Э-эначал было староста очередной куплет старой песни, но суровое лицо Станислава с пульсирующей на лбу веной послужило плохим источником вдохновения. Ладно-ладно, про мальчишкуэто больше слухи.
Больше, чем что? совместилась ось канала ствола АК-103 с коленом Тараса.
Всё, понял. Извините. Просто слухи, ничего больше.
И распускал их?
Я, да, я распускал. Одно время они были довольно неплохо подхвачены, так что осадочек-то остался, как ни крути.
А мальчишку-звонаря поёбывал тоже ты?
Нет! Да вы что?!
Просто предположение по ходу логической цепочки.
И закройте уже эти чёртовы ставни!
Я слежу за машиной, отозвался несущий караул возле окна Павлов.
Тогда хотя бы говорите потише. В общем, провёл Тарас ладонью по раскрасневшейся и вспотевшей роже, очернить-то мне Емельяна особо и нечем, кроме этих слухов. А одних только их маловато. Но, поднял он указательный палец, если слухи подтвердятся
Это как? приподнял бровь Стас.
Мальчишка. Угу, кивнул староста с видом бывалого заговорщика. Заставьте его «сознаться». И тогда дело в шляпе.
Почему сам этого не сделал?
Не могу, затряс башкой Тарас. Малой себе на уме, взболтнёт лишнего, и конец. А вы, как-никак, люди пришлые, с вас и спрос меньше. К тому же, можете сказаться, будто от Навмаша тут по делам, сразу авторитет поднимите. А дальше-то и разбираться никто не станет, вы же бесчинств не чинили, просто назвались.
Сколько лет пацану? уточнил я.
Четырнадцать-пятнадцать.
Туповат он?
Не сказал бы, башковитый стервец.
И всё равно думаешь, что достаточно будет вида суровых дядек со стволами, сказавшихся, будто они от Семипалого, чтобы этот башковитый паренёк взял да и растрезвонил всей округе, как его поп под хвост жарит?
Может и недостаточно, согласился Тарас. Но есть на этот случай козырь у меня. Мальчишкаего, кстати, Игнатом зватьне здешний, с бабкой из-за Оки приехал, родители его померли давно от чёртовой копоти, а бабка в последний год совсем хворая стала, ноги не ходят, на глаза ослабла, за хозяйством следить не в силах уже. Емельян паренька в церкви как разнорабочего пользуети дров наруби, и воды наноси, приберись, помой, разные там дела плотницкие, не считая звонарства. И всё это за миску похлёбки да гнилой картошки куль. Думается мне, сбежал бы Игнатка отседа давно уже, кабы мог. Но куда ж ему без денег податься? А вы вот возьмите, да посулите, скажем, пять золотых за его содействие.
Может помочь, покивал Стас. Но золото лучше работает, когда оно перед глазами, а не только на языке. Ты ведь не собираешься кинуть пацана?
Нет-нет, затряс из стороны в сторону бородой Тарас. За такое заплачу с превеликой радостью, даже два золотых авансом выдать готов. Но вы уж ему растолкуйте, что это, дескать, жест доброй воли, а не торг какой-нибудь, что выбора у него нету, и если чего не так пойдёт, то придётся по-жёсткому действовать, а не лаской да золотишком. Ибо тут не до шуток, дела политические, надо Кадом под единоначалие вернуть, смуту пресечь, так-то.
Где мальчишка? спросил я, вполне удовлетворившись озвученным планом действий.
Тут недалеко. Как церковь пройдёте, сразу направо и до перекрёстка, а там налево, в прогоны не сворачивайте, идите прямо, до конца, и как в лесок у реки упрётесь, так вы и на месте, по правую руку их с бабкой дом будет.
Ольга и Павлов остались следить за старостой и нашим грузовиком, а мы со Стасом взяли аванс и двинули по означенному маршруту производить впечатление на стихийно вовлечённую в политику недоросль.
Искомая улочка, ведущая к реке с по-еврейски звучным названием Мокша, выглядела нежилой. Покосившиеся избы с пустыми оконными проёмами заросли терновником и берёзами, на печных трубах вороны свили гнёзда. Только один дом, словно контуженый среди мертвецов, подавал слабые признаки жизни.
Вечер добрый! постучал я в хлипкую дверь, затрясшуюся на разболтанных петлях, но ещё раньше о нашем приходе возвестили жутко скрипучие ступени крыльца. Открывайте, мы по делу.
