В высшей степени неосторожно поступил неведомый мне кладоносец, теперь-то я это отлично понимаю. Кровь одна из вещей, которая в ночном мире всегда имеет значение.
А звали его клад выдержал паузу. Антуан Жан Огюст Анри Дюронель! Вот как! Я все запомнил!
Ясно. Конкретно это имя мне ничего не говорило, тем более что я вообще никогда особо не интересовался наполеоновскими войнами, а речь, несомненно, шла именно о том времени. Нет, имена основных маршалов Наполеона я, разумеется, еще с институтской поры помнил: Мюрат, Бертье, Бессьер и так далее. Но этого Впрочем, вру, что-то такое в памяти заворошилось. Не его ли Наполеон начальником московского гарнизона назначил? Тогда неудивительно, что товарищ хорошо прибарахлился. Уж этот-то наверняка не по захолустным замоскворецким домам шарился, как прочие доблестные вояки непобедимой французской армии, он, поди, дворянские городские усадьбы на гоп-стоп ставил, те, что близ Кремля стояли. Вон, аграф в разговоре был помянут, это тебе не подсвечник и не средней паршивости шубейка из кролика.
А наследуешь ему ты, Хранитель, тараторил тем временем клад. Ведь он за мной так и не вернулся. Так что отдаюсь в твои руки, бери и владей. Только выкопай меня скорее!
Вот тоже интересно. Его хозяин француз. Закапывал тоже француз. Драгоценности, по сути, национальности вообще не имеют, что подтверждает мой приобретенный опыт. Неважно, в какой стране она сработана, важно, где обитает в данный момент.
Чего ж этот трепач тогда со мной по-русски говорит?
Ну же! проныл клад. Очень на волю хочу! Пожа-а-а-а-а-алуйста!
И вот что мне с ним делать? Оставить? Не ровен час, этот балабол обиду на меня затаит, клады все такие, даже если внешне выглядят покладистыми и безобидными. Да и когда я еще сюда вернусь? Ну а если выкопаю, что после с ним делать? В машину Марфы грузить со словами «тут подвернулось по дороге сокровище времен двенадцатого года, прихватил вот»? Ничего глупее представить невозможно.
Хранитель, если не дашь мне свободу, начну людей губить! пообещал клад, а в светлом сиянии, неярко бившем из-под земли, появились легкие багровые нотки. Тут много кто шастает, и по грибы, и по нужде любовной, так я изводить их стану!
Ну, а я что говорил? Вот ведь, все-таки придется его выкапывать, хоть и неохота. Не дай бог кого и вправду погубит. Мне новых грехов на совести не надо, там старых хватает.
Слушай, а ты тут, в этом леске, один такой, или еще кто обитает из кладов? работая лопатой, поинтересовался я. Или у вас не принято общаться друг с другом?
Не принято, подтвердил клад. Да и как? У нас ног нет, друг к дружке в гости не сходишь. Каждому свое место и срок отведены, как положили, так и лежи, жди урочного часа.
Резонно. Я вытер пот, выступивший на лбу. Ох, не просифонило бы меня по ночному холодку.
Но я все равно все про всех знаю протараторил клад, как видно, испугавшись того, что на этом разговор и закончится. Он вообще оказался изрядным болтуном, сразу видно, что в каком-то смысле француз. В этом лесу еще двое таких, как я. Ну, не совсем как я Точнее, совсем не как я. Мы разные тут собрались. Я веселый и добрый, со мной хорошо. А вот на южной опушке лежит старый клад, он мрачный и злой, ты к нему лучше не суйся. Его зарыли давным-давно, он всех человеков ненавидит. Двоих недавно в болото завел, есть тут такое в середине леса. Маленькое, но вязкое и глубокое. Золотым блеском этих дурачков заманил и утопил. Ему даже местный владыка не указ, плевать он на него хотел, вот как!
Над нами ухнул филин, тихонько зашуршали кусты, а следом за тем послышались легкие, почти невесомые шаги.
Мое почтение, лесной хозяин. Я воткнул лопату в землю, повернулся и отвесил поклон сухенькому бородатому старичку, одетому в потертую ватную фуфайку. Прости, что без даров, так уж получилось.
И тебе здравствовать, Хозяин кладов, чуть подшамкивая, отозвался лесовик. А что до даров пустое. Ты меня сильнее порадуешь, если этого пустомелю отсюда куда подальше спровадишь. Так уж он мне надоел своими причитаниями да жалобами сил нет. До чего дошло я в эту часть леса без нужды особой ходить перестал. А еще, я так понимаю, ты и с другим подземным сидельцем мне нынче пособишь. Верно ведь?
