Вздыхаю, с досадой теребя край рукава платья.
Он меня не дождался? Но ведь
Матильда?Чья-то рука опускается мне на плечо.Хвала Торосу, я думал, ты совсем обо мне забыла.
Я разворачиваюсь на пятках и чувствую приятное волнение в груди, когда на меня смотрят красивые темно-серые глаза Орви.
Может быть, тот блондин и красив, как бог, но что простой сироте с такой красоты, если она лишь обжигает?
То ли дело Орвивозмужавший, с заметной бородкой и даже с маленьким шрамом на подбородке, который до сих пор не совсем зарубцевался.
Это тебе.Орви протягивает мне петушка на палочке, и я с удовольствием тут же вгрызаюсь в него зубами.
Как ты оказался в королевской гвардии?спрашиваю я, когда Орви предлагает немного прогуляться и, видя мое сомнение, клянется проводить меня до двери постоялого двора.
Я улыбаюсь и думаю, что с таким охранником мне не страшны даже нападения демонов.
Если бы, конечно, такое вообще могло быть после Смутных времен.
Если начну рассказывать, подумаешь, что хвастаю.Орви озадаченно и сконфуженно скребет затылок.
Буду думать, что тыгерой, - говорю искренне и чтобы подбодрить его, потихоньку дергаю за рукав.
Этомаксимум близости с мужчиной, который может себе позволить юная послушница.
Орви откашливается и начинает свой увлекательный рассказа о том, как он героически спасал свой попавший в окружение аббердинцев отряд. Как прорывал осаду вместе со своим боевым товарищем, который погиб, напоровшись на смертельную ловушку, и как он после тащил его бездыханное тело несколько миль, чтобы не оставлять труп на поругание врагам.
Пару раз делает пугливые паузы и интересуется, не утомил ли меня печальным пересказом солдатских будней и каждый раз я отвечаю, что готова слушать его хоть всю жизнь, если бы время вдруг стало очень медленным, и растянуло в один час.
Потом оказалось, что тот парень был сбежавшим на войну младшим сыном лорда, и когда он узнал В общем, вот так я получил рекомендацию для зачисления в гвардию, - заканчивает рассказ Орви.
Мы останавливаемся напротив небольшого переулка, чуть в стороне от тусклого желтого света фонаря.
От моего леденца давно осталась только деревянная палочка, но я все рано потихоньку ее грызу.
От волнения и непонятного беспокойства, как будто, несмотря ни на что, вот прямо сейчас и именно здесь, случится то, чего не должно быть.
Мой первый поцелуй.
Тебе очень идет мундир, - говорю неприятно писклявым голосом и тут же вжимаю голову в плечи.
Орви не двигается. Не пытается даже взять меня за руки, как держалась та парочка около рыбьего фонтана.
Конечно, наверное, он успел насмотреться на красивых, всегда вьющихся около венных, женщин. Что ему какая-то чумазая монашка.
Я воображал, что понравлюсь тебе хоть капельку, - тоже сбивчиво бормочет Орви.
Кто-то из насвозможно, даже яделает шаг навстречу.
Мы становимся так близко, что между нами едва ли протиснется ребро ладони.
Ты мне нравишься, - заикаясь, признаюсь я.Ты теперь такой такой
Он протягивает руку, но вместо того, чтобы взять меня за руку, гладит по щеке.
Вернее, едва ли успевает притронуться к ней, когда я чувствую внезапное жжение в груди.
Как будто меня очень сильно ударили и вышибли весь дух.
Матильда, я хотел сказать
Голос Орви тонет в зыбучем песке, которым как будто бы наполнены мои уши.
Жжет так сильно, что я прикладываю ладони к груди и пытаюсь сделать хотя бы один вздох.
Ты такая особенная.
Плачущий, неужели он не видит, что со мной что-то не в порядке?
Или я снова сплю?
Голова снова начинает кружится и в ноздрях как назло снова появляется тот неприятный запах соли и железных стружек. Сторонюсь, когда Орви пытается оторвать мои руки от груди. Возможно, он принял мою боль за признак смущения?
Я бы хотел
Несмотря на мои попытки увернуться, он настойчив и все-таки берет меня за руку.
Кожей к коже, ладонью в ладонь.
И в моей груди как будто что-то лопается, вытекая прямо по венам сперва к запястьям, а потомсквозь пальцы.