Едва слышный шорох по ту сторону моментально смолк, и воцарилась зловещая тишина.
Игнат, позвал Стас, наклонившись к щели между дверью и косяком, у нас разговор к тебе. Открой, не заставляй ломать эту халупу.
В сенях скрипнули половицы, и ломающийся голос, с явными но тщетными усилиями казаться ниже произнёс: А вы кто?
Мы от Семипалого, ответил Станислав без раздумий, и я сейчас вышибу к херам эту дверь, а потом и дух из тебя, если не откроешь.
Лязгнула щеколда, и в приоткрывшейся щели блеснул испуганный глаз.
Я ничего не знаю, пролепетал его обладатель и отскочил назад, когда Стас по-хозяйски прошёл внутрь, ткнув Игната стволом под рёбра.
Где бабка твоя?
В избе, спит.
Тогда здесь поговорим, садись, указал он на скамью у стены.
Хорошо, медленно опустил парень седалище и перевёл взгляд на меня. А о чём?
О жизни твоей горемычной.
Выглядел Игнатка и впрямь достойным состраданиякожа да кости, я таких на чёрно-белых фотографиях видал, в книжке про Вторую Мировую. Даже нищеброды Арзамаса, и те поупитаннее будут. На башке копна рыжих волос, на веснушчатой роже ещё и первый пушок не пробился. А глаза добрые-добрые. Там, откуда я родом, такие не выживают, их банально едят более сильные и агрессивные особи. Но Кадом ещё не переступил черту, за которой начинается безусловное торжество естественного отбора, и Игнат шагал по тонкой нити морального над тёмной пропастью первобытного, а мы должны были столкнуть его.
О моей жизни? спросил он, держась за ушибленные рёбра.
Точно, сынок, потрепал я его по костлявому плечу. Вероятно, совсем скоро она резко изменится в лучшую сторону, или бесславно закончится.
П-почему? сглотнул Игнат подкативший к горлу ком. Я ничего плохого не делал. Вы Вы отца Емельяна спросите! Он за меня поручится!
Вот как раз об отце Емельяне разговор наш с тобою и пойдёт. Точнее, о ваших с ним взаимоотношениях. Ты сиди-сиди, посоветовал я, видя, что пятая точка Игната оторвалась от скамейки, а взгляд приобрёл оттенки ужаса и мольбы. Что-то не так?
Нет, упал он обратно и задрожал, будто в горячке.
А бабка твоя знает, чем её внучок занимается? спросил Станислав, и у парня вся кровь от лица отхлынула, он побелел и беззвучно зашлёпал губами.
Что ты там бормочешь? склонился Стас, поднеся ладонь к уху. Погромче, не слышу.
Онвсхлипнул Игнат, заставил меня молчать. Сказал, удавит, если кому проболтаюсь. Умоляю, не говорите бабуле.
Святоши, не сдержал я трагического вздоха, первейшие мерзавцы на свете. Как же ты до этого дошёл, дружок? И ведь не сказать, чтобы оно тебе сильно помогло по жизни. Задёшево продался.
А что мне было делать? утёр Игнат набежавшую слезу. Зима скоро, у нас припасов никаких, только и перебиваемся тем, что отец Емельян даёт. Думаете, мне охота было такой грех на душу брать?
Вот тебе и слухи, да? глянул на меня Станислав.
Слухи? прошептал Игнат, чуть дыша. Об этом уже судачат?
А ты как думал? Шила в мешке не утаишь.
Мне конец. Господи-боже милостивый, перекрестился пацан, заливаясь слезами. Мне конец, конец, конец
И что тебе светит? поинтересовался я. Сажение на кол, или раскалённая кочерга? Бывал я в местах, где таких негодников патокой обмазывали, да в муравейник связанными кидали. Жестокость людская не знает границ. Ну-ну, давай-ка без глупостей, забрал я из трясущихся рук Игната снятый с гвоздя ржавый серп. Всё не так уж плохо, как выглядит на первый взгляд. То, что перспективы у тебя здесь не радужныеэто факт, однако из любой ситуации можно найти выход, и мы здесь как раз для того, чтобы указать правильное направление. Ты слушаешь меня? парнишка дёрнул поникшей головой и снова впал в оцепенение. Вот и славно. Слушай и запоминай, от этого сейчас зависит всё, что у тебя есть. Завтра воскресенье, в церкви будет служба. Так?
