тьфу! Сплюнул рябой работник меча и топора, срам и паскудство, больше ничего! Ну, разве это дело: сразу четыре бабы?..
Тут одной-то месяцами не видишь. Просипел его коллега, лысый тощага с перебитым носом. Четверо детей было, двое осталось. А может, и к лучшему: кормить меньше-то. Они ж, это, как сороки: дай, дай, дай! И жена-то, это, нудит и нудит, жрать, жрать, дети, дети Домой идти-то не хоцца. Чё я, не знаю, чё дети-то?.. Чё нудить?.. Хоть бы раз улыбнулась да дала бы с радостью, да подмахнула бы, да
Тихо! Привстал Обротай. Никак всадник?..
Все притихли, вслушиваясь с надеждой. Потрескивал костёр, посвистывал Белый Эльф. К этим звукам примешивался такой желанный и долгожданный звук: чавканье копыт по грязи, слегка схваченной холодом. Бродяги оживились, потянулись к оружию. Копытаэто конь, а коньэто деньги. Или конина, на худой конец. И то, и то хорошо. Всадник, судя по всему, был одиннеосмотрительно с его стороны! Бродяги собирались убить его, не задумываясь; им нужны были его деньги, его вещи, его одеждалюбое рваньё можно было продать трактирщикам, которые давали за него хотя бы дешёвое пойло. А если всадник был одет хоть немного добротнее и теплее, то и вовсе хорошо: что-то могло перепасть и семьям. А жизнь всадника Кого она волновала?.. Рябой вышел на дорогу, Обротай и лысый вооружились арбалетами, скверными, но убить способными.
Всадник и в самом деле был один. Ну, если не считать огромного чёрного мастиффа, бегущего подле лошади. Обротай тут же прицелился в собаку. Конь переступил длинными ногами, захрапел, выпустив облачко пара из раздутых ноздрейочень хороший конь. Олджернон, или даже кастилец?.. Вороной, без единой отметины, с модно подвязанным хвостом. Всадник, закутанный в подбитый мехом плащ с капюшоном, похлопал коня по шее, успокаивая.
Спокойно, Лирр. Голос был женский, и бродяги заухмылялись.
Эй, слезай с коня-то, дамочка. Сказал, ухмыляясь, Рябой. Это четыре бабы на одного мужикасрам и паскудство, а одна на пятерыхсамое то, а, Гнилой?.. Ну? Чё, это, непонятно чё-то?!
В самом деле непонятно. Голосом как бы немного утомлённым произнесла женщина, откидывая капюшон, и бродяги окостенели от ужаса. Как вы ещё живы, идиоты такие?
Женщина была уже не молодая, но и не старая. Мария и её подруги сразу узнали бы Госпожу; бродяги тоже её узналиведьму Барр знали все. И все же боялись.
ГоспоЗаговорил Рябой, но договорить не успел: женщина щёлкнула пальцами, и бродяги застыли, роняя оружие. Бледное, некрасивое, но волевое лицо женщины, с большим горбатым носом, странным образом не казавшимся уродливым, а делавшим её узкое костистое лицо характерным и даже сексуальным, с ледяными бледно-голубыми глазами и узкими бледными губами осветилось изнутри мрачным удовольствиемона любила делать ЭТО. Способная убить этих бродяг мгновенно, она поступила иначе, наблюдая своими гадючьими глазами за агонией четырёх человек, которые дрожали и корчились от невыносимой боли, раздирающей их внутренности. Из глаз, носов и ушей их сначала сочилась, а потом хлынула чёрная кровь, но они не могли даже кричать. Рябой видел, по крайней мере, одного из них, и лицо его напряглось от ужаса и попытки крикнуть, взмолиться.
Что-то хочешь сказать? Лениво поинтересовалась Барр и вновь щёлкнула пальцами.
По по пощаПролепетал Рябой, по щекам его ползли мутные слёзы.
Пощады? Изогнула почти невидимую бровь ведьма. Усмехнулась змеиной усмешкой.
Я не знаю, что это такое, смерд. Голос её мгновенно утратил ленивую томность. Ты сдохнешь, но не совсем. Твои попы не врут, говоря, что смерти нет. Но то, что ждёт тебя, тебе не понравится.
