Да, я всегда принадлежала острову. А вот отецникогда. Город не смог смириться, что чужак купил остров и маяк. Хотя мама родилась в Спарроу.
Отец был архитектором-фрилансером. Он спроектировал немало летних домиков по всему побережью Орегона и даже новую библиотеку в городке Депо-Бэй. А до того, сразу после женитьбы, работал в строительной фирме в Портленде. Мама же всегда скучала по родному городу и буквально рвалась в Спарроу. Хотя после смерти родителей у нее никого в городе не осталосьмама была единственным ребенком в семье, лишь здесь она чувствовала себя дома. Так что когда они увидели объявление о продаже острова Люмьерв том числе маяка, который правительство штата вывело из эксплуатации, поскольку в бухту Спарроу перестали заходить большие суда, то не упустили свой шанс. Маяк имел историческое значение как первая капитальная постройка в городе и до сих пор был нужен местным рыбакам. Мечта родителей сбылась. Отец планировал со временем перестроить и отремонтировать старый фермерский дом, чтобы он стал по-настоящему нашим. Не успел.
После его исчезновения на остров приезжали полицейские, однако дело так и не сдвинулось с мертвой точки. А жители города и не подумали организовать поиски. Они не вышли на лодках в море, не стали прочесывать бухту. Для них отец вообще никогда не принадлежал этому месту. Вот поэтому какая-то часть меня ненавидит этот город и этих бездушных людей. Точно так же двести лет назад им внушали страх сестры Свон и их убили. Убили за то, что они были другими.
Мы сворачиваем направо, оставляя позади ярко освещенный главный дом, и уходим дальше, в темноту.
Вот наконец и небольшой каменный коттедж в центре острова. К двери приколочены обрезки истрепанных веревок, образующие надпись: «Якорь». Коттедж не заперт. К счастью, когда я щелкаю выключателем прямо за входной дверью, торшер на другом конце комнаты мигает и загорается.
Отис и Ольга проскальзывают мимо моих ног и с любопытством принюхиваются. Нечасто им приходилось здесь бывать. Внутри холодно и сыро и плесень, от которой невозможно избавиться.
На кухне я нащупываю выключатель рядом с раковиной, и над головой зажигается лампочка. Опускаюсь на колени, нахожу шнур от холодильника и втыкаю в розетку. Тот сразу же начинает гудеть. Небольшая спальня расположена рядом с гостиной: у стены стоит облупившийся деревянный шкаф, у окнакровать с металлической сеткой. Матрас в наличии, но нет ни подушек, ни одеял.
Постельное белье и все остальное принесу завтра.
У меня есть спальник. Бо ставит рюкзак на пол. Не беспокойся.
Если захочешь растопить камин, дрова в сарае, вверх по тропинке. Еды на кухне нет. Утром приходи завтракать в дом.
Спасибо.
Тут, конечно, могло бы Не знаю, как извиниться за то, что здесь так мрачно и затхло.
Все лучше, чем спать на пляже. Бо сам находит верные слова, чем несказанно меня выручает. Улыбаюсь и чувствую, как внезапно накатывают слабость и головокружение. Я засыпаю на ходу.
Увидимся утром.
Жду, когда Бо что-нибудь ответит, но он молчит. Пауза затягивается. Тогда я просто разворачиваюсь и ухожу.
Отис и Ольга выбегают следом и провожают меня до самого дома. На заднем крыльце горит свет; я специально оставила его включенным.
Остров
Ветер никогда не стихает.
Он с воем обрушивается на остров, срывает обшивку со стен и черепицу с крыш. Ветер приносит дождь и соленый воздух, а зимой иногда и снег. Но в начале каждого лета в него вплетаются чарующие и леденящие кровь голоса трех сестерузниц моря, жаждущих завладеть новыми телами.
Песня поднимается из черных вод бухты; проникает в сны; пропитывает ломкие травы вдоль крутых утесов; оседает на разрушенных стенах, на камнях у основания маяка; разливается по воздуху и в конце концов пронизывает весь островмелодия в каждом вдохе, ее вкус на губах.
Песня выбирает тех, кто не в силах сопротивляться, выманивает из постелей и ведет к берегу Невидимые пальцы нащупывают горло, увлекают в самую глубину бухтыи там, на дне, среди обломков давно затонувших кораблей, когда в легких не остается воздуха, в тело проскальзывает другое существо.
Сестры покидают свою подводную могилу и возвращаются из небытия. Они похищают тела трех девушек и выходят на берег в их образе.