Орви вскрикивает и с силой одергивает руку, начиная трясти ней, словно ненормальный фокусник.
Что за?!орет он, поднося ладонь к глазам.
Даже в плохом освещении фонаря отчетливо виден уродливый алый ожог на его ладони.
Как будто он держал не руку безобидной монашки, а раскаленное клеймо для скота.
Это произошло опять?
Снова слишком реальный сон?
Я до боли зажмуриваюсь и, скрестив пальцы, мысленно прошу Плачущего простить мои богохульные непотребные мысли. Обещаю больше никогда-никогда не позволять мужчине притрагиваться ко мне. Обещаю сжечь ту белую, подаренную гвардейцем книжку.
И даже клянусь больше не вспоминать о нем самом. Ни когда молюсь перед сном, никогда вообще.
Только пусть все это снова окажется сном.
Глава 6
Но сколько бы я не жмурилась, сколько бы не пыталась сделать вид, что сплю и смотрю один из тех слишком реальных снов, надорванный от боли и злости голос Орви никуда не девается.
Матильда, ради Тороса, за что?!
Я прикусываю нижнюю губу и с ужасом открываю глаза.
Ничего не исправилось на этот разбедный милый Орви трясет рукой, на которой, даже в тусклом свете фонаря, ожог алеет уродливым красным пятном.
Опускаю взгляд на собственные ладонина них нет и следа, даже намека на то, что там есть что-то, способное причинить такую боль. Это просто мои ладониузкие, с короткими и не самыми идеальными пальцами, с маленьким шрамом на подушечке большого пальца правой руки.
И все. Ничего другого.
Но ведь
Я поворачиваюсь на пятках и, стараясь заглушить голос разума, который вопит о том, что даже если я побегу со всех ногничего не изменится, все же бегу. Куда глаза глядят, лишь бы подальше оттуда, где могут быть люди, которым я способна причинить страдания.
Может быть, это какое-то проклятье? А что если в следующий раз я причиню вред абсолютно незнакомому человеку, если он просто случайно ко мне притронется?
Может быть, поэтому мои родители оставил меня под стенами монастыря?
Матильда, стой!кричит Орви.
Как бы быстро я не летела, он все равно догоняет меня.
Почти протягивает руку, чтобы схватить за плечо, но я успеваю вовремя остановиться и повернуться к нему лицом.
Дышу тяжело и испуганно.
В груди по-прежнему жжет так сильно, словно в ней дыра размером с кулак.
Орви все еще трясет рукой, но уже хотя бы не стонет от боли. Достает из-за пазухи платок и кое-как, помогая себе зубами, перевязывает несчастную ладонь. Я просто держусь подальше, потому что боюсь причинить ему еще большую боль.
Матильда, ты это сделала.Это вовсе не вопрос, а утверждение, которое звучит не очень успокаивающе. Как и его сосредоточенный взгляд.Как?
Должна ли я все ему рассказать?
И если я все расскажукак он распорядится этой правдой?
Я я - заикаюсь, и пячусь, стоит ему шагнуть ко мне.Пожалуйста, не подходи. Просто стой где стоишь. Я не знаю, что будет. Я не понимаю, что это такое!
Голос срывается, потому что мне действительно очень страшно.
Раньше я по крайней мере никому не причиняла боль, а уродства, вдруг появляющиеся на моем теле, потом так же внезапно исчезали.
Тебе нужно успокоится, - смягчается Орви. Даже пытается улыбнуться, но видимо боль напоминает о себе, потому что вместо улыбки получается кривой оскал, от которого у меня неприятные мурашки по коже.Ты ведь не сделала это нарочно?
Нет, никогда! Не тебя! Ты же
Хвала Плачущему, я успеваю вовремя прикусить язык, но сказанного все равно достаточно, чтобы Орви смягчился и на его щеках мелькнул едва заметный румянец.
Я тоже осторожно выдыхаю.
Наверное, ему можно рассказать. Больше некому. Ведь он уже и так знает обо мне столько тайн, что расскажи он о парочке настоятельницеменя бы просто заперли в комнате для молитв до конца моих дней.
Ты никому не расскажешь?спрашиваю я.
Даже если бы ты превращалась в драконане рассказал бы!
У него такое открытое и честное лицо, что, наконец, исчезают все сомнения.
Неподалеку есть скамейка, куда мы садимся, словно заклятые врагина разные края, держась подальше даже от намека на прикасновение.