Некотороене слишком большое, время спустя всадница и большой чёрный пёс продолжили свой одинокий путь. Четыре страшно изуродованных трупа остались на обочине, а то, во что превратился Рябой, деревянно переставляя ноги, двигалось в обратную сторону. К постоялому двору, где ведьме не понравилась молодая жена хозяина.
Гор исполнил обещание: в первый же вечер после того, как Доктор уехал по своим делам и оставил Девичник на Гора, он позволил Марии и Трисс спать вместе, в одной клетке. С некоторым испугом слушал, как девочки плачут, обнявшись, и быстро шепчутся о чём-то своём. Они обнимались, рыдали и снова и снова твердили одно и то же: Милая, родная, как ты, не плачь, всё нормально Гору было тяжело это слышать и понимать, что он творит на самом деле. Прежде ведь он искренне считал, что Чухи не имеют никаких чувств, и им всё равно, что с ними делают. Что он лично ничего плохого не совершает, просто следует естественным порядком вещей А теперь он видел так ясно, что это не допускало никаких компромиссов, что они калечат их, издеваются над ними и ломают им жизнь, в сущности, убивают их И ведь на самом деле, что плохого в том, что Мария и Трисс общаются?.. Пусть хоть ночью они побудут вместе, утешат друг друга, отдохнут, хоть чуть-чуть отдохнут?! На ум приходили мысли о коварстве Чух, о котором так много и с таким ожесточением говорил Хозяин. «Ты её раз пожалеешь, и она уже вцепится в тебя, как пиявка, и ты станешь делать для неё то, и это, и вся твоя жизнь в итоге станет принадлежать ей, а она высосет из тебя все соки, вынет из тебя душу, сломает тебя и выбросит, найдя себе другого дурака». Может, он и прав? Ведь Гора сейчас терзает именно жалость и чувство вины?.. Если бы это не было так опасно и коварно, не стал бы Хозяин так стараться и так строго следить за этим?.. Ведь Гор уже делает для Марии что-то опасное лично для него. Если узнает Доктор, он обязательно донесёт Хозяину, и всё, Гору конец, не смотря на всю его цену и все его заслуги. Хозяин прекрасно понимал, какая взрывчатая сила таится во взаимном притяжении полов, особенно между такими юными, красивыми и обездоленными существами, как его рабы, и безжалостно карал любое непослушание, душа бунт в зародыше. Четыре дня, пока Доктора не было, Гор маялся, думая то так, то эдак, то решаясь больше не потакать Марии и не думать о ней, то напротив, и не зная, к какому берегу прибиться. Неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы с возвращением Доктора с ним не случилась удивительная вещь, перевернувшая его жизнь и судьбу, а вместе с ними всего Острова.
Утром Гор пришёл в Девичник один, и привычно потребовал, чтобы Мария шла ублажать его, но тут из своих покоев вышел Доктор и подмигнул:
Брось эту паскуду! Пошли, я тебе особенную Чушку покажу. Ты таких даже во сне не видал!
Гор пошёл за ним, скептически приподняв бровь, но через минуту это выражение исчезло, стекло с его лица, он просто выпал из реальности
На столе Доктора без чувств лежала девушка. Самая прекрасная девушка, какую Гор только мог вообразить и пожелать. Маленькая, тоненькая, но с красивой и отнюдь не маленькой грудью, которая даже у лежавшей не расплывалась по телу, а вызывающе и красиво вздымалась, завораживая взор и томя тело. От макушки до пальчиков ног эта девушка была прекрасна; в ней не было ни одной чёрточки, которая не вызывала бы восхищение и вожделение. Все линии её маленького, но изящного и женственного тела были совершенны, сливочная кожа светилась в луче света, падавшего из высокого окна на стол, тёмно-рыжие волосы сияли на сливочной коже. От длинных ресниц на щёки ложились голубоватые тени, губы, полные и нежные, красные, были чуть приоткрыты, маленькая рука с длинными и тоненькими пальчиками лежала на животе, почти касаясь рыжих завитков в паху, другая трогательно свесилась со стола. Ножки и бёдра её были невероятно длинные, стройные, завораживающе соблазнительные; Гор не видал таких даже у эльдар. Если бы Доктор смотрел на Гора, он понял бы, что с тем происходит, но он тоже смотрел на девушку, поэтому и не заметил смятения, так не свойственного вожаку Приюта. Миг, и Гор совладал с собой, вновь надев маску спокойствия и безразличия.
