Он знал, что пред пылающим ликом
Ярости нужно ему стоять одному.
Песнопения ме́сти там,
Где сойдутся мечи,
А где смертные жили когда-то,
Остаются мысли о доме,
Если бы лишь отворить
Ту золоченую дверь.
Стал ли он молить о пощаде,
Сдался ли, опустив руки?
Смеялся ли он радостным смехом
В предвкушении кары?
(Взгляните еще раз: вот он стоит,
Слушая ваш осуждающий ропот.
Пиит вас проклинает,
Взывает к совести вашей,
В плаче отводит глаза,
Не в силах больше смотреть.
Вас же ничто не проймет,
Помыслы ваши ничтожны,
Мелочны ваши стремленья,
И нет никому дела
До бренных ваших забот.
Он примет все на себя,
Всякую вашу провинность
Желаете вы того
Или же нет
Жертвы и клятвы -
Пустые слова.
Средь вас нет никого,
Кто мог бы с ним рядом встать.)
Этим ясным утром, когда с озера дул свежий и теплый бриз, в город стали прибывать путники. Можно ли считать город живым существом? Есть ли у него глаза? Могут ли шаги пробудить его? Встретил ли Даруджистан этим утром взглядом тех, кто смотрел на него? Путники разныескромные и важные, ступающие неслышно и так, что, кажется, трясутся кости самой Спящей богини. Или то бьется сердце города?
Увы, увы, у городов нет глаз, как и прочих органов чувств. Камень и гипс, балки, стропила и карнизы, заборы, сады и тихо журчащие фонтанывсе безразлично к утомительным перемещениям жителей. Город не знает голода, не может пробудиться или даже перевернуться в своей могиле.
А значит, дело за пузатым коротышкой, что сидел за столиком в углу таверны «Феникс», вкушая обильный завтрак, и вдруг замер с набитым ртом, подавившись выпечкой и яблоком в специях. Глаза его выпучились, лицо стало пунцовым, и в следующий миг ошметки еды полетели на стол и прямо на Мизу, мучившуюся похмельем и, к несчастью, оказавшуюся напротив. Вся в пироге, который приготовила накануне, она молча подняла опухшие глаза и устремила испепеляющий взгляд на человечка.
Будь слова необходимы, она бы точно их нашла.
Человечек продолжал задыхаться и кашлять, да так, что потекли слезы.
Подбежала Салти и стала тряпкой аккуратно вытирать Мизу, неподвижно застывшую в почти монументальной позе.
Яростный порыв ветра пронесся вниз по склону вдоль узкой улочки, что шла мимо Умниковой корчмы, взметнул вверх мусор от вчерашних гуляний. В следующее мгновение на безлюдной мостовой с диким ржанием и грохоча копытами, как молот по наковальне, возникли лошади, все в пене. Две, четыре, шесть, а за ними юзом катился огромный фургон. Заднюю часть занесло, и та чиркнула по стене, выламывая штукатурку, навес и окно под ним. С бортов фургона летели люди; он чуть не завалился совсем, но вдруг со страшным грохотом выровнялся. Упавшие из последних сил откатывались в разные стороны, лишь бы не угодить под могучие колеса в человеческий рост.
Лошади неслись дальше, волоча неуклюжую махину под горку, разбрасывая обломки, куски штукатурки и прочие неприглядные вещи. Наконец, упряжка сумела замедлиться и встатьне в последнюю очередь благодаря тому, что на всех шести колесах сработали деревянные тормоза.
Возницу, сидевшего на ко́злах, швырнуло впередон пролетел над лошадьми и угодил прямо в тележку с отходами Празднества. Возможно, именно благодаря такой подушке он не сломал себе шею, но сознание все равно потерял. Ноги, торчавшие из кучи мусора, не шевелились.
Помимо обыкновенных обломков, путь фургона был усеян человеческими останками разной степени разложения: влажные, гниющие куски мяса вперемешку с костями, обтянутыми иссушенной кожей. Некоторые ошметки еще шевелились, бились в конвульсиях, будто оторванные лапки насекомых. Из пролома в стене, оставленного задним правым углом фургона, торчала мертвая голова; виднелся только глаз, щека и часть подбородка. Глаз задумчиво закатился, рот дернулся, словно хотел что-то сказать, затем скривился в странной ухмылке.
Тела, что поцелее, потихоньку приходили в себятолько два совсем не двигались; по вывернутым конечностям и шеям было ясно: этим несчастным больше не суждено не то что подняться, но даже вздохнуть.
