Я что, арестована? взбеленилась я.
Нет, ваша милость! Просто в доме сейчас небезопасно
Чувствовать себя дурой, которой лгут в глаза, было обидно. Однако шансов переупрямить воина у меня не было, поэтому я фыркнула, развернулась на месте и вернулась к себе в комнату. Думать
Как ни странно, воин не обманулне прошло и часа, как в дверь постучали. А когда я разрешила войти, на пороге возник граф Грасс собственной персоной. Только вот почему-то бледный, как полотно, в окровавленном и изорванном камзоле и с левой рукой, висящей на перевязи.
Вы хотели меня видеть? все так же на «вы» поинтересовался он.
Д-да кивнула я, не отводя взгляда от заляпанной кровью повязки на его плече. Ч-что случилось?
Покушение устало потер ссадину на скуле он.
Вы ранены?
Ничего особо серьезного. Просто потерял немного крови
Судя по цвету его лица, крови ему пустили достаточно. Поэтому, вместо того чтобы потребовать свободы передвижения, я о ней попросила.
Граф криво усмехнулся:
Я не могу дать вам того, что у вас уже есть: вы совершенно свободны! А в эту комнату вас поселили только потому, что я знал о предполагаемом появлении убийц и беспокоился о вашей жизни
Если вы о них знали, то почему позволили себя ранить?
Их было слишком много, а я не люблю прятаться за спинами своих вассалов
Ясно Тогда получается, что теперь, когда убийцы мертвы, а опасность миновала, я могу идти, куда хочу?
Увы, уничтожить удалось далеко не всех. Поэтому в течение нескольких дней дом вам лучше не покидать
Мне нужно в королевскую тюрьму! И чем быстреетем лучше!!!
Если с вами что-нибудь случится, я себе не прощу. Поэтому давайте сделаем так: через час-полтора, когда рассветет, я отправлюсь во дворец. По дороге туда или обратно я заеду в тюрьму и узнаю, что там с вашим спутником. А вечером вам расскажу
Глава 3Кром Меченый
Шестой день четвертой десятины третьего лиственя
От толчка в спину я увернулся без особого трудаувидел, как дернулась тень тюремщика, следующего за мной, и сместился в сторону. Жирная туша, обтянутая начинающей ржаветь кольчугой, не удержала равновесие и упала на колени, выронив из рук окованную сталью дубинку.
Я неторопливо подошел к отполированной не хуже моего посоха деревяшке и стопой пододвинул ее поближе к хозяину. А когда тот перестал проклинать скользкий пол, меня и Двуликого, негромко сказал:
Следующий раз сломаю. Тебя
Тюремщик побагровел, вскочил на ноги, угрожающе набычился и зашипел:
Да ты Да я Да ты знаешь, что
А потом прокляну бесстрастно добавил я. Кстати, могу это сделать прямо сейчас
Жирнягу проняло. Причем мгновенноон прикусил язык, зачем-то оглянулся и отрицательно замотал головой:
Не надо! Я все понял!!!
Тогда веди
Повел. Периодически сбиваясь с шага на бег. Вернее, на то, что он считал бегом. При этом напрочь игнорировал чуть ли не все требования к сопровождению заключенных: вместо того, чтобы сопровождать меня, следуя в нескольких шагах позади, он бежал передо мной и смотрел куда угодно, но не на меня. Во время открывания решеток, перегораживающих лестницу перед каждым следующим этажом, он позволял мне стоять рядом, а открыв их настежь, не запирал, а торопливо уносился дальше.
Будь у меня желание его убить или оглушить, я бы сделал это без особого труда. Несмотря на кандалы, сковывающие мне руки за спиной. И во двор выбрался бы тоже без труда, благо забрать связку ключей с тела смог бы даже ребенок. Только вот особого толка в этом не было: чтобы пройти два десятка шагов от входной двери и до внешних ворот по плацу, патрулируемому стражей и простреливаемому со стен, требовалось быть богом. Или невидимкой
Поднимать вверх по лестнице пять-шесть ведер жира, да еще и бегом, было затруднительно. Поэтому к моменту, когда мы добрались до площадки шестого этажа, тюремщик уже не дышал, а хрипел. Однако, вместо того, чтобы остановиться и перевести дух, попробовал вставить ключ в замочную скважину очередной решетки. Увы, не попалруки тряслись, как во время лихорадки.