Какая, а? Гордо сказал Доктор. Такую бы даже я В жопку, разумеется.
Гор содрогнулся от внезапного приступа отвращения и гнева и с трудом взял себя в руки. Девушка была такой чистой, такой нежной, такой беззащитной в своей наготе и в своём беспамятстве, что Гору было стыдно от собственного вожделения, а бесстыдные слова Доктора резанули по сердцу.
Кто она? Спросил он, тем не менее, довольно равнодушно.
Это для Папы Хэ.
Для него? Поразился Гор, зная об отвращении Хозяина к женскому телу.
Он наследника хочет. Пояснил Доктор. Но на равной себе жениться не можетона ведь может про Сады узнать, родня там у неё, вся фигня. И потом, не факт, что она понесёт. Вот он и выбрал четырёх чушек, кватронок, красивеньких и здоровеньких, документы им справил, типа знатные сиротки, воспитал, как принцесс. Видал? Она читать, писать умеет, на лютне играет, за столом с королевой может сидеть. А Хэ её щас трахнет, если сможет, как самую тупую чушку, и если она понесёт, женится на ней, а после родов избавитсятипа, жёнушка родами сдохла, такая трагедия! Элегантно придумал, а?
Гор не мог выдавить ни звукатак потрясло его то, что он услышал. Как происходят такие вещи, почему? Несколько мгновений назад он ничего не знал об этой девушке, был слегка взбудоражен, но в целом доволен собой, и вдруг что-то случилось. Что-то случилось! Гор не понимал всей величины катастрофы, он даже не осознавал её, и тем не менее она случилась. Эта девушка лежала перед ним, обречённая, прекрасная, беззащитная, и она уже была в нёмнавсегда, хоть он этого и не понял ещё.
Щас брюхатые её подготовят, и отнесёшь в Красный зал. Продолжал Доктор. Только маску надень. И не вздумай лапать! Она ни одного мужика не видала, жила в уединении, про тык-тык не знает ничего. Не напугай раньше времени, а то Хэ кайф сломаешь. И Эрота вызови. А то без помощи наш гигант не справится! Доктор захихикал.
Что с ней? Спросил Гор. Чего она, как мёртвая?
Чтобы не потревожить, усыпил её. Она ведь, как цыплёнок, невинная и непуганая. Прикинь, её ни разу не стукнул, не тронул никто, она непуганая, Доктор осклабился, дура дурой, вот поржёшь, когда он ей ноги раздвинет! Ох, и напугается же она! Вот бы посмотреть! Расскажешь?
Нет. Сказал Гор. Я пошёл одеваться.
Он даже испугался того, что чувствовал. Он не хотел видеть того, что сделает Хозяин с этой девочкой, он был обязан быть там, он хотел быть там и всё видеть, он боялся этого. Гор уговаривал себя, одеваясь: это очередная Чуха, жопа с сиськами, с нею сейчас сделают то, что положено делать с такими, как она. Проклятье, ей ещё повезло: её трахнет только Хозяин, и бить её никто не будет, да она просто в привилегированном положении! и мучился от непонятной жалости, даже от какого-то непонятного страха. Он боялся себя самого. Впервые за эти годы он перестал владеть собой, и боялся этого. Гор боялся того момента, когда эта девочка придёт в себя и осознает происходящее. Жалость рвалась из него наружу, как он ни давил её, и в каком-то непонятном смятении Гор несколько раз завязал и вновь развязал тесёмки ворота новой рубашки. «Я не хочу. Понял он. Не хочу участвовать в этом. Я не хочу». Звук гонга позвал его, и он пошёл обратно.
Девушку уже одели в белую тонкую тунику и причесали. Она ещё находилась под действием дурмана, держалась с трудом, глаза были сонные, невидящие Огромные глаза необыкновенного, вишнёвого цвета, мохнатые из-за густых длинных ресниц. Она сонно взглянула на него, заморгала, пытаясь присмотреться, покачнулась. Гор решительно, и нарочито небрежно подхватил её, такую маленькуюона едва доставала макушкой ему до груди, такую лёгкую, как котёнок. От неё вкусно и нежно пахло, аромат был чистый, какой-то яблочный, с нотками жасмина, она была тёплой и мягкой, и какой-то родной. У Гора возникло странное чувство: он уже держал её на руках, знал этот аромат, это тёплое нежное тело под прохладной тонкой тканью. Сердце его колотилось, как бешеное, он с трудом удерживал на краю сознания мысль о Докторе, который смотрит на него, борясь не просто с желаниемс потребностью погладить её, прижать к себе, вдохнуть глубже этот волшебный аромат, и остаться с ней наедине. Ничего в жизни ещё он так не хотел! Пошёл в темноту коридора, почти не сознавая, куда идёт, ноги сами несли его привычным путём. Девушка пошевелилась на его груди, ладошка скользнула по ней:
Скажите Где я? Спросила она сонно, и голосок её, нежный и чистый, вновь сотряс до основания его душу.
