Я рожден был героем, я видел больше, чем всё, мною мир был построен, а теперь яничто, тихонько спел сам себе под нос Илья. Поднимаясь к вершинам и спускаясь на дно, я не мог бы погибнуть, так было мне суждено. Если я буду жить, то, разрывая мрак, стану звездой в ночи, будет так! Если я буду жить, вырвусь я из оков, я не смогу забыть путь в ничто, вопреки ожиданиям, его голос вместо того, чтобы раствориться в пустой тишине бесконечных просторов, постепенно окреп и нашел даже какое-то эхо.
И, как ни странно, стало светлеть. Сначала Илья, приподнявшись со дна лодки, подумал было, что это снова усилился тающий свет от лодки там, где ее коснулся фонарь жутковатой стражницы, но, как оказалось, зарево растекалось впереди. Там, внезапно куда ближе линии горизонта, темнота внезапно обрывалась, словно разрезанная раскаленным ножом. И этот край стремительно приближался, намного быстрее, чем это в принципе могло быть: словно бы лодка не плыла совершенно неторопливо по темной недвижимой глади, без весел или паруса, а шуровала на моторе, как шустрый катер. Илья метнулся на нос, опираясь на борт обеими руками, и с оттенком обреченного ужаса понял, что, во-первых, никаких берегов вокруг не было, а во-вторых, впереди было что-то вроде водопада, потому что река, отражающая сейчас блики света, обрывалась внезапно, и за ней был только воздух, светлое небо, на котором не было ни облаков, ни каких-либо светил: только чистое, прозрачное, теплое сияние.
Илья не успел ни подумать, ни сделать что-то, как край оказался совсем близко, и потом лодка зависла на мгновение над зияющей пустотой, открывая ему невероятный, нереальный вид на бесконечное море солнечного света, а потом рухнула вниз, падая и падая мимо гладкой стены темноты. Илья успел ощутить падение, тянущее, крутящее внутренности чувство почти-невесомости, а потом вокруг не стало ничего, кроме света.
Некоторое время свет был единственным ощущением, единственным, у чего был смысл и фактура, а потом пришло осознание, что, на самом деле, невесомости больше нет, да и была ли она? А он лежит спиной на земле, на траве, и вокруг пахнет солнечным лугом где-то поздней весной, и смотрит в полное света небо, в котором не было никакого источника света. Ему показалось это странным, но ровно до того момента, пока он не попытался вспомнить, а как бы должно было выглядеть не-странное небо. И он не смог. Логично, рассудив, что, значит, все нормально, он поднялся на локте и огляделся.
В самом деле, он лежал на лугу с невысокой травой и аккуратными группами цветов, словно высаженными умелыми руками садовника, а не выросшими абы как: скорее сад, чем поле, но никаких строений в границе видимости не было.
Он осторожно встал, попутно с удивлением оглядывая себя, изучая надетые на себя вещи так, словно впервые видел. А потом подумал: а как, собственно, меня зовут?..
Мысль была неожиданной и довольно страшной, но он в самом деле не имел понятия ни о своем имени, ни о происхождении, ни о каких-то других сведениях. Собственно, он смутно представлял себе даже свою внешность.
Спокойно, вслух сказал он, с оттенком тревоги вслушиваясь в свой голос. Он тоже казался немного чужим, словно бы он слушал запись своего привычного голоса, а не говорил сам. Это еще не конец света. А только конец памяти.
Мысль была странно успокаивающей: ведь если он еще жив, значит, все еще можно наладить, хоть как-то. Поэтому он с повышенным интересом переизучил все свои вещи, ища хоть что-то, что могло бы ему напомнить о себе, но неттакой удачи ему не досталось. Он был никто в неизвестно где, и если вопрос с тем, кто он, не получалось прояснить, оставалось попробовать помыслить мир иначе и подойти к проблеме с другой стороны. Например, выяснить, кем бы он хотел быть (не практично, но философски), либо попытаться узнать, где он, и, может, отыскать кого-то, кто его знает. Установив, таким образом, цель, он снова огляделся, выбрал совершенно наугад направление и двинулся в путь по демонстративно цветущему, образцово-показательному лугу.