Стер пот со лба. Потом бросил на пол дубинку (!) и вцепился в ключ двумя руками!
Я мысленно восхитился: кажется, такого страха я еще ни в ком не вызывал.
«Вызывал»тут же мелькнуло в голове. А перед внутренним взором возникла леди Мэйнария. Лежащая в кровати и с ужасом глядящая на меня. Потом я явственно услышал ее «мама!!!» и увидел, как она теряет сознание
Видимо, я ушел в воспоминания слишком глубоко, так как не сразу понял, что дверь уже открыта, а мой сопровождающий тихонечко канючит:
Эй!!! Как там тебя? Нелюдь!!! Идем, а?
Я открыл глаза, оглянулся по сторонам, сообразил, что нахожусь в тюрьме, и заскрипел зубами: коротенький отрезок жизни, подаренный мне в самом конце Пути Светлой половиной Двуликого, закончился
Услышав скрип моих зубов, тюремщик почему-то решил, что эточасть ритуала призвания Проклятия Двуликого. И дико перепугался: побледнел, вжался спиной в решетку и принялся безостановочно осенять себя знаком животворящего круга. При этом он с непередаваемой мукой смотрел на валяющуюся рядом со мной дубинку и, не переставая, кусал губы.
Мне стало смешноодин из богов королевской тюрьмы боялся! Причем не человека, а слуха, распущенного жрецами Бога-Отступника для защиты его слуг от человеческой неблагодарности!
Покидая этот храм, ты окажешься один на один с миром, в котором Двуликого считают воплощением зла глядя на меня с затаенной грустью, вздохнул брат Арл. Выжить в этом мире тебе будет непросто. И не потому, что ты недостаточно силен или быстрпросто все то время, которое потребуется тебе, чтобы пройти свой Путь, ты будешь ощущать только два чувствастрах и ненависть
Мне нет дела до чьих-то там чувств подтянув ремешок на правом наруче, угрюмо буркнул я. Есть я, мой Путь и мир, по которому он пролегает
Жрец выслушал меня все с той же грустной улыбкой и пояснил:
Ты меня не понял! Тебя будут бояться и ненавидеть ВСЕ до единого!!!
Я равнодушно пожал плечами:
Главное, чтобы не били в спину
В спину бить, скорее всего, не будут: гораздо сильнее, чем тебя, они боятся Проклятия Двуликого
Что за проклятье? без особого интереса спросил я.
Слух, некогда распущенный жрецами Двуликого по-мальчишески улыбнулся жрец. О том, что каждый из вас, Идущих, перед смертью способен воззвать к Богу-Отступнику. А тот, мстя за своего слугу, обязательно предает самой страшной смерти всех, хоть как-то причастных к гибели Идущего.
Слухи, не поддерживаемые чем-то реальным, забываются, подумав, хмыкнул я.
Мы его поддерживаем, нехорошо усмехнулся Арл. Если, не приведи Двуликий, кто-то из Идущих погибает, мы расследуем обстоятельства его смерти и, при необходимости, становимся орудиями воли Бога-Отступника.
Значит, это совсем не слух
Считай, как тебе больше нравится. Но главное, что именно благодаря ему Идущие перестали гибнуть от ядов, подмешанных в пищу, от ударов в спину и выстрелов из придорожных кустов. Так, мы отвлеклись! На чем я остановился? Ах да: выйдя за эту калитку, ты очень быстро ощутишь, что вызываешь в людях только ненависть и страх. Ощущение пустоты вокруг будет все сильнее и сильнее и в какой-то момент станет настолько невыносимым, что ты задумаешься о смысле своего Пути. Это тоже будет испытаниемесли ты справишься со своим отчаянием и найдешь в себе силы, чтобы идти дальше, то на тебя обратит внимание еще и Светлая сторона Двуликого.
Мне все равно, кто, когда и почему обратит на меня внимание! Я хочу лишь одногозакончить свой Путь и уйти к родным, вырвалось у меня.
Брат Арл нахмурился и с сомнением уставился мне в глаза:
Мне почему-то кажется, что ты еще не готов
Почему это? перепугавшись, что он снова отложит начало Пути на месяц, взвыл я. Хочешь, скажу, о чем ты собираешься говорить дальше? О том, что с какого-то момента каждый шаг моего Пути будет оцениваться и Темной, и Светлой стороной! И что это наложит на меня дополнительную ответственность: если какой-то из них мое поведение вдруг покажется недостойным, то Посмертия я не получу.
