Андрюс поделился своими мыслями с Ядвигой; та, похоже, не испытывала прежних радужных надежд на переезд, а лишь кивнула молча. Когда-то ей Смоленск представлялся землею обетованной, а теперь и оттуда бежать пришлось. Стараясь отвлечь сестру от грустных мыслей, Андрюс принялся рассказывать про Псков то, что слышал от хозяина. Там-де живут богато, народу много: торгового, учёного, ремесленного. Там Андрюс тотчас работу найдётстоляром, плотником; Иева пойдёт в белошвейки, а потом, даст Бог, и жених ей сыщется. Ядвига чуть повеселела, слушая, как Андрюс озвучивает её заветные мечты; вот только если б сам он в учение грамоте пошёл бы, да отец хворать перестал
Андрюс шёл по одну сторону саней, Иевапо другую. В один момент он всё-таки отвлёкся от разговора, опустил голову в тяжком раздумье.
Батюшка, чай, меня как Катарину нашу призывать будет, да спрашиватьгде она, где Ядвига? вдруг, точно про себя проговорила сестра и закашлялась. Ты прости, братец, это я так
Андрюс в испуге вскинул глаза на родителейне слышали ли они последних слов старшей дочери?
Что ты! воскликнул он и даже заставил себя улыбнуться. Что ты, сестрёнка! Зачем же так говорить, да ты ещё до ста лет проживёшь! Отдохнёшь от работы, а там и вовсе выздоровеешь!
Ядвига лишь протянула руку и ласково коснулась его щеки.
Ты прости, братец, повторила она.
* * *
У православных шёл Великий пост. В деревушках, где семья Андрюса останавливалась на ночлег, звонили колокола: к заутреням, вечерням, обедням. Днями снег понемногу становился рыхлым, но по ночам морозы ещё держались. Андрюс с некоторой робостью разглядывал убогие, топившиеся по-чёрному крестьянские избы, с крошечными слюдяными окошками, дворы, обнесённые покосившимися, поваленными ветром плетнями, старые, продуваемые сараи. Люди, что встречались им были убого одеты, хмуры, неразговорчивыне то им казалась странной речь Андрюса, который говорил по-русски с заметным акцентом, не то сам народ по природе своей был тяжёл и нерадостен.
Изредка натыкались на боярские подводывот там уж были богатые сани, холёные лошади, челядь, одетая в добрые кафтаны и сапоги. А на самом боярине и вовсе: меха, парча, драгоценные камни; боярин был тучен, важен, грозен; прочие захудалые повозки и сани почтительно уступали дорогу блестящему поезду.
Андрюс дорогою жадно расспрашивал всех, кто желал ему отвечать: что делается на свете, каков этот таинственный русский царь, о котором чаще рассказывали странное. Слышал он с удивлением, что царь тот праздной благородной жизни не признаёт. Иноземцев, кто умел да к работе охоч, вовсю привечает; да и сам готов собственными ручками работать: и плотничье-то дело знает, и на верфи, где лодки да корабли строят, хребет ломать горазд, а ещё всякой морской наукой весьма интересуется, на судах ходит простым матросом Много разных удивительных слухов было по пути про царя да его приближённых, да о новой жизни, которая в России заместо старой теперь будет. Многим, многим встречным такая жизнь была не по вкусу, иным жеи вовсе ненавистна.
Андрюс же с дрожью вслушивался в рассказы о царе Петере, Петре Алексеевиче, так было правильней; сердце его, опустошённое пережитым, начинало трепетать, точно у влюблённого юнцатак этот странный правитель ему в рассказах нравился. Царь-плотник? Царь-шкипер? Ремесленников да мастеров любит? Андрюс сам уже готов был до гроба любить его, ещё не видя и не зная. Вот он, человек, которому не важны деньги да фамилии, да предков разные заслуги! Преданность, умение ценит Пётр! Адндрюс закрывал глаза и мечталмечтал послужить именно такому царю, найти, наконец, своё место в жизни. Без зависти, ненависти, страха окружающих, без обмана и предательства Не надо ему ни большого жалованья, ни почестей, ни славытолько бы семья жила в спокойствии и сытости, горя не знала. А он, Андрюс станет наконец работать честно, без обмана; авось и пользу принесёт этому великомукак ему уже заранее представлялосьгосударю.
* * *
Андрей Иванович Вортеп-Бар грустно улыбнулся, вспоминая свои тогдашние отроческие мечты. Хотя, в одном он не ошибсятот государь, в будущем его единственный повелитель и вправду был человеком необыкновенным. И верил он неукоснительно, что судьба сведёт их рано или поздно; но вот то, что служба ему будет спокойной и радостно-безмятежной, в этом он, наивный юноша, ох как ошибался.