Вы про гребешок и кольцо? уточнил я. Да?
Не знаю ничего ни про то, ни про другое. Сдвинул брови старик. Я про ведьмин тайник речи веду. Ты же по его душу нагрянул?
По его, подтвердил я. Да вот перепутал одно с другим, понимаете ли. Принял этот клад за тот. Приходится теперь копать, не оставлять же его здесь.
Слушай, Хранитель, а у меня, кроме этих, еще один клад есть! Давай ты и его заберешь, а? Хитро прищурил глаз лесной хозяин. Одним махом всех троих! И тебе прибыток, и мне облегчение!
Не советую, влез в беседу клад. Тот старик с опушки очень злой, от него хорошего не жди! Кровь на нем, с нее он и силу тянет.
А ну цыц! рассердился лесовик. Тебе слова не давали!
На крови, значит. Я снова взялся за лопату. Плохо.
Разбойное то злато, признался лесовик. Озоровала одно время в этих краях ватага, люди в ней лихие собрались все как один, кровь лили как водицу, свою жизнь в копейку не ставили, а чужой и вовсе цену не назначали. Их это казна, ее атаман в моем лесу спрятал опосля того, как всех своих дружков щурь-травой уморил. Может, делить нажитое на всех не пожелал, может, еще почему, мне то неведомо. Спрятал и ушел, да так и не вернулся. Видать, наткнулся на заугольника почище его самого, сила силу завсегда ломит. А казна так тут и лежит, смердит, что куча дерьма, корни деревьев злобой своей подъедает. И ведь чем дальше, тем больше чернота по опушке ползет. Обычный человек ее не увидит, разве что только мураши ледяные по коже у него пробегут да померещится, что в спину кто-то зыркнул, но я-то все примечаю да чую. Мне в моем лесу такого не надо. Хранитель, забери его себе, а я в долгу не останусь.
Почтенный Как вас по имени-отчеству? Я снова воткнул лопату в землю и повернулся к лесовику.
Фрол Евграфыч, с достоинством ответил он.
Почтенный Фрол Евграфыч, ни о каких долгах речь идти даже не может, заявил ему я. Ваши сородичи, лесные хозяева, мне жизнь столько раз спасали, что это я вам всем по гроб жизни обязан. И клад этот я непременно из вашего леса уберу, даже не сомневайтесь. Единственное не сегодня. Не хочу я показывать злато-серебро, тем более такое, той, кто меня у леса ждет. Вы же поняли, о ком речь идет?
Тоже верно. Огладил бороду лесовик. У Марфуты глазок смотрок, она все примечает. А коли что понравится, так непременно под себя подтянуть пожелает.
Марфута. Я ткнул лопатой в землю и с удовлетворением услышал, как штык скрежетнул по металлу. Во как вы ее!
Так она по моему лесу ишшо мелочью голозадой бегала, усмехнулся Фрол Евграфыч. И сестрицы ее тоже. Деревня тут раньше стояла, Вязино звалась, они все отсюда родом и есть.
Сестрицы? окапывая по бокам довольно-таки приличных размеров сундук, уточнил я. Хм-м-м Только про Аглаю слышал вроде.
Трое их народилось, одна за другой, сообщил мне лесовик. Трое. Прасковья, Марфута да Аглая. Матерь ихняя на последней, Аглае, надорвалась да от горячки родильной в могилу сошла, ей даже Анисья-старица, бабка Марфутина, помочь не смогла, хоть и знающей ведуньей была. Ко мне приходила, мандрагыр-корень просила, и дал бы я ей его, да откуда взять, коли нету? А через десяток лет и старшенькая, Прасковья, за матерью отправилась. Только, значит, она в возраст вошла, только Анисья начала ей знания да наследие передавать, как сгинула Парашка, будто и не жила вовсе. Куда, чего неведомо, как ни искали ее следы, все без толку. Да и так ясно было, что нет ее более на свете. Вот так Марфута старшей и стала, только толку с того чуть. Бабка ее к себе близко не подпускала, видно, недоброе что чуяла, даже для их племени через край бьющее. Или подозревала чего. Прасковью она сильно любила, более остальных, а Марфуте-то завидно, поди, было.
Полагаю, небезосновательно. Убрать сестру, стоящую на дороге к власти и силе, вполне в стиле Марфы Петровны. Да и история с младшенькой в свете этого рассказа заиграла новыми красками. Как-то начал я сомневаться в том, что она сама внезапно постарела и умерла. Чую, помогли ей по-родственному.