В этом году все случилось очень быстро.
Глава 5
Мне снится, что я тонув горло заливается морская вода. Я резко подскакиваю на постели, комкая белые простыни. Легкие горят от нехватки воздуха, но это всего лишь кошмар.
В голове пульсация, во рту отвратительный привкус вчерашнего виски.
Проходит несколько секунд, прежде чем осознаю, где я, в мыслях все еще прошлая ночь. Скидываю одеяло и опускаю ноги на деревянный пол. Тело окостенело и болит, череп буквально разламывается. Сквозь бледно-желтые занавески в комнату проникает солнце, отражается от белых стен, белого шкафа и белого потолка. Почти ослепляет меня.
Я прижимаю ладони к глазам и зеваю. В большом зеркале в дверце шкафа мое отражение: черные круги под глазами, хвост растрепался, выбившиеся каштановые пряди висят сосульками. Ужасный вид.
Пол холодный. Я подхожу к одному из массивных окон, выходящих на неспокойное море, и поднимаю вверх раму.
Сквозь шум ветра по-прежнему доносится еле слышная песня.
* * *
По кухне плывет аромат сахарной пудры и кленового сиропа. Мама стоит у плиты. Ее темные волосы заплетены в косу, спускающуюся по спине коричневой змеей. Я никак не могу окончательно проснуться. Меня словно вынесло на берег приливомголова кружится, саму мотает из стороны в сторону.
Есть хочешь? спрашивает мама, не поворачивая головы.
Я с увлечением наблюдаю за ее движениямиесть что-то успокаивающее в том, как она подсовывает лопаточку под рыхлые оладьи и переворачивает их. Обычно она не готовит завтракбольше не готовит, так что это редкое явление. Что-то случилось. На мгновение позволяю себе воспоминание: вот мама печет вафли с домашним черничным вареньем, ее лицо раскраснелось от жара, губы чему-то улыбаются, глаза прищурены от утреннего солнца. Тогда она была счастлива.
Пока нет, отвечаю я, дотрагиваясь до живота. Меня мутит. Есть прямо сейчас не стоит, все равно стошнит. Подхожу к буфету, где в образцовом порядке выстроились одинаковые серебристые баночки. Они не подписаны, но я знаю, где что: лаванда и ромашка, «Эрл Грей» с розовыми лепестками, кардамон, марокканская мята, «Жемчужный дракон» с жасмином. Кипячу чайник, завариваю «Эрл Грей» и прислоняюсь к буфету, вдыхая сладковатый аромат.
У нас гости, вдруг говорит мама, перекладывая стопку подрумяненных оладий на белую тарелку.
Я в недоумении озираюсьв доме тишина.
Кто?
Мама изучает мое помятое от недосыпа лицо. Тошнота накатывает волнами, и я крепче сжимаю губы, чтобы удержаться. Она пристально смотрит на меня, как будто не совсем меня узнает. Затем опускает глаза.
Мальчик, которого ты привезла на остров прошлой ночью.
Воспоминания снова нахлынули на меня: пляж, Бо, и то, что я предложила ему работу на маяке
Он местный?
Нет. Вспоминаю, как у причала Бо сказал, что ищет работу. Приехал в город вчера.
На фестиваль? Мама убирает сковороду и выключает плиту.
Нет, не турист.
Ему можно доверять?
Я не знаю, отвечаю честно, ведь я и правда ничего о нем не знаю.
Ну что же, она поворачивается ко мне, засунув руки в карманы теплого черного платья, он как раз проснулся. Отнеси ему завтрак. Не хочу пускать в свой дом чужих.
Это еще один мамин дар: она чувствует, когда на острове появляются посторонние и даже когда они только приближаются к нему. Вот почему она поднялась ни свет ни заря, бросилась к плите и достала свою лучшую сковородку. Мама может не пустить чужака в дом, может не доверять ему, однако голодать не позволит. Такой уж она человек. Даже горе не может удержать ее от доброты.
Она поливает кленовым сиропом стопку теплых оладий и передает мне тарелку.
И одеяла прихвати, а то он замерзнет.
Даже не спросила, зачем он здесь, почему я привезла его на остров. Может быть, ей все равно.
Я засовываю ноги в зеленые резиновые сапоги и набрасываю черный дождевик, затем достаю из шкафа в прихожей постельное белье и теплые шерстяные одеяла. Выхожу на улицу, прикрывая ладонью блюдо, иначе дождь превратит оладьи в месиво из муки и сахара.