Короткая белая ночь ушла, точно и не было; над Невою вставало солнце.
Ну вот, скоро и с нашими юными друзьями снова увидимся, сказал он Тихону, привычно почёсывая его за ухом. Рад небось?
Тихон громко урчал и легонько покалывал руку хозяина острыми, твёрдыми как сталь когтями За беззаботным тоном Андрея Ивановича он угадывал тоску и не притупившуюся с годами душевную мукуот того, что горше смерти было вспоминать, но и забыть за столько лет всё равно не получалось.
11. В дороге
Андрюс знал, что стольный город Москва, куда так стремился Никита и где, по сути, должен жить и править царь Пётр, находится теперь не так уж и далеко. Но вскоре он выяснил, что государь столицу и жильё во дворцах очень уж не жалует, всё ездит туда-сюда; а чтобы его царскому величеству полезным быть, для того в Москве жить совсем и не надобно, скорее, напротив.
Андрюс для себя решил, что встречу с царём, которая светлой грёзой угнездилась в его сердце, пока надо бы отложить. Нужно сперва довезти семью до Пскова, устроить отца и мать, дать отдохнуть Ядвиге. Хорошо бы и Иеву пристроитьта как раз в возраст входила.
Сам он возьмётся за любую, связанную со столярством да плотничеством работу; перебирать не будет, что дадут, то и ладнолишь бы деньги платили да уменья позволили набраться. Он в который раз с теплотой припомнил деда: благодаря его прощальному подарку у них появилась возможность хотя и скромно, но всё-таки продержаться первое время.
А потом, когда пройдёт несколько лет, жизнь у них, даст Бог, в колею войдётвот тогда-то он, Андрюс, придёт к царю Петру, в ноги поклонится да скажет, что, мол, буду служить вашему величеству верой и правдой, работы никакой не боюсь, жизнь за вас положу, коли дозволите. И перестанет Андрюс, наконец, метаться, тени собственной пугаться да глаза отводить
Его мысли прервал громкий хохот над ухом: из своих сияющих мечтаний Андрюс мешком свалился на грешную землю. На дороге к Пскову, до которого был ещё день пути, они остановились в убогой придорожной харчевне; Тихону Андрюс велел дожидаться снаружи, да не пропадать. Мать с сёстрами сразу ушли в отведённую им комнату, ибо общество крестьян, слободских, посадских людей да каких-то беглых бродяг, что шатались, как говорили, «меж двор», было весьма пёстрым и грубым. Андрюс, в силу неопытности, пока что плохо понимал разницу в таких сословиях, зато ему бросался в глаза контраст между отчаянной нищетой этих людей и показной пышностью немногих встреченных боярских выездов.
Андрюс с Йонасом сидели в укромном углу, на них никто не обращал внимания. Несколько столов неподалёку были сдвинуты: там собралась большая компания. Все они ужинали и пили желтоватое пойло, которое здесь называлось «калганной» и скверно пахло. На столе оплывала толстая восковая свеча; колеблющийся красный свет выхватывал из полутьмы заросшие бородами, потные лица, непрерывно двигающие челюстями Андрюса на миг охватила тоска от всей этой чуждой враждебной обстановки: грязи, шума, чада, пьяных голосов. Вспомнился тихий, опрятный родной городишко: отцовский храм, чистые улицы, любимый лес за рекою Но тут же другое видение встало перед глазами: сестра Катарина, погребённая под расколотым дубом, пепелище вместо родного дома.
Нет, незачем вспоминатьнет возврата на родину к прошлой жизни, да и не ждёт их там никто. Андрюс перевёл взгляд на отца: тот сидел, погрузившись в свои мысли. За соседним столом вновь захохотали, да так громко, что смех этот болезненно ударил по нервам.
Что ж, так прямо кувырком с лошади и полетел, очнулся на заду сидящим? А лошадь-то, чай, тоже ржала над тобой? Ну, Митька, вот храбре-е-ц! давясь от смеха, говорил кто-то.
Да я что Да она, лошадь, сама как страсть эдакую узрела, так на задние ноги осела, передними по воздуху забилавот я как хотел успокоить её, а она ни в какую Ну, а я тогда стал всматриваться, да и, Господи помилуй Вот я бы поглядел, какой бы ты на моём месте храбрый был, горячился рябой, рыжеватый Митька, дюжий высокий мужик в справном полушубке и высоких сапогах.
Да что ты такое увидел-то? нетерпеливо спросили его. Аль привиденье какое показалось?
Какое привиденье, там похуже! махнул мозолистой рукою Митька. Я, это, как реку-то переехал, подъезжаю к стене городской, смотрютам, будто кружится, пляшет кто-то А метель начиналась, ветер свиститу-у-у! С ног валит, так что кобыла спотыкается, глаза снегом запорашивает, видно, думаю, показалось А лошадь тут
Да что же показалось, говори путём! закричал кто-то из собутыльников.