Слово за слово, я рассказываю ему тот свой сон, который вижу так часто, что выучила наизусть. Очень странно, что я помню запах сырого сумеречного леса, пожухлой листвы, помню, что у женщины из сна, красивые белокурые волосы и идеально белая кожа, покрытая тонкими свежими царапинами. А мужчина ходит тяжело и жестко, и улыбка у негонедобрая.
Я помню, что они о чем-то говорят, но не разбираю ни слова.
Потому женщина бросает последнюю фразу и
Тут я обычно просыпаюсь.
Орви слушает молча и ни разу не перебивает.
А когда заканчиваю, вдруг, немного смущенно, признается:
Знаешь, я до сих пор вижу во сне похороны матери. И когда просыпаюсьна душе такая тоска, словно это случилось вчера, а не годы назад.
Я знаю, что он хочет меня приободрить, и бесконечно благодарна.
Даже если бы он не открыл в ответ свою тайну, я бы все равно думала, что он самый лучший человек на свете. Потому что по крайней мере не пытается заклеймить меня проклятием.
И не пытается сдать ближайшему служителю Инквизиции.
Если бы кто-то из этих бессердечных всесильных в Артании людей узнал, что девчонка-монашка вот такое устроила, меня потащили бы на костер без суда и разбирательства.
Орви неожиданно встает, подходит ко мне и, опустившись на одно колено, говорит, глядя в глаза и прижимая к груди перебинтованный носовым платком кулак:
Клянусь, что никогда и никому не расскажу твою тайну, Матильда. Унесу ее в могилу. Как и мою любовь к тебе.
Я ужасно испугана.
Я не понимаю, кто я и за что мне все это.
Но когда мужчина, от которого дрожит сердце, признается в любви, даже монашки Плачущего пускают счастливые слезы и поскорее, чтобы не сгореть от стыда, прикладывают к пылающим щекам прохладные ладони.
Я обязательно придумаю, как тебя спасти, - говорит мой милый Орви, и в знак клятвы очень целомудренно прикасается лбом к подолу моего платья.
До постоялого двора мы возвращаемся молча, держась друг от друга на расстоянии вытянутой руки.
Моя голова вся забита мыслями о том, какие книги можно поискать, чтобы найти там хоть что-то похожее на то, что происходит со мной. Но вряд ли там осталось хоть что-то «непотребное», после того, как настоятельница Элиза совершила акт карающей святости и чистоты.
Но ведь просто сидеть и ничего не делать, тоже нельзя?
Кто знает, что может случится в следующий раз.
Дальше я сама, - останавливаюсь в паре домов от постоялого двора. Орви хмурится. Но я торопливо поясняю: - Если меня случайно хватились, то уже наверняка караулят у двери или за порогом. И тогда мне очень влетит. Но если меня увидят в компании мужчинывлетит вдвое больше.
Орви нехотя, но соглашается.
Ты снова на войну?спрашиваю я, боясь услышать ответ.
Нет, - недовольно морщит нос он.Завтра вместе с отрядом отправляюсь в Роуг-Холл. Буду стеречь королевских невест.
Я что-то краем уха слышала об этой старой традиции, но не имею ни малейшего представления, как она происходит и где.
Но одной мысли о том, что мой Орви будет окружен первыми красотками королевства достаточно, чтобы мое только-только воспрянувшее духом настроение, тут же скисло.
И это надолго?с досады прикусываю кончик пальца, стараясь не представлять, какие они все красивые, в дорогих платьях, с идеально гладкими волосами и ароматными каплями на шее.
На пару месяцев, если Его Величество король Эвин не влюбится сразу так сильно, что прикроет весь этот балаган через недельку-другую.
Судя по его недовольному тону, Орви охотнее бы снова отправился на поле боя, чем следил за тем, чтобы королевские невесты не повыдергали друг другу волосы.
Что ж, по крайней мере, он не будет рисковать жизнью.
Я напишу отцу, - говорит Орви, когда приходит пора прощаться.Он передаст весточку, когда привезет товары на обмен. Если успеешьнапиши хотя бы пару слов в ответ, чтобы я знал, что с тобой все в порядке.
Я быстро киваю, бросаю на него последний расстроенный взгляд и быстро, пока не разревелась, убегаю.