Такие луга только на идеалистических пасторальных картинках рисовать, прокомментировал он вслух просто для того, чтобы не чувствовать одиночество. А было, на самом деле, немного одиноко. Он не замечал в траве никакого движения, ни насекомых, ни птиц, ни мелких грызунов, какие, по его мнению, должны были бы мелькать тут и там. Нет, вокруг царил открыточно-сахарный день с яркими цветами, зеленой травой и звучащими в отдалении птичьими трелями. Впрочем, кажется, там были не только голоса птиц: прислушавшись, путник разобрал человеческие голоса, где-то далеко впереди, сливающиеся из-за расстояния в неравномерный гул.
Ободренный внезапной надеждой найти кого-то разумного и сведения о себе и окружающем мире, путник двинулся вперед, прибавляя шаг и рассуждая про себя, как, собственно, объяснить потенциальным собеседникам свою ситуацию, и кем он все ж таки может быть.
Ему казалось, что он еще совсем сопляк: не ребенок, великоват для ребенка, но, может, подросток? Он даже ущипнул себя за щеку, пытаясь оценить возраст, и согласился с ориентировочным выводом: кожа оказалась плотной и упругой. Правда, следующее предположение оказалось мимо: внутри себя он считал себя относительно темноволосым, но вытянутая вперед прядь длинных волос оказалась совсем светлой.
И как меня могут звать? пробурчал он себе под нос. Джонни*?
* Джон Доупринятое в саксонских странах обозначение для человека, личность которого не установлена.
Нет, Джон определенно не годился.
Джек? Я это иль не я?.. вопросил он в пространство, не забывая отслеживать, не приближается ли источник голосов. И внезапно что-то словно толкнуло его изнутри: чей-то голос, радостным воплем зовущий его по имени. Илька!.. Илька? неуверенно попробовал он на вкус это имя. Звучало похоже на него. Но все равно странно. Ладно. Пусть будет Илька.
Голоса становились уже различимыми, да и, приглядевшись, он увидел сидящих под одиноким деревом на холме путников. На траве был расстелен плащ, разложена какая-то нехитрая снедь, чей-то посох стоял рядом, прислоненный к стволу. Путников было трое: с приближением их стало можно разглядеть, да и они заметили новое лицо, замахали ему руками, приглашая к себе. Первым был пожилой мужчина, плотный и темнокожий, с окладистой седой бородой, он белозубо улыбался, и в этой улыбке было что-то неуловимо знакомое. Рядом с ним сидела красивая женщина со строгим лицом, в длинном светлом платье и в венке из полевых цветов, а напротивмаленький мальчик с темными волосами.
Приветствую, приветствую! позвал старший. Подходи и раздели с нами трапезу и вино, путник!
Гость отвесил неловкий поклон, с трудом собрался, чтобы усесться на край плаща со свободной стороны, между женщиной и мальчиком. На плаще были разложены хлеба и не то жареная, не то копченая рыба, стоял кувшин, от которого отчетливо пахло перебродившим виноградом. Не иначе, как, в самом деле, домашнее вино. Старик поднял этот кувшин к губам, сделал глоток, передал женщине. Та тоже деликатно отпила и отдала гостю. Тот пригубил терпкий напиток, делая глоток, и вместе с насыщенным вкусом словно маленький кусочек воспоминаний вернулся на место.
Илья, его звали Илья. Конечно же.
Ну, чего присосался? толкнул его в бок мальчик. Илья смерил его удивленным взглядом, не уверенный, что детям вообще полагается пить такое, но тот уже отнял у него кувшин и, глотнув, снова отдал старику. А Илье подмигнул, и в его выражении промелькнуло что-то далеко не детское. Далеко не человеческое, наверное, тоже.
Добро, старик поставил кувшин на плащ и оглядел Илью с головы до ног. Далеко ли идешь?
Ищу дорогу, ответил Илья, с сомнением отмечая, что вопрос старикаи его собственный ответпрозвучали незаслуженно философски. Я, собственно, хотел спросить, что это за место. Я, кажется, заблудился.
Что ж, главноепризнать, что сбился с пути, а не упорствовать в ошибке, почему-то одобрительно сказал старик.
Мы в полях доброго острова Аваллон, мягко сказала женщина. Судя, бывает, попадают, сбившись со своего пути, но никогданапрасно. Ты избежал беды, или смерти, и тебя прибило к этим берегам в поисках верной дороги.
Похоже на то, согласился Илья. Он не помнил, что с ним было до этого самого Аваллона, но сильно подозревал, что что-то неприятное. Правда, я совершенно ничего не помню про это.
Это так задумано, снова подал голос мальчик. Это все туманы.