А воттам, на стене, стрельцы-то повешенные, ну, покойнички Вот они там Пляшут, хоровод водят, ровно на масленице, проговорил рыжий Митька, постукивая зубами. Вот я, братцы, с лошади моей и ухнул, да прямо в сугроб.
Стало так тихо, что слышно было, как капля воска ударилась о столешницу.
Это как же они хороводы водят, когда мёртвые уж сколько? Я чаю, померещилось тебе? послышался голос невысокого тощего мужичонки в драном колпаке и старом кафтане.
Митька повернулся к нему.
Думаешь, брехня? Не-ет, Михайла, я и сам так думал с началу. Они там покружились-покружились себе, стрельцы-покойнички А потом встали, выстроились, ровно войско на параде. И пошлипрямо от стены на меня. Идут, нога в ногу, так что не слыхать ничего, только эдак покачиваются ровнёхонько: туда-сюда, всем строем. Белые, аж кипенные, только рожи у них посиневшие да губы вот так раздуты, да языки
С нами крестная сила! испуганно прошептал Михайла. Да ты, может, пьян был али уснул, пока ехал? Как они шли, коли повешенные?
Да вот так и шли, всем строем да сквозь пургу Я застыл на месте, хотел перекреститься, ан рука онемела А они, покойнички, так оледенели, видать, сердешные Слышно, друг об дружку стукаютсяточь-в-точь льдинки. А сами молчат, только смотрят вперёд.
Мужики, трясясь и пряча глаза, начали креститься да шевелить губами.
Андрюс не имел понятия, о ком идёт речь и какие-такие стрельцы-покойнички висели на некоей стене, но и ему сделалось жутко. А у мужиков и вовсе глаза на лоб повылезали.
Так И что же они, так вот прям и ушли со стен-то? громким шёпотом спросил Михайла у Митьки.
Тот смущённо пожевал губами, ответил:
Врать не буду, не знаю Лошадь моя, как шарахнулась в сторону, ну и пошла берегомя за ней, и давай Бог ноги. Шапку вот в сугробе потерял, весь в снегу вымок. Попросился на ночлег ради Христа в какой ни на есть избе, и всю ночь Иисуса Христа молил, поклоны клал да лбом об пол стучалаж хозяева решили, что на богомолье иду, просили и за них помолиться. А утромметель улеглась, слава Богородице, солнышко вышло.
А стрельцы-то что?
НеНе Не стал туда ходитьбоюсь, промямлил Митька. И видно было, что этот сильный, широкоплечий, молодой мужик и впрямь испуган и верит в то, что рассказал.
В этот миг за крошечным слюдяным окошком взвыла вьюга, метко бросила влажным, рыхлым снегом прямо в ставеньтак, что огонёк лампадки перед ликами икон заплясал испуганно, а на полках зазвенели оловянные кружки. Все содрогнулись.
Вот, вот оно, крестясь, заговорил рыжий Митька. Вот и тогда так былочай, они и теперь
Его перебил глубокий, звучный, старческий голос:
А услышьте, чада, да узнайте: скоро и мы там будем все, да и нас так-то поразвешают! Ныне стрельцы, точно грибы по осенивисят! Завтра и вы будете там болтаться, хороводы водить! Всех, всех нас переломает-перевешает кукуйский выкормыш, антихрист А заместо нас будут у него черти иноземные, немецкие плясать да на своём, чёртовом наречьи переговариваться Он и не царь вовсе, царь наш сгинул, утоп давно на чужой стороне, а тодьявол кукуйский из Неметчины! Прокляты мы! Прокляты дела его! Прокляты земли наши! Души им убиенных поднимутся, да против него пойдута тогда
Только Андрюс хотел спросить отца, про кого это они, как вновь раздались злобные перепуганные выкрики: «Молчи, дед!», «Да тут и тебя, и насза то, что слова твои слушали», «Эй, налейте ему кто-нибудь, чтоб не болтал!»
Сам хозяин подошёл к столу, грохнул тяжёлым кулаком: «А ну, вот и вам рты скоро позашивают! Нечего болтать, пока языки целы!» Компания примолкла; рыжий Митька перекрестился и стал хлебать щи из глиняного горшка, заедая ломтём ржаного хлеба. Остальные, чтобы заглушить пугающее завывание вьюги, принялись петь; Андрюс не знал и не понимал русских песенказалось ему, что не для увеселения сердца они сложены, а чтоб растравить душу буйной тоской, вырвать покой и радость навечно.