Из окна второго этажа высунулась пожилая женщина, глянула на разгром внизу и поспешила захлопнуть ставни.
В порушенной лавке что-то загрохотало, потом раздался приглушенный вопль. Люди его не слышали, но на соседней улице завыла собака.
Дверь фургона со скрипом распахнулась. Петли не выдержали, и она загремела о камни.
Чуть поодаль пайщик по имени Фейнт поднялась на четвереньки, осторожно повернула ушибленную голову в сторону фургона. Мимо нее, будто тряпичная кукла рхиви, прокатился мастер Квелл. За ним тянулись клубы дыма.
В поле зрения, пошатываясь, возник Рекканто Илк. Он тупо водил взглядом по сторонам, пока не заприметил покореженную вывеску Умниковой корчмы. Глаза у него загорелись, и он устремился туда.
Фейнт выпрямилась, отряхнула пыль с забрызганной ошметками плоти одежды; на брусчатку с металлическим звоном посыпались чешуйки. Она мрачно оглядела прорехи в своем хауберке, извлекла из одной когтистый палец, повертела в руке и выбросила, а затем направилась вслед за Рекканто.
У са́мого входа в корчму ее нагнала коренастая женщинаСладкая Маета. Ее шатало, но она тем не менее уверенно схватилась пальчиками за дверную ручку.
Гланно Тарп пытался выкарабкаться из повозки с мусором.
Мастер Квелл огляделся и сказал:
Не та улица.
Пригнувшись, Фейнт вошла в Умникову корчму, замерла на пороге. В дальнем углу зала послышался шум: Рекканто рухнул на стул, смахивая со стола недоеденную кем-то еду. Сладкая Маета пододвинула еще один стул и плюхнулась рядом.
Из прочих посетителей в корчме были только трое выпивох. Они проводили Фейнт взглядом, она в ответ лишь недовольно закатила глаза
Умник Младший, чей отец открыл корчму в порыве тщеславного оптимизма, которого хватило не больше, чем на неделю, выполз из-за барной стойки, точь-в-точь как папаша, и встретил Фейнт у стола.
Оба промолчали.
Владелец нахмурился и пошел обратно к стойке.
В корчму вошли мастер Квелл с Гланно Тарпом, от которого ощутимо несло мусором.
Четверо пайщиков во главе с Высшим магом и навигатором Тригалльской торговой гильдии собрались за столом. Друг на друга не смотрели. Молчали.
Умник Младший, когда-то влюбленный в Фейнтеще задолго до появления этих сумасшедших тригалльцев и до того, как девушка с ними связалась, поставил на стол первый кувшин и пять кружек.
В них тут же вцепились пять трясущихся рук.
Умник молча посмотрел на гостей, вздохнул и стал разливать кислое пойло.
Крупп набрал в рот густо-малинового вина (совет за бутылку, не меньше), покатал, вымывая из бесчисленных расщелин между зубами застрявшие в них куски пирога, и сплюнул на пол.
Ах Он улыбнулся Мизе. Так гораздо лучше.
Немедленно расплатись за бутылку, сказала она. У меня хотя бы будет повод уйти и не видеть, как ты обращаешься с благородным напитком.
А что же с Крупповым кредитом? Неужели столь неприятное нарушение поста этим утром обнулило его?
Нет, жирный свинтус, оскорбления и издевательства копились, пока мне не почудилось, будто я плаваю среди отбросов. Миза оскалилась. Отбросов в красном жилете.
Ай-яй-яй, какой подлый удар! Крупп поражен в самое сердце Он снова схватился за пыльную бутылку. Увы, чтобы ослабить хватку, сжавшую его, он вынужден совершить очередной сладкий глоток.
Миза наклонилась к нему.
Выплюнешьсверну шею.
Крупп спешно проглотил вино и снова закашлялся.
Что за утро! Крупп опять чуть не задохнулся! Пироги предзнаменования и вино возмездия!
На втором этаже, а затем на лестнице послышались тяжелые шаги.
Вот и наш малазанский спаситель! Молоток, драгоценный друг Круппа, сумеет ли Мурильо, сладкоокий Принц Разочарования, в полной мере восстановить силы? Иди же сюда, присядь и раздели со мной глоточек браги. Миза, красавица, не добудешь ли кубок для Молотка?
Глаза хозяйки сузились до щелок.