Туманы не пропускают память и печали, подтвердил старик. Ты ешь, ешь, путник. Еда для всех голодных. Такой славной рыбы, как здесь, нигде нет. Да и хлеб самый пышный.
Потому, что беспечальный, звонко рассмеялся мальчик.
Илья послушно отломил себе от краюхи хлеба щедрый кусок, положил на него маленькую жареную рыбку и стал жевать. Странно, но у еды был совершенно нормальный, земной вкус, можно сказать, архетипичный вкус всех на свете рыбных бутербродов. И даже косточки попадались, Илья вытаскивал их изо рта и некультурно вытирал пальцы о траву. Что-то такое было, он помнил, про хлебы и рыбы, и про вино, и про еду для всех голодных.
А куда мне идти-то теперь? Вряд ли мне нужно оставаться тут, на этом вашем Авалоне.
Мальчик махнул рукой дальше, в даль полей, где виднелась что-то вроде изгороди из вьющегося винограда.
Пойдешь вдоль изгороди, пока не отыщешь дверь, войдешь в лабиринт, а там разберешься.
Точно разберусь? с подозрением уточнил Илья, выплевывая очередную косточку.
Если не разберешься, никогда не вернешься, тихо ответила женщина, и от этих слов разом стало как-то жутковато, несмотря на лубочный уют солнечной поляны и доброжелательных людей. Илья поежился, доел импровизированный бутерброд и, вытерев руки, покосился на кувшин с вином. Кажется, начинать должен старший?.. Старик, словно подслушав его мыслиили просто заметив взгляд, поднял кувшин и снова пустил его по кругу, как братину.
Что же, за встречу, за расставание, сказал он.
Илья отпил свой глоток, передал кувшин мальчику и еще раз огляделся, прослеживая изгородь, насколько ее было видно. Мир вокруг казался таким тонким, словно его пальцем проткнуть было можно, но Илья не рискнул тыкать. Вдруг бы получилось?
А как вас зовут? Кто вы, вообще? решился спросить он.
Наши имена ничего не значат, сказал старик.
И меняются со временем, добавила женщина. И потом, мы же не спрашиваем твоего имени?
Иди, напутствовал его мальчик, возвращая кувшин старику. И постарайся не вернуться.
Старик только качнул седой бородой, мол, счастливого пути.
Илья поднялся на ноги, отвесил неловкий поклон.
Спасибо загостеприимство. И за совет.
Счастливого пути, напутствовали они его нестройным хором, и он, развернувшись в сторону изгороди, все-таки начал спускаться с холма. На середине пути не выдержалобернулся, хотя в голове то и дело мелькали обрывочные куски каких-то предупреждений из сказок или легенд, что так делать нельзя.
А под деревом уже никого не было. Только края истлевшего плаща на внезапно бурой и жухлой траве немного шевелил ветер, и виднелось что-то такоебелое, сероватое кости?.. Да и дерево изменилось: вместо зеленой листвы на фоне неба виднелись только толстые изломанные голые ветви.
Остаток пути до изгороди Илья проделал едва ли не кубарем, и вдоль зеленой стены пошустрил очень даже бодро, то и дело бросая через плечо судорожные короткие взгляды. Но никакие призраки или скелеты не торопились его догонятьвокруг царил все тот же картинный полдень, и только мертвый холм выбивался из общей слащавой идиллии.
***
Уйди, посоветовал я, не оборачиваясь. Я лежал на краю крыши, обозревал свои владения и свой сектор защиты, любуясь благолепием и царящим в них порядком, и совершенно не собирался отвлекаться от мыслей о собственной грандиозной профпригодности.
Ну уж нет, отозвалась Двекошки, медленно подходя ко мне поближе и ложась тоже медленно, но на уважительном расстоянии. И так еле сюда взобралась. У тебя лаз из подвала не работает. Не порядок.
Сама ты не порядок, фыркнул я и зевнул, разевая пасти с двойными рядами острых зубов, отлично пригодных для ловли мефоз и другой псевдобратии. Он заблокирован, ненужные коты постоянно лезут.
Ненужных котов не бывает, наставительно сказала Двекошки. У каждого кота свое Приключение.
Но у некоторых оно заключается в том, чтобы орать и жрать, согласился я, критически подходя к вопросу. Сектормой. Слежуя.
Но ты не всегда можешь быть в нужном месте в нужное время. Потому нас и много, и каждый готов протянуть лапу, если беда.
И какашку подложить тоже, поддакнул я, совершенно не впечатленный.