Скоро узнаешь. Буркнул он.
Вы мужчина? Вновь спросила она.
А ты сомневаешься?
Я просто не видела никогда мужчин. Призналась девушка. Меня зовут Алиса, а вас?
Как тебя зовут? Споткнулся на ровном месте и выругался Гор. Как ты сказала?
Алиса. Чуть слышно повторила девушка. Что с вами?
Ничего. После очень долгой паузы ответил Гор. Что он мог ещё сказать? Что он мог сделать? Слишком хорошо и давно он понял, что ничего, абсолютно ничего сделать он не может!
Свет впереди заставил его очнуться. Они пришли.
Алиса чувствовала себя странно и как-то даже страшновато. Дурман ещё действовал, она не вполне владела собой, и это очень волновало её. Ей было так важно произвести хорошее впечатление! И что такое с нею приключилось?! Сколько она себя помнила, она готовилась к этому дню. Ей внушали, что ей предстоит что-то важное и очень ответственное, что её готовят к какой-то особенной судьбе. С детства она вполне уяснила себе благодаря стараниям своих воспитателей, что ей очень повезло: кватронка, сирота, подкидыш, она никому не нужна, у неё ничего нет, и то, что о ней заботятся, её учат, как принцессу, настоящее чудо. Алиса была девочка очень старательная и ответственная, она серьёзно относилась к тому, что считала своим долгом, а тут такое Что, если у неё ничего не получится, и её неведомый благодетель сочтёт её никчёмной и глупой?! Она всю дорогу повторяла про себя французские фразы, которым её учила Мадмуазель, в тысячный раз решала, какую французскую канцону исполнит, если потребуется И так волновалась! Так волновалась! А ещё эта слабость и дрожь в рукахона ведь даже играть не сможет! И тошнота Ей казалось, что она упадёт, едва этот огромный человек её отпустит. Вот, значит, какие они, мужчины. От него хорошо пахло: свежим распилом ясеня, терпко и свежо. Он был такой твёрдый, горячий, сердце его так сильно колотилось под её ладошкой. Вот бы он оказался тем самым её благодетелем, уважать которого заочно Алису учили всю её жизнь Доктор дал ей что-то возбуждающее, и странные ощущения от близости Гора, волнение во всём теле, совершенно ей незнакомое, испуг Помещение, в котором Гор отпустил её, поставив на пол и слегка поддерживая за плечо, было почти тёмным, но Алисе показалось, что оно очень большое. Перед нею на троне сидел человек, между ног которого спиной к Алисе на коленях стоял белокурый юноша и делал что-то непонятное; человек, как и Гор, был в бархатной маске, почти полностью скрывающей лицо, синей, с золотом. Он был в белой шёлковой рубашке с кружевами, ворот которой был расстёгнут, и видна была грудь, поросшая черными волосами. Алиса впервые видела волосы на человеческом теле, это поразило её до глубины души, показавшись каким-то неприличным. Рядом, освещённый светильником на высокой витой ножке, стоял мраморный алтарь на львиных лапах, украшенный сценами насилия, которых, впрочем, Алиса не рассмотрела, потому, что ей было не до них. Почему-то ей стало страшно, хотя она и не понимала происходящего, но чувствовала, что это что-то нехорошее, ощущала какую-то опасность. Прижала кулачки с переплетёнными пальцами к груди, испуганно глядя на макушку юноши, ритмично двигающуюся туда-сюда. Она не могла понять, что и зачем он делает, и это пугало её. Но девушка помнила, что перед нею человек, которому она обязана всем, что у неё есть, было и будет, и помнила, в чём её долг. Поклонилась ему грациозно, почтительно, но и с достоинством, стараясь не смотреть на странного юношу.