Странно, что здесь, когда до каменного двухэтажного здания, где мы обосновались на ночь, остается всего десятка два шагов, темно, словно в трольей пещере. Пытаюсь вспомнить, было ли так , когда я сбегала. Наверное, обратила бы внимание, раз это бросилось в глаза сейчас. А с другой стороныя так спешила, что вообще не смотрела по сторонам.
Сбавляю шаг, как воришка, украдкой, пробираясь между каменными колоннами.
Остается совсем ничего, рукой подать.
Выдыхаю, мысленно радуясь, что не сбылся мой самый сильный страхна крыльце постоялого двора пусто, в окнах второго этажатемно.
Значит, мое отсутствие осталось незамеченным, и нужно бы
Моя мысль так и остается незаконченной, потому передо мной, словно призрак из могилы, возникает какая-то тень и, прежде чем успеваю позвать на помощь, накидывает мешок мне на голову.
Мой крик тонет в нем, словно в непроницаемой пустоте, а еще я понимаю, что не могу двигать ни руками, ни ногами. И мое тело парализовало до состояния деревянной марионетки, которые стоят в витрине Торгового дома сестре Шварцберг.
Который берут под руки и куда-то кладут.
Мне очень страшно, потому что тряпка у меня на голове глушит не только мои крики, но и все остальные звуки снаружи. Я как будто стала глухой, немой и слепой. И вдобавоккуклой.
Глава 7
Мне так страшно, что я даже начинаю подумывать над тем, что причина моего паралича и слепогухонемотыне в странном мешке, а именно в страхе. Потому что, как бы я ни старалась справиться с паникой, она подступает к самому горлу и неприятно щекочет кончик языка.
Плачущий, сделай так, чтобы на этот раз я действительно просто спала. Ну что тебе стоит, если ты всегда помогаешь всем нуждающимся, а я, как-никак, твоя невеста.
В памяти некстати воскресает сперва признание Орви, после которого моя несчастная голова пошла кругом, а потом тот «гвардеец», от одной мысли о котором, кажется, даже сейчас сжимаются колени, хоть я не то, что ногамипальцами пошевелить не могу.
Кажется, Плачущий решил преподать мне урок смирения.
Проходит немного времени, за которое я успеваю понять, что меня определенно куда-то несут. Как какой-то тюк ткани, не очень заботясь о том, чтобы ничего мне не сломать.
Потом вроде кладут на лошадьво всяком случае, меня трясет посильнее, чем когда наша телега подскакивала на колдобинах на дороге.
И все это время я не могу даже кричать и звать на помощь.
Потом все внезапно затихает. Я пытаюсь думать хотя бы о чем-нибудь, чтобы убедиться, что вообще жива. Потому что после Смутных времени, смерть перестала быть мгновенной и окончательной.
Что ж, по крайней мере, я вполне могу вспомнить, что делала накануне и даже год назад, и легко проговариваю четверостишия из молитвенников. Правда, только в своей голове, потому что до сих пор не могу даже пискнуть.
Когда, наконец, с моей головы снимают мешокточнее, это больше похоже на вуаль, которую держит в руке тощий мужчина в черномя сразу понимаю несколько вещей.
Во-первых, я сижу в каком-то очень зловонном и сыром подвале, где было бы совсем темно, если бы не засаленная масляная лампа на бочке в углуединственном предмете «мебели» в этих поросших мхом четырех стенах.
Во-вторых, кроме меня в ней находится еще двое. Один с вуалью в руке, другой, судя по бугру вместо носа, с двумя тонкими ноздрями-щеляминдарец. А они, как известно, большие любители употреблять в пищу все, что не принадлежит их расе и не создано их великим богом-пророком Гхаркулом. То есть ничего удивительного, что эта двухметровая в ширину и в длину человекоподобная тварь смотрит на меня как на ужин.
И третье. Моя рука снова начинает чесаться совсем как в ту ночь, когда на ней проявились странные символы.
Что я вам?Хочу спросить «сделала», но человеческим мужчина прикладывает палец к губам, намекая, что лучше бы мне помалкивать. И для убедительности как бы случайно отводит в сторону полу куртки, показывая рукоять кинжала.
Я очень боюсь.
Я так сильно боюсь, что начинаю жалеть о снятии параличапо крайней мере, тогда я точно не так не тряслась.
Мужчина берет лампу, подходит ближе и подносит ее почти к самому моему носу. Резкий запах старого масла ударяет в ноздри, и я пытаюсь хоть как-то сдерживать жадные вздохи, чтобы мои легкие не обожгло изнутри.