Может, и для тебя тоже?
Прелестное предложение!
Крупп обтер горлышко бутылки своим запачканным рукавом и широко улыбнулся Мизе.
Та поднялась и молча ушла.
Целитель со вздохом опустился на стул и, закрыв глаза, стал растирать себе лицо, круглое и бледное. Закончив, оглядел пустой зал.
А где все?
Твоего давешнего спутника Крупп отослал восвояси с уверением, что ты здесь будешь в полной безопасности. Уже рассвет, друг мой, а точнее, утро бодрым шагом наступает ему на позолоченные пятки. Корабли пристают к причалам, с грохотом ложатся трапы, создавая мосты между этим и тем миром. На дорогах возникают непредсказуемые повороты, откуда выезжают замысловатые устройства, разбрасывая во все стороны куски плоти, подобно черным семенам разрушения! Укрытые капюшонами глаза изучают приезжих, над озерной гладью кричат птицы, собаки отчаянно чешут себя за ухом А вот и Миза со своими лучшими кубками! Мгновение, пока Крупп вытряхнет из них паутину, панцири насекомых и прочие свидетельства великой ценности этих сосудов. Вот, а теперь расслабимся и понаблюдаем, как Миза до краев наполнит наши чаши. Итак
Худ тебя побери, оборвал его Молоток. Крупп, еще слишком рано, чтобы выносить твое общество. Умоляю, дай мне глотнуть вина и удалиться, пока рассудок мой цел.
Конечно, дружище Молоток, но прежде поведай нам, в каком состоянии пребывает Мурильо.
Жить будет, только с танцами придется повременить. Он заглянул в кубок и нахмурился, словно удивившись, почему тот вдруг опустел. Но сперва ему нужно побороть уныние. Отягощенный заботами разум замедляет восстановление тела. Или вовсе его отменяет.
Друг мой, за простой, но точный разум Мурильо не переживай, сказал Крупп. Своим мудрым вмешательством Крупп легко устранит все невзгоды. Колл остался у постели больного?
Молоток кивнул, поставил кубок на стол и встал. Смерил Круппа суровым взглядом.
Все, я ухожу. С Опонновой милостью, даже сумею добраться до дома.
Дорогой целитель, коварные козни лучше всего произрастают в ночной темени. Крупп с полной уверенностью гарантирует, что ты вернешься в свое необычное обиталище без приключений.
Молоток хмыкнул.
Каким же образом?
Конечно же, предоставив тебе достойное сопровождение! Крупп плеснул себе остатки вина и улыбнулся малазанцу. Обрати внимание на безграничную Ирильту вон там у двери. Неслыханная наглостьдавать контракт и требовать гибели несчастных. Крупп с радостью прибегнет к своим обширным связям, дабы защитить ваши жизни!
Целитель пристально глядел на толстяка.
Так ты знаешь, кто заказал нас?
Громкие откровения грядут, мой драгоценный друг! Слово Круппа.
Молоток снова вздохнул и направился к двери, где его с улыбкой, сложив мускулистые руки на груди, поджидала телохранительница.
Крупп проводил их взглядом. Ну чем не славная парочка!
Миза плавно опустилась на стул, где до этого сидел Молоток.
Гильдейский контракт, ага, проворчала она. А как насчет имперской зачистки? Посольство-то все-таки появилось. Вдруг кто-то прослышал, что бывшие малазанские вояки открыли харчевню? Дезертиров, если не ошибаюсь, казнят?
Слишком велик риск, прелестная Миза, возразил Крупп, достал шелковый платочек и стал утирать лоб. Кроме того, у Малазанской империи свои убийцы естьдвое из них как раз обретаются в посольстве. Словом, все указывает на то, что за вчерашними покушениями стоят люди из Гильдии Крафара. Коротышка воздел пухлый палец. Загадочная личностьтот, кто желает смерти безобидным малазанским дезертирам, но недолго ему оставаться загадкой! Крупп раскроет все тайны, которые необходимо раскрыть!
Ладно, сказала Миза. Но для начала отыщи-ка хотя бы один совет, чтобы расплатиться за бутылку.
Крупп со вздохом полез в поясной кошель, порылся в нем, затем скорбно вскинул брови.
Дражайшая Миза, я только что совершил ужасное открытие
Ожог потер глаза и окинул взглядом шумную пристань.
Это все рыбаки с утренним уловом. Зачем мы торчим тут, Лефф?