Угу.
Много народу на неё приходит?
Много. В последнее время аж на улице стоят.
Чудесно. Как увидишь, что толпа собралась, выходи к ней
Нет-нет, пожалуйста, взмолился Игнат.
Выходи к ней, повторил я менее дружелюбным тоном, и как на духу режь правду-матку про Емельяна и его непотребное поведение. Желательно с шокирующими подробностями. Начни с того, что больше не можешь носить такой груз на душе, и что каешься в своих прегрешениях на гране возможного. Толпа любит кающихся, так что сразу тебя не убьют. Давай-ка не раскисай, соберись. А знаешь, что толпа любит ещё сильнее? Нет? Она обожает наблюдать за грехопадением тех, кто задавал ей нравственные ориентиры. Потому что они падают свысока, в отличие от тебячервя навозного. Поверь, весь гнев, вся праведная ярость толпы в тот момент будет обращена против Емельяна. А у тебя, пока все охуевают от услышанного, появится возможность улизнуть.
И что будет дальше? Куда мне идти?
А это уже этап номер два, вложил я парнишке в холодную ладонь три золотых. Приготовь всё к отъезду. Сразу после своей минуты славы получишь ещё столько же. Хватит обустроиться на новом месте. И помни о своей бабке, наложишь руки на себяобречёшь её на голодную смерть. Ты всё уяснил?
Да, кивнул Игнат, заворожено пялясь на доселе невиданное богатство в своей руке, после чего поднял взгляд на меня: Только я не пойму, вам-то всё это зачем.
Политика, дружок, политика. Не забивай этим дерьмом свою юную голову. Увидимся на службе.
Глава 12
Вера Никогда не понимал тех, кто верит в то, чего, по их же мнению, человеку не дано постичь. Они говорят: «Я слишком ничтожен, чтобы осмыслить Его замысел, ведь там всё такое странное, нелогичное, абсурдное и недоказуемое, но это правда, я верю!». Почему эти же люди не верят в других богов и их божий промыселдля меня загадка. Откуда такая избирательность? Более того, многие из адептов одной веры нетерпимы к адептам другой. Они не спорят промеж собою, не доказывают истинность своих убеждений, не аргументируют постулаты, они просто-напросто заявляют с обеих сторон: «Моя вера единственно истинная». Никто из них не добавляет «потому что» или «не знаю почему», но если дать им достаточно времени, они поубивают друг друга, поубивают за то, чего им не постичь. Что толкает человека, худо-бедно пользующегося в повседневной жизни логикой, в руки священнослужителей с их замшелыми догматами, основанными на картине мира людей, тысячелетия назад пасших коз и подтиравших жопу песком? Да, у каждой религии есть общий рычаг давления на умыобъяснение происходящего с душой после физической смерти организма. И это мощный рычаг, ведь каждому хочется верить, что мясо на костях и требуха внутрине всё, что он собой представляет, что есть ещё чудесное, вечное, неразрушимое, делающее своего обладателя человеком, ставящее его выше животных, приближающее к Богу. Этакая спасательная капсула, отделяющаяся от неизбежно терпящего бедствие тела. С ней спокойнее, с ней уютнее, с ней не так страшно умирать. Душу эксплуатируют все религии, эксплуатировали задолго до и будут эксплуатировать много позже. За это их нельзя винить, глупо не воспользоваться такой отличной идеей. Ночёрт подери! какого хера заворачивать сияющую жемчужину в выцветшие обветшалые века назад банальности и сказки? И это, когда человечество познало космос, расщепило атом, почти стёрло себя с лица Земли! Каждый Бог мне свидетель, рано или поздно я организую собственную церковь. Она будет светла и прекрасна. Никаких рабов, никаких грехов и страданий, только любовь, всепрощение и бессмертная душа. Её двери будут открыты для всех, кто в состоянии оплатить членские взносы, а место в раю будет гарантироваться по факту членства, безо всей этой утомительной галиматьи. Но сначала, всё же, надо скопить деньжат на плавучий бордель.