Ты видишь только одну грань нашей верыстрах, грустно вздохнул Арл. Потом задумчиво посмотрел на статую Бога-Отступника и тряхнул головой:Ладно, иди: я сделал для тебя все, что мог. Остальное поймешь или не поймешь сам.
От него веяло сочувствием. Искренним и до ужаса сильным. Я прикоснулся левой рукой к медальону, сделал шаг к калитке и остановился:
Спасибо. Я ценю твою помощь. Просто я мертв. Уже давно. И безумно устал от того, что ты называешь жизнью.
Что ж, быстрого Посмертия тебе, Идущий! выдохнул жрец. И добавил что-то непонятное:И благословения Светлой половины Двуликого.
Иду, стряхнул с себя оцепенение я и вошел в грязный и жутко воняющий нечистотами коридор.
С душераздирающим скрипом закрылась дверь. Глухо лязгнул задвигающийся засов. Щелкнула дужка навесного замка, и из малюсенького смотрового окошка раздался облегченный вздох.
«Ну да, довел. И почти без проблем»мысленно усмехнулся я, растер слегка затекшие запястья и обвел взглядом камеру, в которой мне предстояло дожидаться суда.
Десять на двенадцать локтей. Испещренные надписями и рисунками каменные стены. Небольшое зарешеченное окошко под самым потолком. Четыре ряда узких трехъярусных нар. Нависающий над головой потолок и зловонная дырка в полу в дальнем правом углу камеры, если смотреть от входной двери.
Кстати, над этой самой дыркой в позе орла восседал седовласый мужик с покрытым оспинами лицом. И при этом грозно хмурил брови. Видимо, чтобы выглядеть как можно страшнее.
Мельком отметив, что он держится уж очень уверенно, я оглядел остальных сокамерников и мысленно восхитился: меня подселили к Серым! У большинства которых наверняка хватало причин, чтобы не любить слуг Двуликого.
Тем временем седовласый опростался, подтерся куском тряпки, встал, подтянул штаны и царственно прошел в левую половину камеры. Потом сел на белые нары, скрестил руки на груди и соизволил меня заметить.
Видимо, его взгляд был каким-то знаком, так как с места над его головой тут же раздался голос кого-то из первачей:
Обзовись
Кром Меченый. Нелюдь, буркнул я и неторопливо двинулся к единственному ложу, которое, по мнению Роланда Кручи, мог занимать в камере настоящий мужчина.
Радость, мелькнувшая в глазах местного головы после моего представления, куда-то улетучилась. Уступив место удивлению:
Ну, и куда ты прешься, отрыжка Двуликого?
Предложение было слишком длиннымна слове «отрыжка» я оказался рядом с ним. И, наклонившись, вцепился пальцами правой руки в его правую ключицу.
Хрустнуло. Плечо седовласого опустилось на половину ладони ниже. А мои пальцы переместились на шею.
Весил он чуть больше годовалого кабанчика. Поэтому я без особого труда сдернул его с нар и легонечко встряхнул:
Ты что-то сказал или мне послышалось?
Начавшийся было ропот как отрезалопервачи ждали реакции своего головы. Ибо в моих словах прозвучал вызов.
«Вся жизнь Серыхборьба за место под Дейром, утверждал Круча. Со дня вступления в братство Пепла они рвутся вверх. По головам друзей и врагов, по локоть, если не по шею в крови. Они быстро отвыкают бояться смерти, поэтому, общаясь с ними, всегда жди удара. В горло, в спину, в пах. И никогда не показывай своего страха»
Роланд оказался прав: несмотря на то, что седовласый задыхался у меня в руке и был не в состоянии пользоваться своей правой рукой, он все-таки ударил. Левой. Метя мне в подреберье.
Я был готов и встретил его руку весьма жестким блоком. А когда выпавшая заточка звякнула о каменный пол, сломал ему еще и вторую ключицу:
Тыслаб. Значит, твое местона ветке.
Серого перекосило от бешенства. Но вымолвить хотя бы слово он не смогчтобы он не смог позвать на помощь, я чуть сильнее сдавил пальцы, а когда он начал хрипетьотшвырнул его к двери:
Доползешь. Сам.
Бросок удался на славуседовласый ударился головой и потерял сознание. А я, повернувшись к остальным Серым, нехорошо ухмыльнулся:
Посох у меня отобрали. Но я неплохо забираю души и без него.