Впрочем, это точно не мое дело. Я не полиция нравов и не гражданский суд.
Слушая рассказы лесовика, я наконец-то закончил выкапывать клад, отчистил потемневшие от времени бока сундука от глины и даже сбил напрочь проржавевший замок с петель.
Открывай! нетерпеливо потребовал клад. Отпускай меня!
Свободен, разрешил я. Проваливай.
Крышка скрипнула, в свете фонарика сверкнули камни украшений, которых в сундуке имелось изрядное количество, и это не считая всего прочего, вроде пары золотых блюд, приличных размеров креста того же металла и просто монет. Неплохо поживился в Москве Антуан Жан Огюст Анри Дюронель, надо признать. От души погулял. Не знаю уж, какой он был полководец, но в грабежах месье толк явно знал.
Как всегда в таких случаях, глаза затянула пелена, предшествующая показу неизбежного ретрофильма. Впрочем, на этот раз пелена выступила его частью, оказавшись дымом канонады. Понятия не имею, какое именно сражение разворачивалось передо мной то, что случило под Городечно или под Миром. А может, это была сама Бородинская битва? Нет, нет, положительно не знаю. Дым, орудия, бьющие чуть ли не в упор по мерно шагающим к ним полкам, наша казачья лава, сцепившаяся в жестокой схватке с наполеоновскими уланами, десятки мертвых тел да кровь на траве вот и все, что я смог разглядеть.
Следом мне показали Москву, старую, низкую, деревянную, ту, которую после называли «допожарной». И горожан, которые передали офицеру в эполетах увесистый узел, содержимое которого наверняка большей частью перешло в выкопанный мной сундук.
И снова Москва, но уже в огне и дыму. Следом за тем я увидел разбитую колесами грязную осеннюю дорогу, которую месили сапогами недавно еще бравые солдаты императора, после лес, яму и
Всё-ё-ё-ё-ё-ё-ё! Яркий сноп огня вылетел из сундука, три раза кувыркнулся в воздухе и разлетелся на сотни искр.
Веселый был клад, беззаботный. И ушел легко и радостно, не то что некоторые.
Уф, сплавил я этого надоедалу наконец-то! обрадованно пробубнил лесовик и уселся прямо на край ямы. Вот спасибо тебе! Еще от того ворона старого меня избавь и вот тогда я совсем счастлив буду!
Обещал сделаю, произнес я, направляя свет фонарика на содержимое сундука и вороша его рукой. Ого, какой перстенек.
И было чему удивиться. Такой величины алмаз, каковой был вделан в золотую оправу исключительно тонкой работы, не часто увидишь. Не знаю, насколько он чист, но даже в случае наличия желтизны или пузырька все равно должен стоить сильно немало.
Пожалуй, более богатого клада я еще не брал. И если это всего лишь личная захоронка одного из приближенных к императору военачальников, что же тогда таит в себе знаменитое «золото Наполеона»? Даже страшно представить.
А еще, прислушавшись к себе, я понял, что никаких ощущений из разряда «это все мое» или «я теперь богат» не испытываю. Интерес да, имеется, но исключительно исследовательский, близкий к профессиональному. Как видно, правы древние, говорившие, что когда чего-то у тебя становится много, то оно перестает быть целью, превращаясь в нечто обыденное, будничное. А то и надоевшее.
Фрол Евграфыч, обратился я к лесовику, можно до поры до времени это дело тут прикопать? Мне оно, как говорено, нынче ни к чему, а оставлять его так, на виду, не хочется. Мало ли, кто это все найдет и на какие цели после пустит. Да и жалко, если честно. А души в этом золоте более нет, вас оно не потревожит.
Дозволяю, покладисто согласился он. Пущай лежит, коли мешать не станет.
Кстати. Заодно и проверю, правда ли то, что прикопанные Хранителем клады никто посторонний взять не может. Хотя глупость сказал. Кто его тут искать-то станет, даже если заметит недавно разрытую землю?
Я еще раз глянул на содержимое сундука, подумав немного, взял золотые, с рубинами, серьги и положил их в карман. Воронецкой подарю, она к подобным вещам неровно дышит. Все же постаралась моя ведьма сегодня, причем, похоже, от чистого сердца. А вот этот кулон с изумрудом, пожалуй, Юльке завтра преподнесу, только надо коробочку какую-нибудь прикупить в ювелирке. Не могу я отказать себе в удовольствии шокировать немного тетю Жанну. Она же наверняка уверена, что я только что с бомжами за еду не дерусь, а тут такой поворот событий. Причем Певцова-старшая наверняка поймет, что вещичка дочери досталась непростая, с историей. Кто-кто, а тетя Жанна в этом толк знает, все в курсе того, сколько она на разные цацки дядь-сережиных денег спускает. Компенсирует, так сказать, работу времени блеском камней. Как говаривала госпожа Ряжская, с которой батя время от времени вел дела: «Хороший изумрудный гарнитур может спрятать дюжину морщин лучше любого пластического хирурга». Она сама дама в годах, так что в этом точно хорошо разбирается.