Я уверена, ты еще согласишься со мной, без особого напряга в тоне ответила Двекошки, облизывая переднюю лапу, с тщательностью прочесывая зубами шерсть между пальцами.
Не меняются только дураки, подумав, рассудил я. Это все, что ты хотела обсудить?
Ты сейчас приходил на Большой Зов?
Да. В отличие от тебя.
Двекошки фыркнула.
Я была далеко и не успела. Что там произошло?
Кто-то дрался с кем-то. Один позвал нас. Второй хорошо отбивался, но сбежал. Конец истории.
Двекошки немного помолчала. Я даже подумал, что, может, она ненароком уснула, и даже зыркнул в ее сторону глазом, но нет: просто думала, нахохлившись и став от этого еще в два раза больше. Ее размеры всегда вызывали мое искреннее уважение. Я и сам не мал в габаритах, да так, что не всякая глупая псина решится меня задирать, но Двекошки просто потрясает, когда видишь ее в сравнении с любым другим представителем семейства кошачьих.
Я еще не слышал такого Зова, признал я, глядя вниз, во двор дома. Это было странно. Похоже на Зов Сородича, но не совсем.
Потому что Эти нам сородичи, но не совсем, так и есть, ответила Двекошки, щурясь. Они тоже спасают мир от Всенеца, но не как мы. Поэтому мы помогаем им, а онинам.
И что они делают? педантично уточнил я, не понимая, что может быть важнее охоты за обломками нижних миров в верхнем. Гадкие мефозы!
Они охраняют от Тех. А от Тех и идут мефозы, и другие твари, тоже, сказала моя собеседница, впиваясь взглядом во что-то внизу. Сон разума рождает чудовищ.
Я проследил, куда она там смотрит, но там всего лишь шел какой-то бесхвостный в цветной куртке, и ни одной мефозы не было видно, как это и полагается в секторе идеального содержания.
Значит, на такой зов надо приходить, рассудил я. Но раньше такого не было.
Было. Но до того, как ты присоединился к Охоте, пояснила Двекошки, зевая так, что у меня даже самого за ушами затрещало. Просто сейчас Те начали ворочаться во сне, от того и мефоз все больше, и новые твари встречаются. Теперь все ясно.
Видимо, Эти в самом деле делали важное дело. Ведь если это от Тех у нас такие нашествия, как в последнее время, то, в самом деле, должны быть какие-нибудь Эти, чтобы останавливать Тех и мурчать им колыбельные. А нам, охотникам из Тени, недосуг таким заниматься.
Союзники, заключил я рассудительно.
Союзники, подтвердила Двекошки, и мы некоторое время наблюдали мир в молчаливом согласии.
А теперь уйди, затем попросил ее я.
***
Дверь нашлась, когда мрачное дерево полностью скрылось из вида, словно она пряталась от него, но она была ничуть не менее странной. В изгороди, да и в самой ткани реальности зияло отверстие, словно вырезанное ножом. За ним виднелись смутные очертания другого пейзажа, а сам срез был не толще картонки от торта.
Илья оборвал веточку с изгороди и сунул туда, наружу. На удивление, ничего не случилось, там, за невидимой границей веточка продолжала здравствовать и зеленеть, разве что, стала немного золотистой. Илья вытащил ее к себеи осевший на ней золотой налет оказался настоящим: очень мелкая, мелкая, сыпучая, летучая золотистая пыль.
Час от часу не легче, буркнул Илья. Впрочем, выбирать особо было не из чего, поэтому он глубоко вздохнул, вдохнул, на всякий случай, воздуха побольше и шагнул в прорез. Ничего эдакого он даже и не почувствовал, словно в обычный дверной проем вошел, только вокруг вместо зелени, травы и живописных пейзажей была почти бесконечная долина золота под желтым небом с точками далеких звезд, и в воздухе висела золотая взвесь.
Илья выдохнул, хватанул местного воздуха, покашлял, но принял к сведению, что пыль особенно не ощущаласьразве что запах был странный. Не то металл, не то мед.
Хрен редьки не слаще, добавил еще одну народную мудрость Илья. Обернувшись, он обнаружил, что никакого окна с этой стороны и вовсе нет, а есть только такое же бесконечное золотое пространство. Натянув на нос воротник рубашки, парень обреченно двинулся вперед, приходя к мнению, что ему тут, видимо, предстоит какой-нибудь идиотский норматив по ходьбе сдавать.