По обе стороны от дорожки собираются лужи, и иногда кажется, что дождь поднимается с земли, а не идет сверхукак в стеклянном снежном шаре только вместо снега вода. Ветер бьет мне в лицо.
Крепкая деревянная дверь дребезжит, когда я стучу, и Бо открывает ее почти мгновенно, как будто как раз собрался выйти наружу.
Доброе утро! Как спалось?
На нем джинсы и серая ветровка; в камине потрескивают дрова. Бо выглядит отдохнувшим и свежим, не то что я.
Отлично.
А вот голос, грубый и хрипловатый, его выдает. Бо тоже не выспался. Он не мигая смотрит на меня, словно вбирает в себя. Мурашки по коже. Он явно не из тех, кто смотрит будто сквозь собеседника, мимо, как будто рядом вообще никого нет. Его взгляд острый и пронизывающий, и я испытываю непреодолимое желание отвернуться.
Я прохожу на кухню и ставлю оладьи на маленький квадратный столик. Затем вытираю ладони о джинсы, хотя руки у меня чистые. С появлением гостя коттедж выглядит по-другому. Мягкое свечение огня сглаживает острые углы, делает цвета приглушенными, и комната кажется более уютной.
Я кладу белье и одеяла на ветхий серый диванчик напротив камина. Бо садится за стол и принимается за оладьи.
Ты сегодня покажешь мне маяк? В таком свете, в отблесках пламени, он напоминает тех молодых людей, что приплывают в город на рыбацких лодках. Они сильные и дерзкие, и кажется, будто их принесло сюда ветром и течением.
А еще он похож на человека, который оставил позади свое прошлое.
Обязательно. Я покусываю нижнюю губу и оглядываю коттедж. Высокие деревянные стеллажи рядом с камином уставлены книгами, старыми справочниками и расписаниями приливов и отливов. На всем десятилетний слой пыли. В небольшом фарфоровом блюде кучка отполированных морем голубоватых стеклышек, собранных на скалистых берегах за много лет. На верхней полке большие часы в деревянном корпусесудя по всему, корабельные. Долгие годы коттедж служил жильем для множества приезжих работников. Кто-то из них провел здесь несколько недель, кто-тонесколько лет, и почти каждый что-то после себя оставил: безделушки, сувениры, осколки чьих-то жизнейнамеки, но никогда не настоящая история.
Бо разделывается с завтраком моментальноя и не думала, что он так проголодался, и мы выходим из жарко натопленного коттеджа под моросящий дождь. Пепельно-серое небо давит на плечи. Мои волосы тут же промокают.
Проходим мимо небольшой теплицы. Когда-то здесь выращивали травы, помидоры и зелень; теперь стеклянные стены потускнели и запачкались, так что внутри ничего не разглядеть. Остров забрал себе большинство построек, возведенных людьми. Гниль ползет снизу вверх, разрушает стены. Всякая поверхность неумолимо порастает мхом; в условиях постоянной влажности от него не избавиться. Ржавчина и плесень. Лужи и грязь. Смерть нашла путь всюду.
Пение не прекратилось, говорит Бо на полпути к маяку.
Мы идем по дощатому настилу, и каждый наш шаг отдается эхом. Да, голоса не исчезли. Они разлиты в соленом воздухе, смешаны с ветром и стали настолько привычными, что я едва различаю их на фоне других звуков.
Пока нет, соглашаюсь я, но на него не оглядываюсь. Не хочу снова встретиться с ним взглядом.
Вот и маяк. Я толкаю металлическую дверь, ржавые петли скрипят. Полумрак, воздух спертый, запах влажной древесины и сырых камней. Мы поднимаемся по винтовой лестнице, и по пути я предупреждаю Бо, на какие ступеньки нельзя наступатьмногие из них проржавели насквозь или сломаны; время от времени приходится останавливаться, чтобы отдышаться.
В тебя когда-нибудь вселялись? внезапно спрашивает Бо почти у верхней площадки.
Если и вселялись, то я не могу об этом помнить.
Ты действительно в это веришь? И в то, что можно не знать, когда в твоем теле оказывается другая сущность?
Я останавливаюсь на одной из крепких ступенек и поворачиваюсь к Бо.
Разуму проще справиться с негативом, если забыть о нем и отправить в подсознание. Бо явно не удовлетворен ответом. Для твоего спокойствия обещаю, криво усмехаюсь я, если одна из сестер Свон когда-нибудь будет внутри меня, я дам тебе знать, если, конечно, смогу.