Беглецы начнут собираться спозаранку, пояснил тот, ковыряя ножом только что купленную речную улитку. Наконец он извлек кусочек белого склизкого мяса. Будут ждать первых судов из Алчбы. В середине утра, как по часам, предсказуемо. Все из-за новых дхавранских шлюзов. Дневной переход, ночевка в Алчбе, и с рассветомсюда. Отчаянные, Ожог, занимают очередь первымина то они и отчаянные.
Терпеть не могу, когда не чувствую опоры под ногами, пожаловался Ожог, сидевший на груде ящиков.
Зато обзор хороший, сказал Лефф. Погоди, сейчас я к тебе заберусь.
И как ты вообще это ешь? В мясе кровь должна быть. Мясо без крови не мясо.
Ну так улитка же.
Ага, и у нее глаза на щупальцахсмотри, водит ими, провожает каждый кусочек, каждый укус. Следит, как ты разделываешь ее и ешь!
И что?
Стаи чаек с криками кружили над молами, куда рыбаки выгружали корзины с болтанчиками. Тут же суетились дети в надежде, что им поручат насаживать извивающихся рыбешек на леску, чтобы потом отнести на рынок. Серошерстные гадробийские коты, одичавшие за тысячу поколений, устраивали засады на чаек. Прыжока затем визг, шипение, перья во все стороны и клочья шерсти летят, как пух чертополоха.
Под дощатыми мостками, в тени между опорами, бродили старухи, длинными острогами подцепляя болтанчиков, выпадавших на ходу из корзин и дождем сыпавшихся сквозь щели. Остроги также помогали отбиваться от соперниц, если вдруг улов был неудачным.
Сидя на ящиках, Ожог наблюдал за мутными силуэтами, которые сновали туда-сюда и тыкали острогами.
Клянусь, никогда больше не буду есть, что выловили из этого озера, хрипло пробормотал он. Бабуля наверху, я помню все колотые отметины у тебя на руках. Помню, так что клянусь.
Чего-чего? спросил снизу Лефф.
Да ничего. Время, говорю, зря тратим
Терпение, Ожог. У нас есть список. С ним надо разобраться. Разве не мы с тобой слышали, что Брокул попытается сбежать?
Да поди разгляди кого-нибудь в этой толпе!
Достаточно просто высматривать очереди.
Да нет тут никаких очередей!
Лефф перекинул ракушку через парапет, и она со стуком присоединилась к десятку тысяч прочих.
Еще рано. Подождем.
С развилки на Урс в сторону Напастина городка свернул потрепанный обоз. Пастухи и каменоломщики, направлявшиеся к Врановым холмам, прижались к обочине, провожая удивленными взглядами четыре обгорелые торговые повозки, каждую из которых тянула одинокая лошадь, запряженная в самодельное ярмо.
Охранник был только одингораздо меньше, чем можно ожидать, даже для такого маленького каравана. Полностью укутанный в пыльный плащ с капюшоном, он ехал верхом, ссутулившись и держа руки на высокой луке гадробийского седла. В районе лопаток в плаще сделаны прорези, из которых торчат потертые рукояти парных сабель. Кожаные наручи запачканы кровью и изрезаны в лоскуты, руки под ними, если присмотреться, густо покрыты татуировками.
Из-под низко надвинутого капюшона на дорогу зорко взирали глаза с вертикальными, почти кошачьими зрачками. Сквозь утреннюю дымку проступили первые убогие лачуги южного Напастина городка, напоминающие разоренные гнезда крупных птиц. Они тянулись по обеим сторонам вдоль тракта, и из каждой щели выглядывали опухшие, влажные глаза, провожая скрипящие повозки.
Вскоре обоз угодил в настоящий лабиринт. Повсюду, словно призраки, вырастали отбросы общества, слабыми голосами выклянчивая денег или пропитания. Редкий караван с юга пользовался этой дорогой, чтобы попасть в Даруджистануж очень узкими и извилистыми были улочки местных трущоб. А если поскупиться на охрану, то груз мог легко стать добычей армии нищих, напирающих со всех сторон. Казалось, что именно такая судьба уготована этому скромному обозу с одиноким охранником. До тракта, носившего название Джатемова Напасть, оставалось еще не менее ста шагов.
Грязные руки хватались за колеса, вставляли в них клинья, пока другие ловили лошадей за упряжь. Охранник, завидев такую смелость, натянул поводья и будто бы вырос в седле.