* * *
Рядом с нимиАндрюс заметил не сразупритулился на лавке парнишка лет двенадцати. Он ничего не ел и не пил: видать, денег не было. Несмотря на холод и метель, на нём не было тёплой одежды, только рубаха и чахлая телогрейка, явно с чужого плеча. Рваную войлочную шапку мальчик положил на лавку, рядом с собою. По-видимому, даже в этой тёплой избе он никак не мог согреться: его губы были совершенно лиловыми, а лицоземлисто-серым. Он дрожал, но не жаловался и не просил ничего.
Андрюс быстро снял с себя тёплый кафтан и набросил на остренькие, вздрагивающие плечи. Парнишка поднял глаза.
Будет тебе. Всё одно, скоро опять на холод идти.
Метель-то слышишь, завывает? Переночуй лучше тут, на лавке, а утром тронешься. Денег если у тебя нетя займу.
Андрюс сказал «займу», так как ему отчего-то показалось, что мальчик не примет милостыни.
Спасибо, добрый боярин, вздрагивая всем телом, проговорил мальчик. Не могу взять, отдавать не с чего.
Ну какой я тебе боярин? усмехнулся Андрюс.
Но тут же, проследив за взглядом паренька, догадался, что тот даже в полутьме приметил ведьмин изумруд на его пальце. Вот глазастый! Чтобы отвлечь его внимание, Андрюс сказал:
Ты присядь к столу: похлёбка вот в горшке осталась, хлеба ещё полкаравая. Бери ложку. Ты с отцом? Как звать-то тебя?
Но мальчик, будто не слыша, отломил хлеба, склонился над чашкой От Андрюса не укрылось, что он не перекрестился перед едой и, хотя явно был голоден, ел не торопясь, с достоинством.
Андрюс наклонился к уху мальчика:
Если не хочешь говорить, кто-откудане надо, я понимаю. А вот деньгу возьми: пропадёшь ведь, так-то в феврале холодом да голодом плутая. Вижу ведь, что один. Не бойся, я никому ничего не скажу.
А ты, блеснув глазами, заговорил мальчик, про меня ничего и не знаешь. А когда узнаешьсам раздумаешь языком болтать.
Андрюс пожал плечами, хотя ему стало интересно. И ещё этот паренёк вызвал к себе уважение и сочувствие; пожалуй, ему приходилось сейчас не менее солоно, чем давеча Андрюсу.
Накормил ты меня, денежку далспасибо. А откуда я, скажу, коли так хочешь знать: явот из них, из этих, мальчик дёрнул головой в сторону рыжего Митьки, который дохлебал свои щи, сыто рыгнул, перекрестился и стал глядеть осоловелыми глазами на тлеющие огоньки в печи.
Из которых, из этих? переспросил Андрюс. Тягучие, мрачные песни соседей по столу действовали на него как-то одурманивающе. Ты Митьки сын, что ли? Что же он тебя к столу не позвал?
Не-а, не Митьки. Батяня мой там, на стене, вместе с другими стрельцами болтается. И два брата старших там же. А мамка с сестрёнкой, слышал я, с голоду померли недавно: их из дому выгнали, а в слободе им милостыню подавать боялись, как стрельцов казнили.
Андрюс расширенными глазами уставился на стрельцова сына.
Ох ты, Господи! только и выговорил он. Да как же так Как же ты теперь?!
Мальчик шмыгнул носом, однако глаза его были сухи, поблёскивали жёстко.
Я когда с ними, стрельцами, в приказной темнице сиделцепь снял, исхитрился, руки-то тонкие, он покрутил посиневшими, ободранными запястьями. А потом, как один стражник пошёл нужду малую справить, брат старший и говорит: беги, мол, Ивашка, мы стражника отвлечём. И затеяли они драку, понарошкуякобы доносчика промеж себя заприметили. Стражник вбежал, закричал-застучал на них, я и выскользнул незаметно; вижувторой у крыльца стоит. Яв сугроб, он прошёл мимоне заметил, побежал узнавать, что там в избе за шум. Ну, я и дал дёру. А на следующее утро, слышал, батьку и братьев моих на розыск, на пытки повели, Ивашка сжал губы.
А за что их так? спросил Андрюс. Что они натворили?
Ты не знаешь, что ли? А, ты ж навроде издалека Ну, взбунтовались они против царя Петрачто жизнь у них хуже собачьей. Их после азовского похода в Москву не вернули, в тмутаракань загнали; а они и царя-то этого не хотели, а хотели правительницей царевну Софью. Вот и побили их царские войска. А кто выжил, те мёртвым позавидовали: их величество сами пытали да допрашивали, да так, что иноземные послы, говорят, кто виделаж чувств лишались. Всю зиму пытали да казнили; да ещё Пётр велел развесить их на городской стене, чтоб кому прочему бунтовать неповадно было.