Переночевав в доме старосты, рано утром мы со Стасом уже дежурили возле дверей храма, сладостно предвкушая грядущий успех нашей маленькой пьесы под названием «Сейчас вы все охуеете». С половины девятого публика начала подтягиваться к подмосткам, доселе не видавшим столь смелых постановок. Ничего не подозревающие кадомовцы приходили семьями, и я едва сдерживал сатанинскую ухмылку, живо представляя себе, как эти тётушки в косынках, идущие под локоток со своими благоверными, пытаются одной рукой закрывать уши малолетним отпрыскам, а другойбеспрерывно крестятся, внимая каждому слову о содомитских проделках своего пастыря, и весь Кадом вдруг становится на шаг ближе к своему библейскому городу-побратиму.
Никогда ещё так не ждал начала воскресной службы, поделился я переживаниями со Станиславом.
Причастимся? спросил он, глянув на часы.
О, кровь и тело тут сегодня точно будут, вот только не уверен, что Христовы. Пойдём-ка внутрь, пока лучшие места не заняты, я хочу видеть это во всём блеске.
До сих пор не верю, что ты отговорил меня брать автомат.
Прояви уважение к уходящим традициям.
В церкви было уже многолюдно. Воняло ладаном вперемешку с дешёвыми сальными свечами. Народ разбивался на группки по знакомствам и точил лясы в ожидании священного действа. Завсегдатаи то и дело искоса поглядывали на наспришлыхи шушукались, заслоняя рты. И вдруг всё стихло. Возле алтаря появилась высоченная фигура в чёрной рясе до самой земли, так, что подол волочился по полу. Фигура, стоя спиной к пастве, взяла расшитую золотом голубую епитрахиль и водрузила себе на шею, приподняв собранные в хвост смоляно-чёрные волосы.
Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков, прогудело под сводами и, готов поклясться, я задержал дыхание от этих звуков.
Есть разные голосате, которые заставляют слушать, которые заставляют верить, от которых бросает в дрожь. Но такого голоса я не слышал никогда прежде. Он, будто язык колокола, бил по черепу изнутри и заставлял его резонировать в такт своему потустороннему тембру. Да и внешность Емельяна была под стать его вокальным даннымвытянутое сухое лицо с острыми скулами и тонким горбатым носом обрамляла густая чёрная борода, доходящая аж до пояса, под косматыми нависающими бровями горели глаза-угли, глядящие так, будто Страшный Суд уже начался, и Емельян на нём прокурором. Представить себе, что этот двухметровый бородач с иерихонским горном вместо глотки охоч до мальчиков было тяжеловато. Но тем ошеломительнее должен быть эффект страшного разоблачения!
Пока Емельян повергал паству в благоговейный трепет, читая входные молитвы, на сцене возник наш протеже и нерешительно замялся, теребя витой ствол семисвечника. Глаза Игната, полные ужаса и влаги, бросали взгляд то на нас со Станиславом, но на спину Емельяна, будто ища поддержки. Первый выход на публику всегда такой волнительный.
Пошёл! зашипел ему Стас и коротко махнул рукой, но Игнат всё продолжал мацать церковную утварь. Долго онсука! телиться будет?
Дай парню собраться.
Эй! снова зашептал Стас сквозь стиснутые зубы. Я сейчас сам выйду и всё скажу! Понял? И пеняй на себя!
Не дави, дёрнул я его за рукав. А ну как в отказ пойдёт? Ничего не докажем.
Но толи вербальный посыл Станислава достиг цели, толи невербальный, в виде суровой рожи с пульсирующей веной, однако Игнат перестал теребить семисвечник и неверными ногами тихонько пошкандыбал навстречу публике. Поравнявшись с Емельяном, он сделал шаг в сторону и, уверившись, что святой отец до него не дотянется, воздел руки к небесам.
Люди добрые! проголосил он дребезжащим от волнения фальцетом. Смилуйтесь надо мною!
Емельян замолчал и ошарашено уставился на своего подручного. Прихожане разинули рты.
Я виноват, продолжил Игнат, уронив руки, словно плети. Страшно виноват перед вами, и слёзы покатились по его впалым щекам. Я так долго молчал.
Игнат, пробасил Емельян, не двигаясь с места, ты нездоров. Пойди приляг, мы поговорим после службы.
Но пацан лишь мотал рыжей башкой.
Не препятствуй богослужению, а нетопригрозил поп, но безуспешно, паренёк вошёл во вкус, и мандраж публичного выступления сменился куражом:
А нето что?!
Уймись! В тебя никак бес вселился!
В меня?! Вот значит как, отче?! Так расскажите же этим добрым людям, как этот бес в меня проник!
Пошла жара, пихнул я Стаса локтем, посмеиваясь.