Он вздергивает бровь и улыбается. Я снова устремляюсь вверх по лестнице.
Чем выше, тем сильнее ощущается ветер. Наконец мы добираемся до комнаты с фонарем. Мощные завывающие порывы ветра проникают через трещины в стене.
Первым смотрителем маяка был француз, рассказываю я, он и назвал остров Люмьером. В те времена поддерживать фонарь и призмы в рабочем состоянии было намного сложнее, не то что сейчас, когда почти все автоматизировано.
Откуда ты все это знаешь?
От папы, машинально отвечаю я. После того как мои родители купили остров, он досконально изучил все о маяках. Я с трудом сглатываю и продолжаю: Лампу и стекла нужно проверять каждый день. И пару раз в неделю протирать все поверхности, потому что в соленом воздухе они быстро покрываются налетом. Ничего сложного. Зато во время шторма или в густой туман маяк может спасти жизнь рыбакам в открытом море. Поэтому мы не даем ему погаснуть.
Бо кивает и подходит к окну, чтобы посмотреть на остров.
Я же смотрю на него: широкие плечи, уверенная поза. Кто он такой? Что привело его сюда?
Туман навис серой пеленой, так что особо не разглядеть, что там внизу. Еще несколько минут Бо рассматривает окрестности, и мы спускаемся по винтовой лестнице.
Отис сидит на деревянном настиле снаружи и ждет, смаргивая дождь, пока я запираю дверь. Ольга расположилась чуть поодаль, вылизывая свой рыжий в полоску хвост. Они привыкли к вечному дождю и не боятся сырости, тут сдался даже кошачий инстинкт.
Мы идем к самой высокой точке острова, минуя старый фруктовый сад. Яблони сорта «бребурн» и анжуйские груши с веретенообразными плодами разрослись так, что больше напоминают лес. Говорят, что морской воздух губителен для фруктовых деревьев, но на Люмьере всегда хороший урожай. Такая вот аномалия.
А как насчет сада? спрашивает Бо, остановившись у последнего в ряду дерева.
А что с ним?
Деревья много лет никто не обрезал. Он осторожно касается чахлой, почти без листьев ветки, словно может почувствовать историю дерева, просто прикоснувшись к нему. Нужно убрать сухие ветки, подрезать все лишнее.
Ты в этом разбираешься? Руки начинают зябнуть, и я засовываю их в карманы плаща.
Я вырос на ферме.
Маме, по правде говоря, нет дела до сада.
Но раньше им кто-то занимался. Бо прав, раньше за садом ухаживали. Деревья плодоносили, давали урожай зимостойких яблок и груш. Но все это в прошлом. Теперь они разрослись и согнулись от ветра, а плоды мелкие и горькие. Немного работы, и деревья проживут еще лет сто.
Ты и правда мог бы возродить сад?
Конечно, но это займет некоторое время.
Я смотрю на ряды деревьев с легкой улыбкой. Сколько же лет прошло с тех пор, когда он был по настоящему цветущим. Как и все на Люмьере, сад пришел в упадок. Но если можно спасти деревьято, может быть, можно спасти и весь остров.
Хорошо. Давай так и сделаем.
Он улыбается, и на миг наши взгляды встречаются.
Мы обходим остров по периметру, и я показываю Бо остальные постройки. Он старается идти не слишком близко, следит, чтобы не коснуться моей руки, переступает по камням осторожно и не торопясь. Однако украдкой бросает на меня взглядкогда думает, что я этого не вижу, тогда я сглатываю, стискиваю зубы и не смотрю в его сторону.
Мы останавливаемся на краю утеса, в самой западной точке острова. Волны с силой разбиваются о берег, оставляя на камнях пену.
Так близко к морю песня звучит как громкий шепот прямо в наших головах. Как будто сестры стоят рядом с нами, дышат в затылок.
Сколько человек умирает? спрашивает Бо.
Что?
Сколько человек умирает в тот месяц, когда сестры возвращались?
Я скрещиваю руки на груди, ветер треплет волосы.
Каждая из сестер забирает одного обычно.
Обычно?
В зависимости от обстоятельств.
Каких обстоятельств?
Я пожимаю плечами, вспоминая лето, когда пять или шесть тел были найдены на берегу. Песок в волосах, соленая вода в легких
Наверное, в зависимости от того, как сильна их жажда мести.