Как я и предполагал, со сменой главы смирились далеко не всенесколько самых близких друзей седовласого решили устроить мне встречу с Уной. Естественно, не сразу, а под утро, когда, по их мнению, я должен был сладко спать.
Одеял в камере не было, поэтому, скорее всего, мне на голову должны были набросить чью-нибудь рубашку, а потомкак рассказывал Круча, перехватив сухожилия на локтях и под коленями, втоптать в пол.
Увы, вместо сна я предпочел погрузиться в себя и впасть в ту самую полудрему, пребывая в которой можно было услышать даже биение сердца находящегося рядом человека.
Движениемомент, когда лежащий надо мной Серый свесил голову вниз, чтобы посмотреть, в каком положении я сплю, удалось увидеть чуть ли не раньше, чем оно началось. И, вскинув руку, схватить первача за сальные волосы.
Рывок на себяи он, взмахнув конечностями, смачно шлепнулся на пол между нарами.
Темной половины Двуликого нет. Я за нее, зловеще прошептал я, перекатился на бок и одним ударом проломил ему грудину. Потом вырубил лежащего рядом соседа, встал, стряхнул со второго яруса соседних нар еще одну «жертву бессонницы» и сломал ей оба предплечья.
Потом неторопливо сел, вгляделся в темноту, почесал грудь и спокойно улегся на место. Стараясь, чтобы в каждом моем движении чувствовалось как можно больше «лени»:
«Слабого смешивают с прахом. Равному вцепляются в глотку. А того, кто в несколько раз сильнее, боготворят»
Не знаю, как насчет боготворения, но все остальные «жертвы бессонницы» тут же сделали вид, что спят. А парочка особо пугливых довольно убедительно засопела.
Я пожал плечами, закинул руки за голову и сладко потянулся:
Тем, кто не угомонился: следующего лишу Души
К часу горлицы, когда я основательно устал от созерцания досок над головой, за дверью камеры раздалось какое-то странное шкрябанье. И я, оторвав голову от подложенной под нее руки, вопросительно уставился на соседа слева.
Тот начал было чертить отвращающий знак, но потом решил, что мне это может не понравиться. И побледнел:
Еду несут Но до нас доберутся еще не скоро
Я прислушался к своим ощущениям, понял, что изрядно проголодался, и криво усмехнулся, вспомнив, что кормят в тюрьме явно не разносолами.
Так оно, в общем-то, и оказалоськогда в смотровое окошко просунули одиннадцать порций того, что тут называли едой, и я почувствовал их запах, меня аж перекосило: перед тем, как попасть в котел, все ингредиенты блюд успели основательно подгнить
В общем, для того, чтобы отдать должное такой еде, пришлось вспоминать Кручу и его рассказы о днях, которые он когда-то провел в этой самой тюрьме:
Кормят в ней омерзительно. В первые дни тебе кажется, что лучше умереть, чем вталкивать в себя эту дрянь. И ты не ешь, надеясь, что тебя скоро выпустят и что этот кошмар закончится. А зрятри-четыре дня без едыи ты начинаешь слабеть. Сначала эта слабость почти не чувствуетсятвои руки еще способны гнуть подковы, а ноги могут проломить ребра трехгодовалому быку. Но вскоре голод, холод, тошнотворный смрад и почти полная неподвижность превращают твои мышцы в расползающиеся под пальцами тряпки. А когда ты, наконец, понимаешь, что надо есть то, что дают, и начинаешь как можно больше двигаться, оказывается, что уже слишком поздно.
Я поел. За себя, за седовласого и за соседа с проломленной грудиной. Потом бросил опустевшие плошки на пол, чтобы кто-нибудь из сокамерников вернул их разносчику, и улегся на спину, решив заняться упражнениями без движений.
Сцепил кисти перед грудью и напряг руки, пытаясь разорвать захватдвадцать ударов сердцанапряжение, десятьотдых, потомснова напряжение.
Повторил три десятка раз. Потом свел ладони и начал их сжимать. Перед животом, над грудью и над головой
Упражнения придумывались и делались легко. Однако через некоторое время я сообразил, что если продолжу в том же духе, то основательно вспотею, а с возможностью выкупаться в тюрьме как-то не очень. Пришлось слегка уменьшить напряжение и увеличить отдых.