Я захлопнул сундук, а после, подумав немного и вспомнив один недавний разговор, произнес:
Отныне клад этот под моей защитой, и никто, кроме меня, взять его права не имеет. Если же кто отважится на такой шаг, пусть добра от взятого не увидит.
Так себе, конечно, сказано, но ничего лучше в голову не пришло. Мне никто секреты мастерства с утвержденными в незапамятные времена формулировками не передавал, так что уж как есть.
Вот это правильно, крякнул одобрительно лесной хозяин. А то шляются тут, понимаешь, всякие!
Я засыпал яму землей, немного потоптался на этом месте, после осветил его фонариком и недовольно поморщился. Прямо как кабаны рылись, блин!
Чего не так? поинтересовался лесовик.
Да в глаза бросается, пояснил я. Все вокруг зеленое, травой поросло, а тут
Было бы о чем горевать! усмехнулся новый знакомец и плюнул мне под ноги.
Я даже удивиться данному поступку не успел, как вдруг из свежекопанной земли рванулись вверх зеленые стебельки травы вперемешку с земляничными кустиками. Мало того, у самого моего ботинка с чпоканьем выбрался на волю крепенький боровичок, раскрыл шляпку и начал стремительно расти.
Ничего себе! восхитился я. Здорово!
Была бы земля да деревья, остальное вырастет, заверил меня лесовик. Если мешать никто не станет. Так, значит, Хранитель я на тебя с другим кладом надеюсь?
Дядя Фрол, прямо обижаете вы меня недоверием, попенял я ему. На следующей неделе наведаюсь и все сделаю. Само добро, может, тут оставлю, как вот это, но жильца нежелательного из леса точно выселю.
Вот и ладно. Потер ладошки лесовик. Вот и договорились.
Мне бы сейчас к ведьминому тайнику попасть. Поежился я, вновь ощутив ночной холодок. Тому, в котором добро Анисьи-старицы лежит.
Да с радостью. От него, вестимо, шума, как от того лишенца, что ты нынче извел, нет, и чернота, как от разбойного золота не ползет, но все одно радости никакой. Так-то я с Анисьей ладил, зла меж нами не имелось, но все одно мне ее наследство в лесу не нужно. Особливо если учесть, что вещицам тем лет невесть сколько и сработали их не для простых дел. Да, они вести о себе за эти годы не подали ни разу, должно, спят. Но это покуда! А как проснутся? Так что отведу я тебя туда сам. Да и идти-то здесь всего ничего.
И верно, минут за семь, наверное, мы добрались до небольшой совсем полянки, находящейся в окружении елей, чьи лапы в темноте казались черными.
Камушек видишь? Ткнул пальцем лесовик. Вот под ним добро и спрятано. Иди да бери.
Камушек я приметил, а после еще и луч фонарика на него направил. Булыжник и булыжник, обычный, здоровенный, но не дотягивающий до почетного звания «валун», без каких-либо изысков, вроде витиеватого узора или славянских загадочных символов.
Как-то все слишком просто. Нет, правда. Просто иди и бери.
А так можно?
Нет, Фрола Евграфовича я ни в чем таком не подозреваю, если бы он желал меня уморить, то сделал бы это куда более простым способом. Да и зачем оно ему? Но там, на поляне, под этим булыжником, не просто злато-серебро лежит, а предметы силы, причем сотворенные давным-давно, и наверняка не каким-нибудь сельским кузнецом, а кем-то посерьезнее. Поездка с Ласло в свое время меня кое-чему в этой связи научила.
Я вздохнул, кашлянул, а после сделал первый шаг на поляну. Ну а что мне остается? Постоять здесь, поразмышлять и повернуть обратно? Ни разу не вариант. Я тогда клятву нарушу, что Марфе дал, и с меня за это по-любому спросится. Может, ею самой, а может, и кем посерьезнее. Не просто же так даже самые безбашенные обитатели Ночи не позволяют себе забывать о данных обещаниях, верно? Уж, наверное, их не совесть останавливает и не соображения о толерантности да гуманности. Нет, они понимают, что за все сказанное ранее с них спросится полной мерой.